Военные расходы, Великая чума 1665 года и лондонский пожар в сентябре 1666-го истощили английскую казну и вынудили Карла II в 1667 году поставить флот на прикол и начать мирные переговоры с голландцами. Пока стороны договаривались, де Рюйтер подошел к английским берегам и совершил самый дерзкий поступок за весь ход англо-голландских войн: поднялся по Медуэю до чатемских доков и сократил численность английского флота на двадцать три корабля. «Ройал Чарльз» (бывший «Нейзби») было приказано сжечь, чтобы не достался врагу, но, как пишет Пипс, «голландцы взяли его, подойдя на шлюпке вдевятером, и не нашли на борту ни души… Им удалось благополучно отбуксировать его к своим берегам — и это при ветре и приливе, когда лучший чатемский лоцман умыл бы руки, — завалив на борт, чтобы уменьшить водоизмещение».[1415] Непригодный для голландской службы, английский флагман демонстрировался в Роттердаме как трофей, а одно из украшений с кормы до сих пор выставляется в Рейксмузеуме Амстердама.

Подписанный в Бреде мирный договор закрепил за Голландией нынешний Суринам и неприметный островок Рун в архипелаге Банда, тогда как англичане получили в свое распоряжение североамериканскую колонию под названием Новый Амстердам. Как писал сестре Карл чуть ранее, «прекрасный город, но теперь он наш, и будет называться Нью-Йорк»[1416] — в честь брата короля, герцога Йоркского, будущего Якова II. Получение Нью-Йорка устранило голландского соперника, затесавшегося в самую гущу английских североамериканских колоний, но пряности с островов Банда в то время представляли куда большую ценность, и финансовому могуществу Нидерландской республики завидовала вся Европа. «В городе Амстердам, — писал сэр Уильям Темпл вскоре после второй Англо-голландской войны, — есть знаменитый банк — величайшая сокровищница, которую только можно вообразить, но существующая в действительности. Надежность этого банка гарантирована не только его собственными активами, но и кредитом всего города или государства Амстердам, фонды и доходы которого сравнимы с ресурсами некоторых королевств».[1417]

На более раннем этапе войны голландцев поддержала Франция, соблазненная перспективой завоевания Испанских Нидерландов, однако затем голландско-французские отношения испортились: Франция удвоила таможенные пошлины на голландский импорт.[1418] Этот шаг был продиктован меркантилистской политикой Жана-Батиста Кольбера, с 1665 года служившего при Людовике XIV министром финансов, а с 1669 по 1683 год ведавшего также военно-морским флотом. Кольбер в числе прочего субсидировал французскую промышленность, привлекал во Францию иностранных фабрикантов, основывал или стимулировал заморские колонии, а также развивал французский торговый и военно-морской флот, который после недолгого взлета во времена Ришелье потом снова пришел в упадок. Кроме того, Кольбер развернул масштабную программу модернизации — ремонт дорог, рытье каналов, упразднение или объединение бесчисленных дорожных и речных сборов и лесоустройство, призванное обеспечить стране собственные запасы строевого леса.[1419]

Хотя англичане и голландцы предпочли бы мир, Людовик XIV ссужал деньгами Карла II, чтобы заручиться его поддержкой против Нидерландской республики.[1420] К началу надвигающейся войны у голландцев имелось семьдесят пять линейных кораблей, против которых французы могли выставить только двадцать два. Англичане давали в качестве подкрепления еще шестьдесят пять. Тем не менее на протяжении 1672–1673 годов де Рюйтер одерживал верх над союзниками. Утомленные войной с голландцами и обескураженные союзом с французами, англичане заключили с Нидерландской республикой мир, тем самым оставив французов один на один с объединенными голландско-испанскими морскими силами. Конфликт переместился в Средиземноморье, где в 1676 году французы разбили испанский и голландский флот, а де Рюйтер погиб в бою. Однако франко-голландская война тянулась еще два года, и к тому времени доля торговцев нейтральной Англии в европейском товарообороте значительно увеличилась.[1421]

Заключение мира не означало разоружения. И английский, и французский военно-морской флот рос параллельно с торговым флотом и объемами внешней торговли. Если в 1661 году французский военно-морской флот состоял из 18 боевых кораблей и горстки вспомогательных судов, в 1683 году, когда скончался Кольбер, боевых кораблей у французов насчитывалось уже 276, тогда как английский Королевский флот располагал лишь 173. Такие масштабы требовали соответственной модернизации административных институтов, и она шла по пути бюрократизации и систематизации. Лучше всего это видно на примере введенного Пипсом пушечного рейтинга — системы классификации боевых кораблей по числу и калибру пушек, «окончательного признания с административной стороны, что настала эпоха линейной тактики».[1422] Этот рейтинг определял офицерское жалованье, требования к комплектованию (каждую пушку должно было обслуживать определенное число человек) и размер запасов продовольствия. Время от времени он подвергался незначительным правкам, но в целом оставался неизменным. В 1779 году он выглядел так:

Корабли, имеющие от шестидесяти орудий и выше, считались годными для боевых действий при линейном построении, поэтому их стали называть просто линейными кораблями (впоследствии линкорами).[1423] У корабля первого ранга имелось три полные батарейные палубы, однако настоящим костяком боевого флота были двухпалубные корабли, несущие от шестидесяти до девяноста орудий. В эпоху парусников стандартная корабельная пушка стреляла чугунными ядрами. Ядра самого большого калибра достигали почти 7 дюймов и весили 42 фунта. Корабль первого ранга — например, «Виктори» лорда Нельсона, спущенный на воду в 1765 году, имел тридцать 32-фунтовых орудий, двадцать восемь 24-фунтовых, сорок четыре 12-фунтовых и две карронады. Разработанные на шотландском металлургическом заводе «Каррон» в 1770-х годах и прозванные «дьявольскими пушками» или «сокрушителями кораблей», карронады стреляли 68-фунтовыми ядрами на расстояние не больше 375 метров — вчетверо уступая в дальности стрельбы обычной пушке. Задачей карронад было причинить максимальный ущерб корпусу вражеского судна и погубить или изувечить как можно больше людей щепками, разлетающимися во все стороны от удара. (Основной причиной смерти в таких случаях оказывалась гангрена.) Кроме того, оружейники изобретали особые снаряды для разрушения мачт, такелажа и парусов — книппели, два ядра, соединенных цепью или четырехгранным стержнем. Для поражения живой силы применяли картечь, картечный снаряд (в виде цилиндра с ружейными пулями) и наброску картечи (снаряды, наполненные мелким металлическим ломом). Однако главная перемена заключалась в повышении скорострельности корабельных орудий.[1424] Если во время Англо-голландских войн на корабль грузили по сорок снарядов на каждое орудие, то в XVIII веке французские пушки делали по пять-шесть выстрелов в час, и британским командам тоже удавалось ненадолго увеличить скорострельность.

Тактика с XVII века изменилась мало, зато более хитроумной стала стратегия, предусматривающая не только боевые действия, но и охрану конвоев, и продолжительные блокады. Фрегаты (корабли пятого-шестого рангов по английской классификации) патрулировали воды, перевозили дипломатические депеши и посольства, вели разведку и выполняли другие задания, тогда как более мелкие корабли использовались как суда специального назначения — например, бомбардирные, для обстрела берегов. Кольбер, адепт теоретической подготовки, открыл во Франции навигацкие и артиллерийские школы. Англичане подошли к делу более прагматично и издали «Морской устав», опирающийся на подлинный боевой опыт и извлеченные из него уроки, которые следовало учесть в будущих сражениях.[1425] Как покажет XVIII век, английский подход окажется более результативным.