Уходя на конный двор, Павел сунул в карман «полмитрия», как называл он поллитровку. «Посмотрим, кто там главный. Если не коммунист, а православная душа, тогда не пропадем. Хлопнем по карману, и препоручат нам жеребчика, на котором сам начальник, зятек мой, раскатывает». Но оказалось, что выездных жеребчиков нет и дорог таких, где можно натягивать тесменные вожжи и ухать: «полетели, соколы», тоже не было. Лошади работали тяжелую и грязную работу — возили лес, глину, воду.

— Выбирай себе по сердцу, — сказал Павлу старший конюх. — Хошь бревна, хошь глину.

— Все одинаково по сердцу!

— Хошь — оставайся при дворе, двор чистить будешь.

— Самое разлюбезное место. — Павел остервенело сунул вилы в навозную кучу.

— Вот-вот, большое-то вилами, а мелкое, остаточки — метелкой, — учил конюх.

— Знаю, знаю… своих коней четверо было. Учить меня, доглядывать за мной не придется. — Павел быстро вычистил первое стойло: конный двор был разделен перегородками, каждый конь имел свое стойло.

Старший конюх ушел, а Павел прислонил вилы к стене и достал «полмитрия».

— Выпьем-ка на радостях. Поздравляю, Павел Иванович, с новым чином! Во сне не снилось, что осчастливят так… Младший конюх! — Не отрываясь от горлышка, он выпил всю бутылку, потом вонзил вилы в бревенчатую стенку и пошел к Марише. Шел, высоко вскидывая ноги, чтобы все видели его сапоги, вымазанные навозом, перед каждым встречным церемонно приподнимал смятый картуз и говорил:

— Честь имею представиться — младший конюх ее величества королевы игарской, Марины Ивановны Ширяевой.

Мариша была на работе, и Павел прошел в контору к Василию. И там начал было так же: «Честь имею представиться, младший конюх»… но Василий оборвал его: «Пьян? Иди проспись!»

— Я маленько. Я — братец Маришин, Павел…

— Павел?.. — Василий неторопливо разобрал на столе бумаги, облокотился на него и, откинув назад голову, начал разглядывать Павла, стоявшего по другую сторону стола. Он глядел не мигая, плотно сжав губы, спокойным, чужим взглядом, про себя же досадовал: почему жизнь не свела его с этим человеком раньше? «На фронте. Я по одну сторону, он по другую». Павел глядел в пол, переминался с ноги на ногу, шумно вздыхал, вороша дыханием свою густую отросшую бороду.

Он понимал, что начинать разговор надо ему: он пришел, но как начать, не знал. Идя к Василию, предполагал, что он либо не примет его и тогда у Павла будет новый повод поносить и Василия и Марину; либо смилостивится и даст другую работу, тогда Павел рассыплется в благодарностях и попробует восстановить мир.

— Ну, говори! — наконец сказал Василий.

— Говорить много нечего, и так, по моему образу, видно… поставили на конный двор младшим конюхом.

— Дома водил коней?

— В одно время четверка была.

— Значит, правильно поставили.

— Что кони… кони — не дело. Пароходы — вот мое дело. Лоцман я, старший лоцман. Неужто сестрица позабыла?

— Какая сестрица?

— Супруга ваша. Я не прошу пароход. Сам понимаю — нельзя. Ну, дали бы катеришко. В лавчонку меня поставили бы, торговать я тоже умею. Ради сестрицы то… Было всякое. Каюсь! А сестрица-то все равно — не чужая, все сестрица.

— Сестрицу оставь в покое. Ценить будем не по сестрицам, не по братцам. — Василий постучал карандашом о стол. — Ценить будем каждого по тому, чего сам он стоит. Вот ты… просишься на катер, в лавочку, а по-моему, и на конном держать тебя нельзя. Поставили, а ты в первый же день напился, убежал. Через неделю при таком конюхе лошади по брюхо в навозе будут, с голоду начнут дохнуть, Верно говорю?

Павел смолчал.

— Что молчишь? Верно, значит. Ну, иди! Мне других принимать надо, за дверью другие ждут.

— Куда идти-то? — комкая картуз, спросил Павел.

— На конный. Иди и зарабатывай, что мило тебе: лавочку, катер, пароход. А сестрицу спросить надо, кем она считает тебя, без спроса лезть в братцы неудобно.

От Василия Павел ушел к Алешке Черных.

— Зять, делай свадьбу! Ждать больше нечего. Ты — землекоп, я младший конюх. Дальше мы не подвинемся. Дальше не пустят нас.

— А где плясать будем, батюшка? — спросила Секлетка. — На болоте? Подожди, построим город, клубы, тиятры…

— У кого дерзить научилась? — крикнул Павел. — У Маришки?

— У тебя, батюшка. Свадьбы, батюшка, никакой не будет. Мы с Алешкой отпраздновали, а у тебя и без свадьбы всякий день свадьба, всякий день пьян.

Павел ушел на реку к Ивану Черных, который у лодочной стоянки сложил себе из булыжника маленькую сторожку.

— Сват, выпьем! — сказал Павел.

— Что ж, выпьем, — отозвался Иван Черных. Они выпили, потом, обнявшись, слезно запели:

Когда Коровин появился на игарском берегу, никто и не подумал, что это — он. Ждали сильного, уверенного, особенного, а этот был самый обыкновенный — худой, узкоплечий, седенький, вышел в ботиночках.

Толпа оттеснила его от Борденкова с сухой тропы на болото, грязь тут же заглотила выше щиколоток. Он растерялся, как маленький, растопырил руки и закричал: «Помогите, помогите же скорей!»

Печной мастер Кулагин снисходительно протянул руку и помог глупому новичку взобраться на штабель бревен.

— Ты, дедушка, какой — вольной, раскулаченной? — спросил Кулагин.

— Вольный, дитятко, вольный…

— Вольной… — Кулагин покрутил головой. — Не сиделось тебе дома. Напрасно ехал, каяться будешь.

Коровин трепыхнул руками: я, мол, и сам удивляюсь, как тут оказался.

— А зачем приехал? — спросил Кулагин.

— Известно, зачем, умирать, — ответили Кулагину со стороны. — Он хитрый, знает… У нас мерзлота. Похоронят — не сгниет, потом мощами объявится. Это нам вместо Коровина удружил Борденков.

— Кто такой Коровин? — спросил Николай Иванович.

— Чудодей какой-то. По Игарке только и слышишь: «Вот приедет Коровин — заживем. Вот приедет, избавит». Видишь, сколько набежало народу, и добрая половина из-за Коровина. Сам начальник встречать вышел.

— Как чудодействует он?.. Фокусы показывает, на картах гадает, по руке?

— Не-ет… Коровин по строительной части, по хозяйственной. Рассказывают про него такой случай… Не было в одном месте воды, ну, ни капли. Народ умирать собрался, гробы начал сколачивать. Тут кто-то надоумил позвать Коровина. Приехал Коровин, вышел в поле, понюхал, послухал и ткнул пальцем в бугор: «Там вода». Народу удивительно: «Какая же вода в бугре. Вода на буграх не живет». А Коровин свое: «Там вода». Взяли тюкнули по бугру лопатой, и впрямь брызнула вода фонтаном,

— Действительно, чудодей, оракул, — завистливо сказал Николай Иванович. — Мне бы так: понюхал, послухал… Я тоже по строительной части работаю.

— Ну, хлебнешь горя… — И для примера Кулагин рассказал, до какого бесславия доработались в Игарке техник Борденков и печной мастер Кулагин. — Борденкова я плохо знаю, боюсь за него ручаться. Зато с Кулагиным всю жизнь из одной чашки ели. Известный мастер, видный, бывало, в другие губернии работать вызывали. Тут ему и прогонные, и суточные, и наградные. А теперь во вредителях ходит, глаз поднять не смеет.

Коровин попросил Кулагина рассказать поподробней, что же происходит с домами, бараками и печками. За этим разговором и нашел его Борденков.

— Мастер Кулагин, нельзя так: человек только ступил на берег, а ты его в охапку. Дай отдохнуть, поговорить успеешь, — упрекнул Борденков. — Хотя, как поживают твои печки?

— Стоят да на твои домики поглядывают. Домики набок, и печки набок, — хмуро проговорил Кулагин и повернулся к Коровину: — Видишь, до чего затыркали, именем своим называться боюсь.

— Вижу, вижу… Случается… — Коровин приподнял шляпу. — Будем знакомы, я — Коровин. Вот обстроюсь маленько, заходи ко мне, поглядим твои печки.

Борденков подхватил Коровина под руку.