Наряду с технологиями менялись предпосылки и доктрины военных действий на море. В конце XIX века европейские морские державы начали последнюю волну колониальной экспансии — отчасти движимые меркантилистскими планами добычи сырья и открытия новых рынков для отечественной промышленности. С этими планами была неразрывно связана необходимость основывать на заморских территориях угольные станции и базы для военно-морских сил, чтобы охранять форпосты империи и ведущие к ним морские пути. Усложнение корабельных систем и вооружения, а также дипломатии и государственного управления требовало более научного подхода к применению военно-морских сил. Подготовка моряков сделалась учебной дисциплиной, будущие флотские офицеры получали образование в морских академиях, в штабных и военных колледжах разрабатывалась военно-морская доктрина. 1950-е стали закатом эпохи линкоров — морские силы ожидал новый виток метаморфоз, вызванных развитием ядерного вооружения и атомных двигателей, а также спорадическими попытками негосударственных сил развязать асимметричные боевые действия.

В первой половине XIX столетия применение пара, железа и стали оставалось прерогативой исключительно гражданского флота. Инертность военных моряков можно списывать на сопротивление отдельных чиновников, однако для того, чтобы действовать с оглядкой и не перечеркивать разом несколько тысячелетий опыта парусных деревянных боевых кораблей, имелись веские практические причины. Пар был еще настолько ненадежен, что даже на коммерческих пароходах, совершавших рейсы в открытом море, почти до конца XIX века имелся страховочный рангоут, чтобы в экстренном случае поставить паруса. До изобретения компаунд-машины высокого давления никто даже не помышлял водить боевые флотилии на прожорливых двигателях сомнительной надежности через Атлантику, как водили парусные эскадры Вильнев и Нельсон. С экономической точки зрения пар создавал военно-морскому флоту не меньшие трудности, чем гражданскому. Согласно исследованию 1852 года, девяностопушечный винтовой пароход, оснащенный двигателем в пятьсот лошадиных сил, обходился на 40 процентов дороже, чем идентичный в остальном отношении парусник,[1668] поэтому до 1861 года британцы и французы предпочитали оборудовать паровыми двигателями парусники, а не строить новые боевые пароходы.[1669]

Новые технологии получили возможность зарекомендовать себя в Первую опиумную войну. Хотя железные корпуса и крепеж имели огромное преимущество перед деревянными, судовое железо искажало показания магнитного компаса, однако в 1840-х годах с этой проблемой удалось справиться благодаря сэру Джорджу Эйри. Как раз в то время Ост-Индская компания заказала железный колесный пароход «Немезида», воплотивший британское военно-техническое превосходство над Китаем.[1670] В битвах у фортов в Бокка-Тигрис, при Амое и Нинбо корпус «Немезиды» пострадал от вражеских орудий гораздо меньше, чем деревянные корпуса остальных кораблей, как британских, так и китайских. Точно так же отличилась и построенная в Британии «Гваделупа», сражавшаяся в составе мексиканского флота против сепаратистов Юкатана и Техаса, — ее британского капитана особенно поразило, что от корпуса не летят щепки под вражеским огнем. Однако попытки найти слабые места в новом вооружении предпринимались неустанно. Металлические корпуса, способные в разумных пределах противостоять гладкоствольным дульнозарядным пушкам, не выдерживали разрывных снарядов нарезных орудий, заряжавшихся с казенной части. Улучшенное вооружение выявило самый очевидный недостаток гребного колеса — уязвимость расположенных над ватерлинией механизмов. О боевых пароходах первого ранга нечего было и думать до появления гребного винта, позволявшего поместить установку под ватерлинией.

Несмотря на инженерные трудности, Британия и Франция продолжали гонку военно-морских вооружений, и к середине XIX века у них имелась в общей сложности сотня боевых пароходов — на остальные страны мира приходилось восемнадцать. На некоторое время соперницы забыли о разногласиях: к этому их вынудила необходимость поддержать Османскую империю в борьбе с усиливающимся влиянием России на Кавказе, в Персии и Ближнем Востоке — воротах в Британскую Индию, а также оградить от российского флота Средиземноморье. Нетурецким кораблям был запрещен проход через Босфор и Дарданеллы до 1833 года, когда османы сделали тайное исключение для российских кораблей. В 1841 году Лондонская конвенция о проливах восстановила «древнее правило султана»,[1671] закрывавшего Босфор и Дарданеллы в 1475-м, и заблокировала тем самым выход российскому черноморскому флоту. Когда в октябре 1853 года началась война, российский боевой флот пришел в Синоп — расположенный вдвое дальше от Стамбула, чем от Севастополя — и с помощью новых разрывных снарядов, разработанных французским адмиралом Анри-Жозефом Пексаном, уничтожил османские фрегаты. Турки пригласили в Черное море британский и французский флот, и пока российская и турецкая сухопутные армии сражались на Балканах и Кавказе, французы и англичане обстреливали севастопольские форты в Крыму и крепость Кинбурн в устье Днепра. И хотя пароходы могли вступать в бой и выходить из него когда угодно, деревянные корпуса не выдерживали попадания российских снарядов, поэтому французы построили несколько плавучих батарей, закованных в четырехдюймовую металлическую броню и сохранявших неуязвимость даже в непосредственной близости от обороняющихся фортов.[1672] После войны Парижский мир открыл Черное море «для торгового мореплавания всех народов», запретив «вход в порты и воды оного формально и навсегда… военным судам, как прибрежных, так и всех прочих держав»,[1673] — условие, от которого Россия в одностороннем порядке отказалась в 1870 году, начав строить новый черноморский флот.

Впечатленный мощью разрывных снарядов, уничтоживших турецкие корабли у мыса Синоп, и стойкостью французских броненосных батарей в Крыму, генерал-инспектор французского флота Станислас Дюпюи де Лом спроектировал «Ла Глуар», деревянный корпус которого был обшит металлическим панцирем с металлическим крепежом. На своей единственной металлической палубе одновинтовой трехмачтовый корабль нес тридцать шесть 6,4-дюймовых (16,2-сантиметровых) нарезных дульнозарядных орудий. Однако «Ла Глуар» не обеспечил французам военно-морское превосходство над британцами — напротив, послужил Королевскому флоту стимулом к разработке самого мощного и тяжеловооруженного корабля. Спущенный на воду в 1860 году, 128-метровый «Уорриор» был в полтора раза длиннее 120-пушечного линейного корабля первого ранга «Хау». Основное вооружение «Уорриора» составляли тридцать 68-фунтовых и десять 110-фунтовых казнозарядных орудий, двадцать шесть из которых стояли на главной палубе — в центральной цитадели, представлявшей из себя, по сути, бронированный отсек. Превосходство в скорости позволяло «Уорриору» оторваться и уйти, лавируя, от любого современного ему корабля, и хотя воевать он должен был под паром, у него имелись три мачты и механизм, поднимающий десятитонный двухлопастной винт из воды, чтобы уменьшить сопротивление при ходе под парусом. Во время испытаний сорокапушечный фрегат удостоился характеристики, образно противопоставившей его существующему боевому составу: «Он похож на черную змею среди кроликов».[1674] Под кроликами подразумевались более тупоносые линейные корабли с высокими бортами — вроде «Хау».

К 1870-м все главные военно-морские силы перешли на металлический корпус и паровые двигатели, орудия с разрывными снарядами и броню на стратегических участках, включавших двигатели, основные батарейные палубы и погреб боеприпасов. Этой масштабной трансформации способствовал опыт Войны Севера и Юга. Крейсерство и боевые действия у побережий и на реках Соединенных Штатов сыграли немалую роль в конфликте, однако редко упоминаются, поскольку решающие сражения происходили на суше и флот в них участия не принимал. Когда начались боевые действия, флот США насчитывал около девяти тысяч человек и сорок два корабля — десяток во Внутренней эскадре, остальные в составе Средиземноморской, Бразильской, Тихоокеанской и Ост-Индской эскадр, защищавших коммерческие интересы Америки, и Африканской эскадры, которая отлавливала невольничьи суда. Гражданский флот США, насчитывавший 5300 судов, уступал численностью лишь британскому, состоявшему из 5800 единиц.[1675] На эти две державы приходилось 82 процента мирового количества зарегистрированных судов. Однако США не видели непосредственной угрозы своей коммерческой или территориальной безопасности и не считали нужным перенимать достижения европейских военно-морских сил. В число первых винтовых боевых кораблей входил военный шлюп Джона Эриксона «Принстон» (1843 года), а в 1850-х годах на флоте была внедрена малокалиберная автоматическая пушка офицера артиллерийско-технической службы Джона Дальгрена — на этом технические нововведения тех лет заканчивались. Война Севера и Юга изменила все. Если довоенный флот состоял в основном из парусников и нескольких колесных пароходов, то из семисот кораблей, заказанных во время войны, 10 процентов приходилось на металлические или обшитые металлом, среди которых было много мониторов и канонерок без рангоута, и большая часть приводилось в движение винтом, а не колесами. И хотя южная Конфедерация построила намного меньше кораблей, чем северяне, бронированные безмачтовые корабли и даже примитивные подлодки составляли в южном флоте гораздо большую долю.