— А чёрт с ним. Они всё равно знают, что я твою сторону держу, поэтому и выбрали. Надеются, что мы с Иваном тебя уломаем.

   — А Иван Дмитриевич тоже мне привержен?

   — Конечно. И архиепископ Давыд на твоей стороне.

   — Ну, и тем лучше. Ступай.

Когда послы отъехали, Степан Душилович спросил Веска:

   — Что он подзывал тебя, Игнат?

   — Да спрашивал, шибко ли город выгорел.

   — А ты что ответил?

   — Ответил как есть.

Возвращение посольства без результата всполошило вятший совет.

   — Да мы испокон не выдавали своих.

   — Он что? Белены объелся?

   — Нет, нет, нет. Вот наш ответ, — кричали наиболее стойкие.

Переждав возмущённые вопли, Степан Душилович сказал:

   — Тогда готовьтесь к приступу, господа.

   — Вы про окуп-то говорили ему?

   — Он сказал: ни о чём говорить не буду, пока не выдадут Фёдора и Афанасия.

   — С ума можно сойти. Во времечко! Когда это было, чтоб Новгород выдавал своих князей? Вон Ярослав иссёк самых вятших новгородцев, и то его не выдали. А эти? Фёдор вон немцев побил, а мы его на казнь? Отблагодарим.

И опять вспыхнул великий спор: выдавать — не выдавать? Решили было не выдавать, но тогда послы в один голос заявили:

   — А тогда езжайте сами к Михаилу.

До темноты бились вятшие, надрывая глотки, охрипли даже. Зажгли свечи, а они едва тлеют — столько наорали, надышали золотопоясные. Наконец, как всегда, Лазарь Моисеевич молвил:

   — А может, Фёдора выдать, а?

   — Как?! — возмутились упрямые.

Но послышались и другие голоса, почти согласные:

   — Но надо ж чем-то кончать. Этак до утра не решим, а Михаил, поди, ждёт.

   — Почему именно Фёдора?

   — Да потому, что в случае чего за него не будет местника. А за Афанасия ого-го! Данилычей-то эвон сколь, от них после не отмахнёшься.

Помялись, покряхтели вятшие, стыдно ведь принимать такое решение. А куда денешься? Не сами, чай, на сие подвигнулись, князь окаянный толкнул. Эта мысль хоть и дохлой была, но грела чуть-чуть души заблудшие. Грела худо. Невольно всех подмораживало: как брать Фёдора? Князь ведь. А ну завтрева вверх опять взлетит, он же со свету сживёт тех, кто его вязать будет.

И тут опять Лазарь Моисеевич (до чего же мудрый человек!) сказал в тишине:

   — А мы свет загасим. И в темноте.

   — Правильно, — поддержало несколько голосов.

А Степан Душилович от восторга едва не поцеловал Лазаря в маковку.

   — Разумная башка у тебя, Моисеевич!

Но опять задача нелёгкая: кого слать за Фёдором? Все боятся, никто не хочет. Друг на друга посматривают: кто смелее?

   — Ну давайте, может, кто добровольно желает? — спросил Степан Душилович.

С добровольцем тоже дело не двинулось. Наконец вызвался Беек:

   — Ладно. Я пойду.

Сразу оживились на лавках золотопоясные, нашёлся среди них смельчак. Душилович наказывал Игнату:

   — Скажи Фёдору, мол, бояре на совет зовут.

   — Ладно. Знаю.

   — Да пропускай его вперёд, а то самого обротаем, — хихикнул кто-то от окна.

Уехал Беек. В горнице повисла тишина ожидания. А когда ждёшь, час вечностью кажется. Пока спорили, время не замечали, а теперь нет-нет да кто-нибудь молвит:

   — Ну, сейчас, наверно, он уже на Городище.

   — Уговорил бы.

   — Уговорит, чай, не мизинные зовут, а самые уважаемые.

   — Кто будет вязать-то?

   — Пусть Мишинич с Павшиничем, они здоровущие.

   — А верёвки-то? Верёвки? — спохватился Павшинич.

Послали кого-то за верёвками, долго ходил, воротился с вожжами волосяными, какие и медведю не порвать.

Мишинич с Павшиничем взяли вожжи, места им уступили у самых дверей. К шандалу со свечами посадили Лазаря Моисеевича:

   — Как дверь откроет, сразу гаси.

   — Знаю.

И опять ожидание. Кто-то уж в углу храпеть начал, убаюканный тишиной.

   — Разбудите там, а то не услышим.

   — Эй, проспишь Царствие Небесное.

   — А? Чё? Пришёл?

   — Ждал, когда ты выспишься.

И впрямь тут послышались шаги за дверью. Все затаились, кажись, и дышать перестали.

Дверь отворилась, Лазарь фукнул на свечи. Мишинич с Павшиничем набросились на вошедшего. Тот не сопротивлялся, лишь забормотал:

   — Господи, помилуй!

   — Ты кто? — насторожился Павшинич.

   — Я-то Давыд, — промямлил пленник.

   — Владыка?

   — Он самый, — жалобно ответил Давыд. — Что ж вы, ироды, деете?

   — Развяжите святого отца, — закричал Душилович. — Ослепли, чё ли?

Архиепископа освободили быстро, Павшинич оправдывался:

   — А я-то думаю, отчего не ворохается? Прости, владыка, думали, злодей какой.

   — Вижу в окне свет, думаю, дай зайду, — говорил жалобно архиепископ. — Открыл дверь, а тут темь египетская. И вы из тьмы как черти. Было-к не помер.

   — Прости, владыка, прости, — заговорил ласково Степан Душилович. — Давай я тебя до покоев провожу.

Подхватил владыку под локоток и повёл из горницы, беспрерывно что-то говоря утешительное. Увёл.

   — Ну, вляпались, братцы. Что ему скажем, Давыду-то?

   — Завтра всё объясним. Вот что сейчас Стёпка ему в уши дует?

   — За Душиловича не боись, он кому хошь зубы заговорит.

   — Огонь-то вздувать? Али как?

   — Погоди. Кажись, идёт кто-то.

Подошёл к двери, чуть приоткрыл, молвил негромко:

   — Это я, злыдни, Степан.

Вошёл, прикрыл за собой дверь.

   — Ну как? Будем огонь вздувать? — вдругорядь спросил из темноты Лазарь Моисеевич.

   — Некогда, — отвечал Душилович. — Я слышал, на мосту копыта стучат. Никак, Беек с Фёдором подъезжают.

Притихли все, затаились в темноте. И впрямь вскоре послышался скрип ступеней на крыльце. Степан Душилович прошептал:

   — Мишинич, Павшинич, готовы?

   — Готовы.

   — Цы-ы...

Князя Фёдора скрутили тоже довольно скоро, хотя он и умудрился в темноте пнуть Павшинича в пах, отчего тот взвыл и заматерился:

   — Г-гад, ты ж мне яйца... У-у-у!

Но за Павшинича, сразу же выбывшего из строя, пособляли Мишиничу ближние из бояр.

Было темно, глаз коли. Связанный князь спросил громко:

   — Это вы так благодарите меня? Да?

Степан Душилович, изменив мужской голос на тонкий, почти на женский, чтоб не признал его князь, пропищал:

   — Прости, Фёдор Александрович, но тебя требует князь Михаил Ярославич.

   — Стало быть, моей головой откупаетесь?

   — Что делать, князь, не пропадать же всем.

Связанного Фёдора затащили в какой-то чуланчик, чтобы без него решить, как быть дальше. Опасались: не дай Бог прознают мизинные, чего доброго, кинутся освобождать. От чёрных подлых людишек всего ждать можно.

Совещались в темноте, словно совестились друг дружки:

   — Ну, как дальше-то?

   — Утром надо везти.

   — Нельзя утра ждать. Светать начнёт, кто-нито узрит. Да и он шумнуть может.

   — Не шумнёт. Рот завяжем.

   — Надо его в крытую телегу и вывозить немедля. Пока мост, пока Словенский конец проедем, а там, наверно, и светать начнёт.

Так и решили, что спокойнее будет вывезти князя до света из города.

К шатру князя у Меты подъехали послы, когда солнце к обеду приблизилось. Степан с Иваном ехали вершними, Игнат на облучке крытой телеги, держал вожжи, правил.

   — Князь! — позвал Душилович. — Принимай.

Михаил Ярославич вышел из шатра.

   — Приехали?

   — Вот как просил: Фёдор. Бери.

Михаил подошёл, заглянул в короб, возмутился:

   — Вы что, сволочи! Кого привезли?

   — Князя Фёдора.

   — Кто ж так князя возит? Немедленно развяжите, снимите все повязки. Ну!

   — Но он же... это...

   — Освободите его! — гаркнул Михаил Ярославич. — Быстро, быстро. Игнат!

Беск стал разматывать верёвки, сорвал с лица Фёдора ширинку-утиральник[201]. Ему помогал Степан Душилович, бормоча: