В 1802 году измотанные войной Британия и Франция заключили Амьенский мир, но на следующий год военные действия возобновились. Проведав о планах Наполеона вторгнуться в Англию, Нельсон получил приказ запереть флот вице-адмирала Пьера Вильнева в Тулоне. Весной 1805 года Вильнев ускользнул от Нельсона, встретился с испанским флотом в Кадисе и пришел на Мартинику на другой стороне Атлантики, пытаясь помешать британцам стянуть свои корабли для защиты Англии.[1482] Нельсон пустился в погоню, и Вильнев, узнав, что Нельсон добрался до Карибских островов, почти сразу же вернулся в Кадис, снова преследуемый по пятам Нельсоном. Опасаясь сражаться с британским флотом, Вильнев оставался на месте, пока не получил известие, что Наполеон отстраняет его от командования. Ранним утром 19 октября восемнадцать французских и пятнадцать испанских линейных кораблей выбрали якорь. Через два с половиной часа флажными сигналами это известие было передано Нельсону по цепи фрегатов, растянувшейся на пятьдесят миль к юго-западу.[1483] Объединенному франко-испанскому флоту понадобилось два дня, чтобы вырваться из Кадиса, и сперва казалось, что Вильнев попытается сбежать в Средиземное море, однако 21 октября он развернулся и встретил противника лицом к лицу в мыса Трафальгар.

За одиннадцать дней до этого Нельсон инструктировал своих офицеров следующим образом:

Задача британского флота — прорезать неприятельский строй за два-три корабля от флагмана (который должен располагаться по центру) и прорваться к арьергарду. Конечно, надо оставлять место случаю, ни на что нельзя рассчитывать в морском сражении — ядра могут крушить как чужие мачты и реи, так и свои, но я надеюсь, что мы одержим победу прежде, чем неприятельский авангард подоспеет на подмогу арьергарду… если сигналы будут неразличимы или непонятны, никто из командиров не испортит дела, если подберется вплотную к неприятелю.[1484]

Нельсон разделил флот на две колонны и, когда противники сблизились, поднял свой самый знаменитый флажной сигнал: «Англия ждет, что каждый исполнит свой долг».[1485] Бой сразу завязался ожесточенный, и флагман Нельсона «Виктори», находившийся в самой гуще сражения, в какой-то момент попал под продольный огонь трех французских кораблей. Нельсон был ранен, и три часа спустя — успев получить известие о захвате пятнадцати вражеских кораблей — герой Абукира, Копенгагена, а теперь и Трафальгара скончался. Но жизнь он отдал не напрасно: при Трафальгаре был уничтожен французский военный флот, и британские военно-морские силы на целый век избавились от серьезных соперников.

Всего при Трафальгаре сражалось 43 000 человек, потери с обеих сторон составили 17 процентов — более 3100 моряков погибшими и 4100 ранеными.[1486] В целом испанско-французский флот понес в три раза бо́льшие потери, чем британцы, а убитыми — в десять раз. Разница не особенно удивляет, британцы обычно выходили из сражений с еще меньшими потерями. По некоторым оценкам, в шести крупных морских боях между Славным первым июня и Трафальгаром британцы потеряли убитыми в шесть раз меньше противника, а в десяти схватках один на один во время Семилетней войны у французов погибло 855 человек, в тринадцать раз больше, чем у британцев. Причин для этой разницы немало, но одна из них — выработанное англичанами психологическое преимущество, основанное на том, что смысл битвы они видели в атаке. Адмирала Джона Бинга, упустившего Менорку во время Семилетней войны, расстреляли не за то, что сдал остров, и не за трусость, а за то, «что не сделал все возможное, чтобы захватить или уничтожить вражеские корабли»[1487] — преступление, караемое, согласно военному кодексу, смертной казнью.

Пока западные державы в конце XVII века боролись за господство в Атлантике и Средиземноморье, Петр I ускоренными темпами ковал из России морскую державу. Главной заслугой царя было не строительство большого флота и не формирование военно-морской администрации — этого он тоже добился, хотя детища его оказались не очень долговечными, — а выход к Балтийскому и Черному морям и дальнейшее продвижение на восток через Сибирь к Тихому океану и Северной Америке. В 1683 году Петр первым из царей посетил беломорский порт Архангельск и повелел заложить там свою первую верфь. Тринадцать лет спустя он осадил отстоящую от Архангельска на две тысячи с лишним километров к югу черноморскую крепость Азов,[1488] но кампания успехом не увенчалась из-за невозможности блокировать снабжение крепости по морю. Тогда Петр I построил на реке Воронеж — притоке Дона — двадцать пять галер и 1400 речных стругов и барок, и на следующий год Азов был взят. До Черного моря было теперь рукой подать, и Петр I начал крупную кораблестроительную кампанию, однако в конечном счете бо́льшая часть кораблей сгнила или была передана туркам (как и Азов) по мирному договору 1713 года. Тем временем Петр I год ездил по Западной Европе, лично учась кораблестроению на голландских и английских верфях и осваивая навигационное мастерство и тонкости организации военно-морских сил.[1489] Кроме того, царь вербовал кораблестроителей и преподавателей для учрежденной в 1700 году в Москве Школы математических и навигацких наук (пятнадцать лет спустя будет открыта Морская академия в Санкт-Петербурге); готовил почву для отправки российских корабелов, моряков, лоцманов и инженеров учиться на Западе и брал французский, британский, голландский, датский и шведский морские уставы за образец для российского, изданного в 1720 году.[1490]

Применить на практике активно перенимаемый опыт зарождающемуся российскому флоту выпало в Северной войне (1700–1721) с Швецией и ее союзниками. Первое десятилетие успехами отмечено не было, если не считать взятия крепости Нотебург на Неве, в устье которой Петр в 1703 году основал Санкт-Петербург.[1491] Восемь лет спустя русские завоевали находившиеся под властью шведов города от Вислы до финской границы, а в 1714 году галерная флотилия перебросила десант числом 1600 человек к Гельсингфорсу (Хельсинки), тогда принадлежавшему шведам. Шведский флот из двадцати восьми кораблей (включая шестнадцать линейных) отступил к выходу в Финский залив, где русские разгромили его в Гангутском сражении.[1492] Во флоте Петра имелось одиннадцать линейных кораблей, четыре фрегата и девяносто девять галер, сконструированных по венецианским образцам. Часть кораблей строилась в России, часть заказывали из Нидерландов и Англии, что сильно встревожило шведов, усмотревших в этом нарушение англо-шведских мирных договоров. В анонимном памфлете, озаглавленном «Северный кризис, или Беспристрастные суждения о политике царя» (1716), далеко не беспристрастный шведский посол граф Карл Юлленборг писал: «Эти звери, дикари и варвары рвутся владеть Балтикой. Флот царя скоро превзойдет числом шведский и датский вместе взятые… и установит свое господство на Балтийском море. Вот тогда мы спросим себя, где были наши глаза и как мы не разглядели его далеко идущих планов».[1493] Когда Лондон обеспокоился тем, что царь «сманивает за границу мастеровых из британских мануфактур»,[1494] парламент издал закон, призванный пресечь вербовку искусных ремесленников Россией. Тем не менее стратегия Петра I принесла обильные плоды, и Ништадтский мир,[1495] по которому Швеция уступала России Эстонию, Ливонию, Ингерманландию и часть Карелии (прилегающую к Санкт-Петербургу), положил конец многовековой изоляции России от Балтики, прочно укрепив ее в статусе одного из главных игроков на европейской арене.