Впрочем, географические открытия были лишь побочным следствием; Генрих снаряжал экспедиции прежде всего в расчете на финансовую выгоду. Он ставил перед капитанами четкие цели, указывал, какие расстояния им следует пройти, и требовал собирать сведения о географии берегов, товарах, которыми можно торговать, о ценах на них и о местных языках. К югу от зоны исламского влияния собирать эту информацию стало сложнее, и не только из-за трудностей мореплавания, но и из-за невозможности найти переводчиков[1120] — в южных краях не говорили по-арабски. Это препятствие удалось преодолеть лишь после 1498 года, когда португальские корабли обогнули Африку и достигли ее восточного побережья, где был распространен арабский язык. После того как португальцы достигли Индийского океана, их освоение Африки, продвигавшееся в XV веке так медленно, вновь ускорилось.

Хотя конечным результатом португальского продвижения вдоль западного побережья Африки стало открытие морского пути в Индию, едва ли у Генриха Мореплавателя были иные цели, кроме истребления язычников и неверных, а также возвеличивание своей персоны. В то время никто не думал[1121] о плавании вокруг Южной Африки или о пути в Индию, как братья Вивальди на полтора века раньше. Правительственная поддержка освоения африканского побережья прекратилась почти сразу после смерти Генриха, поскольку его племянник, Афонсу V, интересовался в основном завоеваниями в мусульманском Марокко. Эти трудные военные кампании[1122] стали жестокой школой для португальских солдат, часть из которых впоследствии сражалась против мусульман в Азии.

Европейская экспансия открыла новую эру всемирной истории — не только потому, что вывела на авансцену мировой политики обитателей евразийского западного захолустья, но и главным образом потому, что европейцы открыли миру множество культурных и юридических новшеств, которые мы теперь воспринимаем как должное. Два из них следует отметить особо. Первое — тесная связь между правителями и купцами, особенно заметная на примере итальянских городов-государств, таких как Венеция, Генуя и Флоренция, от которых эта тенденция распространилась на Пиренейский полуостров и Северную Европу. Второе — расширение политического контроля не только на заокеанские земли, но и на сами моря и океаны. Хотя до этого флоты часто служили для территориальных приобретений — захватить острова, установить контроль над узкими проливами и стратегически важными точками, — однако никому не приходило в голову превентивно поделить акватории морей и распоряжаться ими как политическим пространством, аналогично территориям государств на суше. Римляне называли Средиземное море Mare Nostrum, то есть «наше море», но это была просто констатация факта, а классическая юриспруденция считала моря общей собственностью всех людей на земле. К XIII веку как Венеция, так и Генуя распространили свою юрисдикцию на северную Адриатику и Лигурийское море соответственно, чтобы все грузы, проходящие через их порты, гарантированно облагались таможенной пошлиной и другими сборами. Согласно юридическому толкованию того времени,[1123] они получили такое право в силу обычая, поскольку такая практика сохранялась на протяжении века или более. Другие утверждали, что города могут получать моря «в свое пользование» в качестве дара от императора Священной Римской империи.

Все изменилось после нескольких папских булл, которые даровали португальцам права на земли, где до тех пор не было христианских правителей. Подтверждая успехи, достигнутые под покровительством Генриха Мореплавателя, папа Каликст III издал буллу, получившую название Romanus Pontifex от 1455 года. Согласно этому документу, португальский король Афонсу V «законно и справедливо[1124] получил в свое владение острова, земли, гавани и моря» в Гвинее, и никто не вправе препятствовать ему и его преемникам в деле обращения обитателей этих земель в христианство. Булла относилась не только к Сеуте и Гвинее, но и «ко всем тем областям, островам, гаваням, морям и прочему, что в будущем может быть захвачено у неверных или язычников» именем короля Афонсу и его наследников. То было далеко не первое вмешательство церкви в мирские дела; папа Каликсту стремился помирить западных монархов, чтобы отправить их в совместный крестовый поход против Османской империи, которая незадолго до этого захватила Константинополь.

Четверть столетия спустя был заключен Алкасовашский договор между Португалией и Кастилией, включавший два исключительно важных пункта. Договор подтверждал право Изабеллы на кастильский престол и решал спор о Канарских островах в пользу Кастилии. Португальцы сохранили за собой Мадейру, Азорские острова и острова Зеленого Мыса и получили неограниченную свободу действий в освоении Атлантики. Более того, договор обязывал Изабеллу и ее мужа, Фердинанда Арагонского, запретить своим подданным, а также всякому, кто «получил снаряжение или провиант[1125] в их портах», плавать к португальским островам или «землям Гвинеи, как уже открытым, так и тем, что будут открыты в будущем». Таким образом, по Алкасовашскому договору португальцам досталась львиная доля недавних территориальных приобретений, а испанцам, если те хотели искать новые земли в Атлантике, оставалось плыть на север или на запад. И (как вскоре узнал Христофор Колумб) оставшиеся за испанцами Канарские острова были идеальной промежуточной стоянкой для кораблей, идущих через Атлантику на запад — к Америкам.

Устранив угрозу со стороны кастильских торговцев, пытавшихся торговать с Африкой, португальцы вернулись к дальнейшему расширению своих заокеанских владений. Мысль о возможности морского пути в Индию завладела умами португальцев вскоре после того, как они в 1471 году добрались до Гвинейского залива. Внучатый племянник Генриха Жуан II первым решил проверить это предположение на практике и заложил масштабную программу с конкретной конечной целью — плаванием вокруг Африки.[1126] Для начала он послал шестьсот солдат и мастеровых заложить крепость Сан-Жоржи-да-Мина (Эльмина, Гана), которая стала основным центром португальской торговли рабами и золотом в Западной Африке и базой для отправки экспедиций далее на юг. Португальцы пересекли экватор около 1473 года, и в 1498 году Диогу Кан достиг устья реки Заир (Конго), «которая выносит к морю[1127] такие огромные массы воды, что на 20 лиг [семьдесят пять километров] от берега вода остается пресной». Четырьмя годами позже Кан достиг залива Уолфиш-Бей в Намибии. Эти экспедиции не только расширили знания португальцев о физической географии Африки, но и открыли им доступ в царство Конго, которое в ближайшем будущем станет основным поставщиком африканских рабов в Америки.

К этому времени перспектива достичь Индийского океана стала настолько реальной, что Жуан за один год отправил четыре экспедиции на восток — две по морю и две по суше, через Левант. Он ставил перед посланцами две цели: первая — добраться до христианского императора Эфиопии, вторая — удостовериться в возможности достижения Индийского океана морским путем и оценить коммерческие возможности, которые в таком случае откроются. Посланец, отправленный в Эфиопию, умер, но Перу да Ковильян за пять лет успел посетить Аден, Каннанур, Каликут, Гоа и Софальский берег в Мозамбике. Вернувшись в Каир, он узнал о смерти товарища и отправил королю отчет о своем путешествии, где описал торговлю в Каликуте и упомянул, что туда можно попасть из «Гвинейского моря»,[1128] однако, скорее всего, его отчет был доставлен на родину только в конце 1490-х годов. Затем он отправился в Эфиопию, где оставался до самой своей смерти.