Она не ждала его. Давно уже было получено извещение, что он убит под Вязьмой во время налета вражеской авиации на госпиталь, в котором он работал врачом. И думала теперь не о встрече, не о жизни с ним, а надо ли еще скрывать его смерть от детей. Для них он был живым и только затерялся где-то. «Возможно, и прав Ятим, что лучше не ждать. Но это тогда, когда есть кого ждать. А так ли, когда ждать некого? Не лучше ли все-таки ждать?» — и ничего не решила.

Рано утром Домна Борисовна и Степан Прокофьевич выехали в районный центр. Когда они прибыли туда, половина городка еще спала: окна закрыты ставнями, занавесками, магазины на замках, тени от домов, лабазов, заборов во много раз больше самих строений.

— Мы, кажется, перестарались, — сказал Степан Прокофьевич.

Но Чебодаев был уже на работе. Он только накануне вернулся из поездки по району и до того, как пойдут посетители, хотел разобраться в бумагах, накопившихся без него. Было нерадостно: нигде ни капли дождя, всходы хилые, редкие и уже начинают увядать, еще неделя-две засухи, и тогда во многих местах неизбежно делать пересев.

Чебодаеву доложили, что к нему приехали директор и парторг конного завода.

Он встал и встретил их словами:

— А я уже начал думать, что у вас потух огонек.

— Пока горит еще, хотя заливают со всех сторон, — сказал Лутонин.

— А что такое? Но сперва садитесь! — Чебодаев показал на стулья, стоявшие перед его столом, отодвинул свои бумаги и облокотился одной рукой, приготовясь слушать.

Степан Прокофьевич рассказал, что уполномоченный треста считает орошение делом «Водстроя», а «Водстрой» никаких неплановых сооружений сейчас не берет. Но есть еще выход — несколько задержать посевную, и тогда завод построит оросительную сеть своими силами. И Лутонин подробно изложил этот план.

Выслушав, Чебодаев спросил, записан ли план на бумаге. Лутонин вручил ему проект, смету, объяснительную к ним записку, а Домна Борисовна протокол с постановлением заводского партбюро.

Документы надо было просмотреть, и Чебодаев решил:

— Сделаем так: пока идите по вашим другим делам, а через два-три часа снова ко мне.

И начал читать. С каждой новой страницей он убеждался, что в руках у него открытие, важное не только для конного завода, но для всего района, даже области. В год-два и в пятилетку один «Водстрой» не сумеет оросить всю Хакассию. И нечего ждать его. Ведь каждый колхоз, совхоз своими силами может сделать так же, как придумали коневоды.

Когда Степан Прокофьевич с Домной Борисовной вновь пришли к Чебодаеву, у него сидели второй секретарь райкома, председатель райисполкома и заведующий отделом сельского хозяйства.

— Мы ознакомились с вашими документами, — сказал Чебодаев. — Теперь у нас есть вопросы.

Спросили, кто составлял проект, под чьим руководством пойдет строительство.

Лутонин показал решение ученого совета Опытной станции о помощи конному заводу.

— Все будет так, как расписано здесь? — Чебодаев хлопнул рукой по проекту.

Степан Прокофьевич ответил:

— Постараемся сделать быстрей и лучше.

— Что ж, товарищи, одобрим?

Второй секретарь, председатель райисполкома и заведующий сельскохозяйственным отделом утвердительно кивнули и встали: они спешили на поля.

— Но учтите, — Чебодаев повернулся к Лутонину и Домне Борисовне, — чтобы ваш опыт не получился комом, как первый блин, а стал примером. Он крайне важен для всего нашего района.

Оставалось только согласовать новые сроки посевной с трестом.

К вечеру того же дня Степан Прокофьевич приехал в город, к Рубцевичу.

— С чем пожаловали так экстренно? — спросил тот, нехотя опускаясь в кресло, — он уже пересидел в конторе несколько часов и собирался уходить домой, — потом добавил насмешливо: — Опять с орошением?

— Угадали.

Степан Прокофьевич начал выкладывать из портфеля на стол разные бумаги и говорил при этом, что природные условия конного завода суровы, но не бедны; тот тупик, в котором топчется завод все время своего существования, к которому уже привыкли и считают безвыходным, на самом деле создан негодным, близоруким хозяйствованием: сами бренчали, как придется, а обвиняли балалайку. Свои слова он подкреплял цифрами и справками из отчетов по конному заводу, из научных работ Опытной станции, из проекта и сметы оросительных сооружений на Биже.

Сначала Рубцевич многое пропускал мимо ушей, его блекловолосая взлохмаченная голова дергалась от досады: «Не толки воду в ступе!» Природные условия, состояние хозяйства были везде почти одинаковы и твердили о них Рубцевичу устно и письменно каждый день. Когда же Степан Прокофьевич заговорил о переводе своего хозяйства на искусственное орошение, когда в его речи мелькнуло выражение: «Делаю поворот руля», — Рубцевич достал записную книжку и начал что-то помечать. Голова уже не дергалась, на лице появилось выражение острого придирчивого интереса.

— А вы где служите? — вдруг перебил он Лутонина таким голосом, будто и в самом деле не знал этого.

— Странный вопрос, — удивился тот. — Я не шутить приехал к вам.

— Самый нормальный. На конном заводе или в «Водстрое»? Мне сдается, что в «Водстрое».

— Служу Советскому Союзу, — по-военному отчеканил Степан Прокофьевич.

— Мы все служим ему. Но «Водстрой» не разводит лошадей. А почему конный завод должен рыть каналы?

— Потому что без каналов завод станет и бесконным.

— И все-таки орошение — не наше дело, когда есть «Водстрой».

— Но если вы не договорились вовремя с «Водстроем», обязаны делать сами.

— Совсем не обязаны: орошение для вашего завода не запланировано, ни денег, ни материалов, ни механизмов для этого нет.

— Нам ничего и не надо. Все сделаем своими силами. Разрешите только отложить посевную.

— Отложить… — посевную… — Рубцевич резко мотнул головой. — Такие дела не решаются на ходу. Дайте сюда! — взял проект, смету, еще некоторые бумаги, засунул их в свой портфель и встал, считая, что разговор окончен, можно расходиться: — Приезжайте или позвоните дня через два-три!

…Знакомясь с документами, которые оставил ему Лутонин, Рубцевич все больше и больше раздражался на «Водстрой». Он виноват, что на конном заводе нет до сих пор орошения. Ведь конные заводы не ждут, когда придет к ним дядя со стороны и вместо них будет выхаживать коней. Пусть и «Водстрой» сам делает свое дело. Он виноват — из-за его бездеятельности, по его советам: «Стройте сами», — появляются такие дикие проекты, как лутонинский.

Замысел Степана Прокофьевича показался Рубцевичу легкомысленной выдумкой суматошного фантазера. Было невероятно, что такой крупный объем работы можно сделать своими силами в такой короткий срок. И ради этого пуфа откладывать посевную! Конец ясен: ничего не построят и больше ничего не посеют, если не прекратить всю затею теперь же.

И, не дожидаясь, когда появится Лутонин, Рубцевич послал ему телеграмму: «Продолжайте сев. Строительство своими силами запрещаю. Дело не наше. Это обязан „Водстрой“».

Степан Прокофьевич связался по телефону с Чебодаевым, прочитал ему телеграмму и попросил совета, как быть.

Чебодаев ответил:

— Я очень высоко ценю ваш замысел. В нем, если он удастся, я вижу для всего района выход с богары на орошенные поля. Поддержим вас где угодно, но разрешить строительство райком не может: это дело хозяйственников. Решайте сами!

— Будем строить, — решил Лутонин.

В поля ускакал всадник с приказом, чтобы посевники перебирались на постройку. Директорский «газик» умчался на Опытную станцию за Иваном Титычем. Рабочие бригады были подобраны по-новому, как того требовало строительство, назначены бригадиры, десятники.

…Иртэн вышла к речке встречать людей и машины, которые перебирались с посевной в Главный стан. На мосту, перегнувшись через перила, стоял Миша Коков, рядом — верховой конь. Коков выехал на Биже посмотреть еще раз долину — не таит ли она каких-нибудь незамеченных ранее достоинств.