Одна за другой женщины поднимались с места и изобличали Горелова и Осьмухина.

Пришлось Тихону Кузьмичу подняться и объяснить собранию, что на него, как видно, нашло затмение, но теперь, все обдумав, он понял свою ошибку и просит оставить его в артели.

— Граждане! Бабоньки! — закричала вдруг Дарья Карпухина. — Они же нас предали, уговаривальщики эти самые! Заманули и бросили! Сами остаются, а нас по их милости из артели гонят. А мы вот несогласные!.. Несогласные, и все тут!

— Раз несогласны — так оставайтесь! — предложил Василий Силыч. — Только больше ветру не кланяйтесь да под чужую диктовку не живите.

Покричав еще немного на Горелова, женщины взяли свои заявления обратно, и на этом собрание закончилось.

Горелов остался в колхозе, но на конюшне по-прежнему работал спустя рукава.

Он часами просиживал в колхозной чайной, болтал с дружками, заглядывал в лавку сельпо, в правление колхоза и только к полудню добирался до конюшни.

Все лошади были уже разобраны на работу, и Горелов, натаскав в дежурку сена, заваливался спать.

Здесь его обычно и находила Аграфена.

— Ох, Тиша, — вздыхала она. — И что ты за хозяин на конюшне. Насмешка одна. Прогонят тебя в три шеи.

— Я за место не держусь, — отвечал Горелов. — Могу хоть сейчас дела сдать.

— Отстрани ты его, Силыч, — попросила как-то раз Аграфена председателя. — Ну какой он конюх?.. Видимость одна.

— Это так... пустое место, — согласился Василий Силыч. — А где ж ему замену найдешь, когда все люди в расходе... Да и охотников нет за таких одров отвечать, как наши. — Он задумчиво покрутил головой, по привычке пощипал мохнатую шапку и пообещал: — Поищем, конечно, нового конюха, постараемся. Ну и вы тоже на него воздействуйте... А то у Горелова что ни день — разгуляй да запивоны. Куда это годится? Вы, мать с дочерью, — женский актив, можно сказать, а мужика от самогонки отвадить не можете.

— Отвадишь его, бочку бездонную, — махнула рукой Аграфена. — Пусть сначала сельсовет шинкарок прижмет да самогонщиков.

Время шло, Горелов продолжал числиться конюхом, по ухаживать за конями приходилось больше Аграфене.

— Пойдем, Нюша, накормим лошадей, — обычно просила она дочь. — Не околевать же им из-за нашего бедолаги...

— Домашний срам прикрываешь, — выходила из себя Нюшка. — Да я бы на твоем месте...

— Что делать, дочка? Кто знал, что все так обернется, — вздыхала Аграфена, и Нюша, охваченная жалостью к матери, отправлялась с ней на конюшню.

С кормами становилось все хуже и хуже. Скрепя сердце Василий Силыч распорядился пустить в ход последние запасы сена, которые приберегались к весне.

Аграфена несколько раз напоминала Тихону, что надо съездить за сеном, но тот почему-то не спешил.

— Успеется. Продержимся еще немного и на соломе.

Наконец Аграфена не выдержала, снарядила двое розвальней и вместе с Нюшкой, Ленькой и Зойкой Карпухиной отправилась на Малые лужки, где еще с лета был сметан стог сена.

Они проехали километра три лесной дорогой, пересекли вырубку и выбрались на заснеженную луговину, поросшую молодым дубняком.

Поодаль, у раскидистой елки, высился стог сена и около него стояла подвода и сновали какие-то люди.

— Это еще что за новость такая? — нахмурилась Аграфена. — Не ими кошено, не ими стожено, а понаехали...

— Мама, а ведь это зареченские, — вглядевшись в людей, узнала Нюшка.

Подъехав ближе, Аграфена вылезла из саней и подошла к стогу. И верно, здесь хозяйничали зареченские.

Взобравшись на самый верх стога, дюжая, носатая женщина сбрасывала оттуда сено вниз. Тощий, с взъерошенной бородой старик, кряхтя, поддевал его острозубыми деревянными вилами и укладывал на розвальни. На возу утаптывала сено глазастая девка в рыжей шубе. В стороне стояла вторая подвода.

Аграфена узнала дюжую женщину сразу — это была зареченская знахарка и шинкарка Спиридониха.

— Вы что ж, соседушки? — спросила Аграфена. — Среди бела дня и такое непотребство затеяли!

— Что там «непотребство»! — выскочила вперед Нюша. — Прямо сказать — воровство!

— Ну, ты! — прикрикнул на нее старик. — Прищеми язычок-то. Мы сеном законно пользуемся. За него с лихвой уплачено, по красной цене.

— Как — уплачено? Кому? — насторожилась Аграфена.

— Кому следует, тому и уплачено... — замялся старик.

— Нет, вы уж начистоту говорите, — допытывалась Аграфена. — Кто вам наше артельное сено запродал?

— Что ты к нему прицепилась, как репей: кто да кто? — раздраженно заговорила со стога Спиридониха. — Начальство ваше запродало... старший конюх Горелов. «У нас, говорит, сена в избытке, до этого стожка и руки не дойдут». Вот мы у него два воза и выторговали...

— Мама, — задохнувшись, шепнула Нюшка. — Что ж это?.. Позорище-то какой...

Лицо у Аграфены передернулось, губы побелели.

— Ну вот что... соседушки, — глухо выдавила она. — Давайте-ка по-хорошему разойдемся. Конюх вам сена не продавал, а вы его не покупали. И поезжайте, откуда приехали...

— Еще чего! — насмешливо сказала Спиридониха. — Мы не чужое берем — свое, купленное. Если надо, у нас и свидетели найдутся. Ермолай, да шугани ты их вилами!.. — приказала она старику.

— А ну, кому сказано! — выкрикнула Нюшка. — Уезжайте отсюда!

Она вдруг схватила хворостину и, подбежав к лошади, ударила ее по спине. Лошадь резко рванула вперед, и навьюченное на сани, но еще не увязанное веревками сено свалилось на снег. Девка в рыжей шубе вместе с сеном полетела вниз.

Старик бросился догонять подводу.

Спиридониха с воинственным воплем сползла со стога и, схватив вилы, нацелила их в Аграфену и девчат.

— Не подходи! Сбру́шу! — и, потеснив их назад, крикнула старику, чтобы тот вернул подводу обратно.

Аграфена принялась уговаривать Спиридониху не забирать сено. Горелов завтра же вернет ей должок, а сено им в колхозе и самим нужно до зарезу.

— Ага, за муженька хлопочешь, — ухмыльнулась Спиридониха. — Ну уж нет, с твоего Горелова-Погорелова взятки гладки. И мы без своего сена не уедем.

Старик наконец догнал лошадь, взял ее под уздцы, подвел к стогу сена и заново принялся навьючивать розвальни сеном. Спиридониха стала ему помогать. Девка в рыжей шубе полезла на воз.

— Прямо разбой какой-то! Хоть караул кричи, — всплеснула Аграфена руками и, бросившись к лошади, потянула ее за повод. — А все равно не допустим!..

Спиридониха резко обернулась и толкнула Аграфену деревянными вилами в грудь.

В тот же миг раздался пронзительный мальчишечий крик:

— Не смейте мамку!..

И в лицо Спиридонихе ударился снежный комок. Женщина ахнула, выронила вилы и прикрыла лицо варежкой.

— Так, Ленька, гвозди их!.. — вскрикнула Нюшка и, слепив тугой снежный шарик, она ловко запустила его в старика. — Зойка, пали! Чего с ними церемониться?

И начался обстрел.

Снежки, маленькие и большие, тугие и рыхлые, летели к стогу со всех сторон. Старик, получив несколько внушительных ударов в грудь, спрятался за сани. Девка в рыжей шубе, у которой уже пылало от снежка ухо, спрыгнула с воза. Спиридониха, потрясая вилами и свирепо ругаясь, помчалась за Ленькой, но тот был неуловим, осыпал ее снежками и только хохотал от восторга:

— По захватчикам огонь! Залпом пли!..

Улучив удобный момент, Нюшка снова хлестнула лошадь, и та затрусила прочь от стога.

— Да уйми ты своих золоторотцев! — набросилась Спиридониха на Аграфену. — Не то вилами поколю...

— Добром же просили — уезжайте.

И зареченским пришлось отступить. Взяв вилы, они сели в розвальни и скрылись в перелеске.

— Ну и лихой вы народ! — покачала головой Аграфена, оглядывая раскрасневшихся девчат и Леньку. — До побоища дошли!

— Им бы еще и не так надо... — сказала Нюшка. — Живоглоты...

— А мы по-честному воевали, — засмеялся Ленька, — трое на трое...