— Анна Урсанаховна, насадите, укорените побольше таких лиственниц. На пятьсот — шестьсот лет будет для наших полей несокрушимая защита, «китайская стена». Тогда вам при жизни поставим памятник.

Аннычах уже несколько дней кружилась по берегам рек, озер, ручьев, около холмов, по оврагам. Даже преданный конь, готовый выполнять все прихоти своей хозяйки, забеспокоился от этого кружения.

Но у девушки была очень важная цель: взять на учет все дикорастущие деревья и кустарники на землях конного завода, особо отметить те из них, какие обещают обсемениться в этом году. Конец мая. С тополей, осин, ив скоро полетит белый пух. Раньше она не придавала этому никакого значения, а теперь многое видит по-новому: если полетел пух, значит, у осин, тополей, ив созрели и трескаются семенные коробочки, вместе с пухом полетел куда-то по прихоти ветра семенной урожай. Нежный, легкий пух — это гибель многих, многих жизней. В июле надо быть настороже с березами. Все эти деревья не умеют хранить свои семена.

Вот Аннычах заметила первые треснувшие коробочки. В тот же день рабочие с лестницами, веревками, пологами, мешками выехали на сбор семян. Под деревьями расстелили пологи. Коробочки с нижних ветвей обрывали руками, срезали секаторами, к высоким взбирались по лестницам.

Семена прямо с деревьев сдавали в питомник. Там их не сильно перетирали руками, чтобы освободить из коробочек, и затем рассевали по бороздкам на политую, хорошо взрыхленную пашню. Следом по посеву прошелся каток. Семена немножко присыпало, прижало к земле. Чтобы всходы не обожгло, когда они выйдут из прохладной земли на горячее солнце, делянку прикрыли соломой.

В питомник пришла Нина Григорьевна и попросила Аннычах показать ей посев деревьев семенами. До приезда в Хакассию она всегда жила среди лесов, и лес стал для нее необходимым спутником жизни. Любила она его без выбора: дубовые, липовые и березовые рощи с мягкой, густой травой под деревьями; сосновые боры, где не растет никакая трава и земля покрыта мертвой хвоей; густые и сумрачные, обомшелые урманы; заросли орешника, ольшаника, ивняка; любила и в блеске солнца, и в сумраке ночи, и в тишь, и в бурю, и летом — в звоне кукушек, в трелях соловья, криках филина, и зимой — молчальника. Любила, но никогда не подумала, что у леса, как у всего живого, тоже есть беспомощный колыбельный возраст, — прежде чем явиться перед людьми во всей величавой, доброй красоте и силе, он долго борется за жизнь и много страдает.

Аннычах осторожно раздвинула над бороздкой солому. По бороздке точно рассыпали множество красных, рубиновых глазков.

— Дружно выглянули, — сказала Аннычах и стала на коленки.

Она ходила босиком, простоволосая, в легком ситцевом платьишке. Хорошо. Каждый волосок пригревает солнцем, ласкает ветром. По ее примеру Нина Григорьевна тоже сбросила башмаки, чулки и стала на коленки.

Всходы показались на четвертый день после засева, несколько часов тому назад. Про них еще нельзя было сказать: взошли, стоят, а только — выглянули, проклюнулись.

— Никогда не видывала таких, — сказала Нина Григорьевна, выкопнула пальцем росток, положила на ладонь; у него был крохотный белый корешок. — Даже странно, что из этого потом будет дерево. Вот работушка — из булавки вырасти в мачту, — и бережно посадила малютку на прежнее место.

Раздвинули солому еще в нескольких местах — всходы везде выглянули дружно. Нина Григорьевна спросила, как будут ухаживать за ними дальше.

— Поливать, пропалывать, пикировать, рыхлить землю. Через год-два пересадим на лесную полосу. Там снова пропалывать, рыхлить. Много чего придется делать.

Этот ответ прозвучал для Нины Григорьевны как обвинение — она любовалась на леса, дышала их прохладой, обогревалась теплом, собирала грибы, ягоды… Нет конца тем благам, какие взяла она у лесов, а взамен не сделала ничего, даже не потрудилась склониться, разобрать траву, мох и заглянуть в лесную колыбель.

— Анна Урсанаховна, я хочу помогать вам. У вас, наверно, по горло дела.

— Вот… — Аннычах подняла над головой руки и начала перечислять: надо доглядывать за питомником, за прополкой и рыхлением на лесных полосах, разыскивать семенные деревья, наблюдать за ними, вовремя снять семена, просушить их, очистить, одни посеять, а другие сберечь до весны. И везде надо быть самой. Рабочие пришли от полей, от степей, в лесах неопытны. И сама она многое еще не делывала, узнает по книжкам. А читать некогда.

— Скажите, где больше всего нужен помощник? — спросила Нина Григорьевна.

Решили, что она будет помогать при очистке, сортировке и хранении семян. Дело это домашнее и не помешает ей работать ни в детском саду, ни в семье.

Первоначальный, красно-рубиновый цвет всходов вскоре переменился в бледно-розовый, потом в желтоватый и, наконец, в устойчивый зеленый цвет материнских деревьев. Полтора месяца всходы держали под соломой, постепенно сдвигая ее с рядков в междурядья. За это время они привыкли к солнцу, и тогда покрышку сняли. К осени ивки и осинки поднялись в пятнадцать сантиметров, тополя в двадцать пять. Они пустили сильные корни, вдвое-втрое длинней наземной части, — и были готовы для пересадки в постоянное место, в полезащитные и водоохранные полосы.

С конца июля Аннычах вновь зачастила в степь, теперь уже к березам. Когда березовые сережки побурели и стали ломаться при сгибании, их сняли, в Главном стане разложили тонким слоем на деревянных щитах для просушки, потом собрали в мешки и помолотили легонько прутьями, отчего сережки рассыпались на отдельные семечки. Мешки с готовыми семенами повесили к потолку в сухом прохладном складе для хранения.

На конный завод приехал Анатолий Семенович — посмотреть опытные посевы кукурузы. Эта культура для Хакассии — новая.

— Хороша. Хороша, — говорил он, оглядывая поле.

— А пшеница… — порадовался Степан Прокофьевич

— Да все растет, как на дрожжах, — сказала Иртэн.

Они шли берегом оросительного канала. По одну сторону шепталась усатыми колосьями доспевающая пшеница, по другую — молча, гордо стояла могучая древовидная кукуруза.

— Все хорошо, все, — продолжала Иртэп, быстро поглядывая на своих спутников. — Одно обидно — слишком много земли отнимают каналы. Я вымеряла, и, знаете ли, можно упасть в обморок: десять процентов.

— Неужели? — удивился Степан Прокофьевич и пошел измерять шагами прогал между пшеницей и кукурузой. Было несколько метров. Сам канал занимал ленту только в полтора метра шириной, но справа и слева были широкие незасеянные закраины для проезда и поворота машин, обрабатывающих пограничные участки.

— А у вас сколько? — спросил он Анатолия Семеновича.

— Даже больше вашего, около двенадцати процентов. Печаль общая.

— Вы обдумывали это?

— Что именно?

— Подсократить у каналов землицу.

— Обдумываю. И, кроме меня, думает весь гидротехнический отдел нашей станции.

— В самом дело, обидно. — Степан Прокофьевич, а затем и его спутники остановились над каналом, который был сух и густо зарос дикой травой. — Вот, к примеру, он… Последний раз поливали из него больше месяца тому назад. И до весны будет без дела. Работает всего два-три месяца, а место занимает круглый год. Уважаемый Анатолий Семенович, задайте вашим гидротехникам такую задачу: нужен полив — есть канал, сделали полив — долой канал.

— Вроде как с портсигаром: достал — спрятал, открыл — закрыл. — Анатолий Семенович рассмеялся и добавил: — Этот фокус надо заказать в цирке.

Но разговор о «фокусе» крепко запомнился ему.

Вернувшись на Опытную, он тотчас прошел в гидротехнический отдел. Заведующий этим отделом инженер Алексей Егорович Туров, Иван Титыч и Миша Коков трудились над чертежами предполагаемых оросительных систем и новых механизмов для поливного хозяйства.

— Приветствую, товарищи! — сказал Анатолий Семенович; все отозвались и приостановили работу; он сел так, что мог обратиться к любому. — Трудимся, говорят. А не напрасно? — неторопливо обвел взглядом стены, углы, подоконники, столы — везде были то пришпиленные, то свернутые трубками чертежи, покивал на них: — Может быть, совсем не то надо. Люди недовольны нашими каналами.