Правда, купцы в основном предпочитали дорогие и экзотические товары, но такая торговля ради элитных клиентов не могла выжить во времена необъяснимого для нас упадка хараппской цивилизации, случившегося в первые века II тысячелетия до н. э. Неудивительно, что месопотамские торговцы и правители в то время обратили свой взор на Средиземноморье; минойский Крит вступил тогда в период расцвета, критские купцы торговали с Грецией, Левантом и Египтом. Критяне в свою очередь повлияли на культуру Микен (в континентальной Греции), которая расцвела и со временем превзошла критскую, став преобладающей культурой эгейского мира. Микенская эпоха длилась до нашествия «народов моря» — северных пришельцев неизвестного происхождения, — которые пронеслись по Средиземноморью и дальше на Ближний Восток и к Египту. В последующие два столетия следы культурного расцвета бронзового века почти исчезли, однако морские пути сохранились, и именно по ним мы можем проследить финикийское и греческое возрождение, начавшееся в X веке до н. э.

Месопотамия, расположенная в верхней части 550-мильного Персидского залива, была родиной первого в мире народа, обладавшего письменностью, — шумеров, поселившихся здесь около 3200 г. до н. э. Они жили в небольших городах; к концу IV тысячелетия до н. э. шумеры стали, по-видимому, во многих отношениях более технически развиты, чем египтяне. Нил протекал между двумя пустынями, Месопотамия же, как явствует из ее греческого названия, была Междуречьем, то есть землей «между реками». Тигр и Евфрат — буйные реки, питающиеся потоками талой воды с гор Тавра в Малой Азии и горной системы Загрос в Западном Иране и склонные к хаотическим разливам в равнинной части. Примерно в 160 километрах от Персидского залива реки сливаются, образуя Шатт-эль-Араб — заболоченные земли, отделяющие участок, где находились древние города Месопотамии, от моря. Резкие перемены течений и уровня воды привели к изменению формы речного русла; одни города, когда-то располагавшиеся у самой реки, теперь находятся вдали от берега, другие напрочь снесены речным течением, как струей воды из садового шланга. Предпринятые в древности попытки обуздать норов рек и приспособить их для сельского хозяйства и судоходства привели к обильной постройке каналов — а это требовало сложной социальной структуры и, в свою очередь, вело к ее развитию. Такое положение отражалось на всех аспектах жизни: от законов, регулирующих использование каналов и управление ими, до шумерского пантеона. Энки,[126] один из верховных шумерских богов, наполнил реки своим животворящим семенем и использовал каналы для транспортировки, а Эннуги[127] — один из богов, намеревавшихся наслать на человечество потоп, — был смотрителем каналов.

Самое раннее свидетельство о кораблях с мачтами[128] относится к Месопотамии и Кувейту и датируется VI тысячелетием до н. э. Впрочем, если египетский климат благоприятствовал использованию паруса, то в условиях Месопотамии все было сложнее. Тигр и Евфрат куда более стремительны, чем Нил, с множеством порогов и мелей, при этом они текут с севера на юг, и преобладающий ветер здесь тоже северный, так что подниматься против течения очень сложно. Поэтому в Месопотамии строили суда, наилучшим образом приспособленные для плавания по течению. Основным средством транспорта были лодки, однако того почета, каким они пользовались у египтян, здесь они не достигли. Месопотамская лодка была обыденной вещью, ее никогда не превозносили до статуса божественной ладьи.

Древнейшими судами, сведениями о которых мы располагаем, были легкие лодки из тростника или шкур — они реже ударялись дном на мелководье, чем более тяжелые деревянные, и даже в случае удара их было сложнее повредить. Кроме того, такие лодки было проще вести обратно вверх по течению после того, как их разгрузят. Народы Месопотамии пользовались также недолговечными плотами, которые держались на воде за счет надутых шкур животных или герметично закупоренных глиняных сосудов. Когда такой плот достигал места назначения, его разгружали, деревянный верхний настил продавали вместе с грузом, а поплавки либо продавали, либо тащили вверх по течению для повторного использования. Суда такой простой конструкции применялись вплоть до середины XX века, когда самым распространенным типом лодок на Тигре и среди арабов в Шатт-эль-Араб по-прежнему оставалась куффа [129] — круглая тростниковая лодка в форме огромной корзины, укрепленной деревянными ребрами и просмоленной битумом, или асфальтовой смолой. Несмотря на кажущуюся хрупкость конструкции, куффа может взять на борт трех лошадей с конюхами, то есть пять тонн груза.

Успехи судоходства в Месопотамии также несравнимы с египетскими. При всем богатстве дошедших до нас хозяйственных документов — договоров, торговых поручений или расписок о приобретении товара, торговых печатей, изображений — лодки мы знаем лишь по фрагментам битума,[130] которым обрабатывали корпус для водонепроницаемости. Уменьшенные копии и изображения судов очень немногочисленны, и до нас дошло крайне мало текстов, описывающих роль кораблей и судоходства в жизни шумеров. Одним из источников, приоткрывающих завесу над водными традициями Древней Месопотамии, могут служить легенды, связанные с рождением Саргона в 2300-х годах до н. э., и эпос о Гильгамеше[131] — квазиисторическом герое III тысячелетия до н. э., чьи подвиги хранились в памяти народов Ближнего Востока более двух тысяч лет; их отголоски присутствуют в библейских сказаниях о Моисее, Ное и Всемирном потопе, в «Одиссее» Гомера и в «Тысяче и одной ночи».

Перечни шумерских царей содержат имя Гильгамеша, правившего примерно между 2800 и 2500 годом до н. э., однако древнейшие сохранившиеся версии эпоса о Гильгамеше относятся к началу II тысячелетия до н. э. Повествование состоит из двух частей: в первой рассказывается о дружбе и подвигах Гильгамеша и Энкиду, вторая излагает историю потопа. Версии этого эпоса сохранились на шумерском, аккадском, хурритском и хеттском языках, некоторые детали с течением времени менялись в зависимости от чаяний и опыта слушателей. Первое деяние Гильгамеша и Энкиду — убийство Хумбабы, стража лесов. По шумерской версии эпоса, Хумбаба жил на востоке, в горах Загрос. В аккадском пересказе, почти через тысячу лет, герои отправились на запад в кедровые леса Ливана и Средиземноморского побережья, — это изменение отражает разницу в географических ориентирах обеих культур. В той и другой версии Гильгамеш после смерти Энкиду, задумавшись о собственной смертной доле, отправляется к Утнапиштиму — человеку, награжденному даром бессмертия после того, как он пережил потоп, посланный богами для уничтожения людей.

Чтобы добраться до Утнапиштима, живущего на острове Дильмун, Гильгамеш должен нанять лодочника, для которого он рубит 120 шестов и покрывает их смолой. (Суда на каналах управлялись шестами, сохранились торговые заказы на деревянные шесты до 6 метров длиной.) Затем персонажи после трехдневного плавания достигают вод смерти, и Гильгамеш, пересекая мелководье, ломает все шесты. «Тогда Гильгамеш снял с себя одежду[132] и как парус / держал шкуру, служившую ему одеянием, / и так плыла под парусом лодка по водам» — чем не виндсерфинг, изобретенный через четыре тысячелетия? Услыхав, что Гильгамеш желает знать, умрет ли он вслед за Энкиду, Утнапиштим объясняет ему смертную природу людей так, будто пересказывает Экклезиаста языком бухгалтерии: «Долго ли стоит здание,[133] пока не рухнет? / Долго ли длится договор? / Долго ли братья / попользуются наследством, прежде чем поссорятся?.. / С начала времен ничто не длилось вечно». Затем он повествует Гильгамешу о том, как удостоился бессмертия: этот рассказ предвосхищает историю Ноя и его ковчега.