— Еще один мамка-а…

Но дальше этого сумасшествие не пошло, и великана решили оставить при складе. На второй год существования Игарки, когда и в газетах и между людьми пошел о ней большой разговор, он явился в контору и сказал, что решил взять отпуск и съездить в Игарку.

— Там что у тебя, родина? — спросила секретарша.

— Кака родина… Моя родина в саласе, а салас туда-сюда гулял. В Игарке, в Енисее-реке я ловил сельдюску. Хоросая река, она у меня здесь тесет. — Великан прижал руку к сердцу. — Не могу я жить без Енисея. Повидать надо.

На службе решили, что у великана усилилось сумасшествие — Игарка обратилась в манию, — и ему срочно выдали все, что полагалось: отпускные документы и деньги за два месяца — он всю службу не брал отпуска, — сверх того хорошее пособие от профсоюза.

«Теперь, Влас Потапыч, можешь спокойно ехать. Ни пера тебе, ни пуху», — мысленно пожелал сам себе великан, пряча в сумку новенькие документы на имя Семена Большого, с яркими неподдельными печатями, и в тот же день купил билет на проезд до Новосибирска.

Ехал и все думал о Енисее. На Москву-реку, на Оку даже не взглянул. Когда по вагону зашумели: «Волга, Волга», — он лениво подошел к окну, снисходительно взглянул на матушку русских рек и сказал:

— Что ваша хваленая Волга… лужа. Енисей — вот река. Всем рекам река! — Воинственно оглядел пассажиров своего купе: ну, кто не согласен, кто будет спорить?! Я готов.

Желающих спорить не нашлось.

В Новосибирске он пересел на пароход, решил проехать до низовья Оби, а дальше, на Енисей, в Игарку пробираться древним путем первых сибирских землепроходцев, по рекам Тазу и Турухану. При том положении, в каком очутился Влас Потапыч Талдыкин, этот неездовой, безлюдный путь был самым безопасным.

Зимовье, основанное лоцманом Игаркой, стало называться в отличие от города Старой Игаркой. И здесь начались большие перемены, точно зимовье решило не отставать от города. За полгода оно переменилось больше, чем за десять лет. В нем осело несколько кочевых семейств из тундры, несколько русских семейств переехало из других станков, стало в зимовье около десятка домиков, и строились еще.

Осенью все жители зимовья вступили в колхоз, Вакуйту выбрали себе председателем, Большого Сеня и одного русского рыбака — членами правления.

Они хотели выбрать в председатели Большого Сеня, но посоветовались с Василием и выбрали Вакуйту. Они согласились с Василием, что такого человека, как Большой Сень, нельзя держать в одном маленьком колхозе. Председатель ведь, как часовой, должен быть всегда на месте, а Сень может принести большую пользу и городу и другим колхозам.

Василий часто бывал в Старой Игарке. Увидит через реку, что задымил около зимовья новый чум, — и сейчас же едет знакомиться с хозяином; узнает, что у рыбаков собранье, — едет на собранье; открылись в Туруханске курсы кооператоров — вспомнил про Кояра и привез ему командировку; начала работать в городе Игарке школа — вспомнил Яртагина.

— Что, сноха, с сыном-то будем делать? — Василий звал Нельму снохой. — У нас школа открылась. Учить надо. Давай собирай, я за ним приехал.

— Надо учить, надо. Отец-то ученый был.

— Ну, так собирай!

— А худо не будет там?

— Какое же худо? Учить будут, кормить, и жить будет при школе. Там уж кровать для него поставлена. Шесть дней будет в школе, на седьмой к тебе в гости.

— Поедешь? Не боишься? — спросила Нельма Яртагина. — Не затоскуешь?

— Умру с тоски. — Яртагин засмеялся.

Собирая белье, обутки, Нельма поворачивалась то к Василию, то к сыну и говорила:

— Такой растет… Другие к дому, к отцу, к матери льнут, а мой — все из дому, все к вам, в город. Ровно у вас там за каждым деревом голубой песец стоит и ждет, — говорила с неопределенным чувством, немножко печалясь и радуясь, что сын такой падкий на все новое.

Яртагин постоянно бывал в городе, ради него часто забывал и про работу. Не понимал, удивлялся, как можно жить рядом и не рваться туда, где ежедневно совершалось что-нибудь небывалое. Он совался всюду: на постройки, на пароходы, к лесопильным рамам, в балаганы, не думая, куда можно, а куда нельзя, позабыв всякую осторожность. От машин не раз оттаскивали его силой.

Когда среди городских мальчишек у него завелись приятели, он с новой радостью кинулся в игры и затеи, научился от приезжих мальчишек ходить на ходулях, играть с мячом, в шахматы, а их обучил делать всевозможные стрелы, вязать бредни, переметы.

Собрав Яртагина, Нельма собралась и сама, решила посмотреть школу и чему в ней учат.

Когда приехали в школу, там шли занятия. Василий попросил учительницу допустить Нельму на урок, показать ей ученическое общежитие и ушел делать другие дела. Яртагина посадили к ребятам, Нельму — на заднюю пустующую парту.

Нельма весь день просидела в классе. Сама она была неграмотная и плохо понимала, хорошо ли учат, но все-таки решила, что хорошо, потому что ребята сидели тихо, учительница ходила по классу со строгим лицом.

После занятий учеников накормили обедом, потом городские ушли домой, а дальние — в интернат. Обед был вкусный и сытный, такой не часто приходилось есть Яртагину дома. В интернате тепло, чисто, просторно, по большой комнате на двух маленьких мальчиков. Постель была мягкая, с шерстяным одеялом и простыней.

Одно только не понравилось Нельме — не было порядка на переменах. Ребята прямо из классов, в одних рубашонках, выбегали во двор, на снег и начинали там возню. Время было октябрьское, холодное, земля на дворе школы, развороченная ногами и колесами, замерзла неровно, кочками, снег только чуть-чуть припорошил их. Ребята гоняли по этим кочкам большой мяч, спотыкались, падали, полным ртом хватали морозный воздух.

Начала замерзать река, путь из Старой Игарки в город закрылся. Нельма простилась с Яртагином на всю бездорожицу. Но не выдержала — сперва каждое утро выходила, пробовала ледок, а потом собралась тайком от Вакуйты и пошла в город.

Лед зыбился и потрескивал, посредине реки, на стрежи еще дымились широкие полыньи. А ребята в большую перемену опять схватили мячи давай гонять его по этому льду.

Нельма осталась ночевать в общежитии и вечером долго учила сына уму-разуму:

— Отец, Игарка, вот такой же беззаботный был, себя совсем не жалел, меня не слушался и сгиб раньше времени. Помни, у меня один ты, ты мне и за себя и за Игарку. Себя не жалеешь — меня пожалей. Беда случится — не приведи бог! — мне тоже в воду придется. Вакуйте-то какое будет горе.

Яртагин обещал все это запомнить, а вышел на улицу, встретил товарищей и позабыл: снова за мяч, на лед. Нельма, вместо того чтобы идти домой, пришла в школу, села на одну парту с Яртагином, попросила у учительницы перо и бумагу; она решила учиться, чтобы быть возле сына, оберегать его, наставлять и радоваться его успехам. Больше месяца училась с ребятами, пока не открыли для взрослых ликбез.

Лед укрепился, его запушило снежком. Яртагин решил обновить зимний путь и после выходного дня приехал в школу на собаках. У него были два больших, кривоногих, настоящих ездовых пса: серый лохматый передовик Турухан и пестрая, бело-черная Гагара.

Пока Яртагин был в школе, распряженные собаки терпеливо дожидались его около санок. Иногда они заводили свару с другими, бездельничающими псами, но быстро умолкали, точно спохватившись, что им, собакам серьезным, занятым делом, не к лицу связываться с бродягами и шатунами, которые ничего, кроме брехни, не знают.

Яртагин вышел, собаки встали, отряхнулись. Он накинул на них хомутики, шлейки, поманил в санки Наташу, крикнул:

— Хэсь, хэсь!

За санками столбом взвился снег. Ребята кинулись догонять. Где там, отстали больше чем наполовину.

— Ты меня в контору, к папе, — попросила Наташа.

У конторы Яртагин крикнул: «Тай!», собаки остановились. Наташа выпрыгнула из санок, загремела кулаками в раму, переполошила всю контору.