Алешка молчал.

— Водку-то, должно быть, крепче. — Василии опять развернул книгу, корку к корке, в книге что-то треснуло.

Алешка постоял-постоял, потом начал потихоньку пятиться к двери, затем потихоньку открыл ее и ушел. А Василий снял телефонную трубку и сказал в нее:

— Контора… Переведите Ивана Черных и Ширяева Павла на Портовую мостить дорогу.

В балагане Алешка застал мать да меньшего брата, мать перебирала белье. Алешкино откладывала в сторону.

— Вот тебя, дурака, в тюрьму собираю, — сказала она сурово.

Алешка побежал в больницу к Секлетке. Там привратник сходил на кухню и сказал, вернувшись:

— Пускать не велено.

— Сама выйдет? — спросил Алешка.

— Нет. Сказала: «Не выйду». Сказала: «Пускай идет на все четыре стороны».

Алешка ушел к котлованам. Чтобы позабыть стыд, страх и головную боль от перепоя, он сразу заложил три ямы, — пока в одной вычерпывал жижу, в двух других горели костры, — добыл за день две с половиной нормы грунта. Вечером, идя домой, встретил отца с Павлом, они мостили бревешками дорогу.

— Здравствуй, зятенек! — крикнул Павел. — Остановись, вместе пойдем. Мы повышенье получили, видишь, на большую дорогу вышли.

Алешка молча прошел мимо.

Все были уверены, что его возьмут и переведут куда-нибудь еще дальше — в такое место, где есть настоящая серьезная тюрьма, а не тесовый барак, как в Игарке. Мать благословила и оплакала его, на дорогу приготовила узелок. Секлетка поспала с ним в последний раз и перешла на пол досыпать остаток ночи. Сам Алешка сел на пенек при входе в балаганчик и стал ждать милиционера.

Милиционер не пришел. И на другой день Алешка работал на трех ямах, добыл три нормы. Через неделю его поставили бригадиром над землекопами. Алешка понял, что прощен и оставлен в Игарке. Он сходил на скотный двор, спросил, где кормятся коровы. Ему сказали, что разыскивают для них пастбище, а пока кормят сеном и ненадолго выгоняют за город. Алешка пошел к дяде Васе, попросил на розыски пастбища отправить отца.

— Постоялый двор содержал отец-то — в травах понимает, что твой лекарь-аптекарь.

— А не убежит? — спросил Василий.

— Убежит — я за него отвечу.

Ивану Черных дали берданку, лодку, сухарей, консервов и бумажку с печатью, что ездит он по делу. Алешка, провожая, сказал отцу:

— Папаша… если того-чего… побежать вздумаешь… поймаю и… — Алешка кивнул на берданку.

— Больно ты храбостко.

— Ничего не храбостко. Самая законная цена. Папаша, не позабудь это!

В помощники Коровину Василий назначил Мишу Конева, а на его место запросил нового работника с Магистрали. Миша переехал с острова к Коровину, две самые просторные комнаты в домике они отвели под мерзлотную станцию, две маленькие — себе под жилье. Легконогий, оборотистый Конев в несколько дней придал мерзлотной станции вполне рабочий вид: достал шкафы, столы, распаковал и проверил аппаратуру, привезенную Коровиным, написал и повесил вывеску: «Игарская станция по изучению вечной мерзлоты». В просторечии это имя заменяли более коротким — Мерзлотный домик — или еще короче — Мерзлотка.

В начале июля Коровин и Конев вышли, как говорил Коровин, в «мерзлотное царство». Начали они с барака, где жил Авдоня, на солнечной и теневой стороне его повесили по термометру. Термометр на солнце показывал +40°, а в тени +29°.

— Видишь, мой юный друг Конев, какая интересная получается картина, — сказал Коровин, отмечая эти цифры в журнале наблюдений. — Когда здесь было чистое незастроенное место, солнышко одинаково обогревало его. Но вот построили дрянной барачишко, и все переменилось. Посчитай, сколько избыточного тепла струится по южной стене в земную глубь, и вообрази, какие происходят от этого последствия. Но пойдем дальше, выводы делать рано.

Был самый разгар строительного сезона, вся площадь, отведенная под город, изрыта котлованами. Коровин с Коневым вышли на эти котлованы. Они поставили три задачи: изучить глубину летнего оттаивания, температуру вечно мерзлого слоя и его строение. На участке, покрытом толстым слоем мха, где недавно стоял лес, земля оттаяла только на полметра. В котлованах для нового лесопильного завода протаяла на метр с четвертью. Эта разница была объяснима: мох и лес прикрывали мерзлоту от солнца.

Но встречалось и необъяснимое — на площадке, отведенной под выгребную яму, где и грунт, и растительный покров были совершенно одинаковы, в одном углу на глубине 1,2 метра начиналась мерзлота, а в другом ее не было. Много интересного было и в строении мерзлоты. Куски в виде однородной массы встречались редко, чаще всего грунт перемежался льдом; слой грунта, песка или глины, затем слой чистого льда, потом опять слой грунта и опять слой льда. Стенки котлованов напоминали обрез книги, сброшюрованной через лист из разной бумаги. Иногда лед был вкраплен в грунт не слоями, а отдельными кристаллами.

Обычно котлованы были неглубоки, полтора-два метра, судить по ним, велик ли слой вечной мерзлоты и каков он во всю свою толщу, было нельзя, и Коровин велел пробурить скважину. Сверху лежал слой светло-бурой глины толщиной в четыре метра, под ним талый песок-плывун, ниже — слой чистого льда больше полутора метров, под ним — опять плывун, от шестого до пятнадцатого метра — суглинок и опять два метра льда, окруженного плывуном, с восемнадцатого метра начался мощный пласт темно-зеленой супеси с крупинками льда. Пробурили около тридцати метров, а глубиннопочвенный термометр, который время от времени спускали в скважину, все показывал отрицательную температуру. Коровин велел бурить глубже, до положительных температур; оказалось, что глубина вечно мерзлого слоя пятьдесят семь метров. Температура мерзлоты и в скважине на разных глубинах, и в котлованах была почти одинакова, колебалась между нулем и градусом холода.

Вторым добровольным помощником Коровина был Борденков. Освобождаясь на постройке (строил он школу и больницу, начатые весной, еще до приезда Коровина), на весь вечер уходил он в Мерзлотный домик. Каждый день неутомимый Конев приносил уйму всякого материала: образцы грунтов и льда, травы, цветы, мхи, иногда целые кусты и деревца — все, что имело хоть малейшее соприкосновение с вечной мерзлотой. Случалось, приходил не один, на помощь — волочить груз — собирал ребятишек, расплачивался с ними за труд сказками.

Коровин тут же сортировал сбор, ненужное шло на помойку, в печку, нужное — к Коневу и Борденкову на обработку. Борденков работал над грунтами: определял содержание составных частей — гравия, гальки, песка, глины, — влажность, удельный вес.

Работали Конев и Борденков задорно, весело.

Журналы наблюдений наполнялись цифрами, все стены Мерзлотки были увешаны чертежами, схемами, зарисовками. И Коровин с Коневым опять вспомнили Авдонин барак, пришли с целой свитой. Были тут дядя Вася, вся комиссия, писавшая акт на Борденкова, сам Борденков, мастер Кулагин, Авдоня, техники, десятники. В бараке никто не жил. Авдоня переехал в свой новый домик, а селить новых жильцов дядя Вася запретил до капитального ремонта.

Коровин по-хозяйски открыл дверь: «Пожалуйте, товарищи. Садитесь!» Но никто не сел, каждый заинтересовался чем-нибудь — кто печью, кто дверьми и окнами. Коровин дал всем наглядеться, потом достал акт и сказал:

— В этом акте выдвигаются очень серьезные обвинения против одного из наших товарищей. Акт передан на мое заключение, но мы работаем в особых условиях, и я не хочу решать единолично, без совета. Давайте поговорим!

Тиховоинов сказал, что в наземной части строения не видит недостатков, все пороки в основании здания, — глядеть надо фундамент.

— Совершенно согласен. — Коровин послал Борденкова за плотниками, скинул свой чесучовый пиджачок, выше локтей закатал рукава рубашки и подмигнул Авдоне: — Чего стоишь, снимай-ка фартук. Рогатый-то, он стромкий, одному мне и не поймать, пожалуй. А ну как вырвется да убежит в твой новый домик.

— Поймаешь… — Авдоня засмеялся лукавым смешком: я, мол, понимаю, что ты шутишь, ну и я не больно верю в рогатого, тоже больше в шутку.