Нюшка, Степа и Таня подошли к амбару. Здесь уже толпился народ.
Илья Ефимович с мрачным видом ходил вокруг амбара, одну за другой курил цигарки из самосада и с нетерпением поглядывал в сторону сельсовета.
Пелагея, повалившись на приступок амбара, выла и причитала, как на похоронах. Обступившим ее бабам она жаловалась, что злые люди оставили Ковшовых на всю зиму без хлеба и что не миновать теперь ходить по миру и просить милостыню.
— Цыц! Нишкни! — прикрикнул на жену Илья Ефимович. — Без того тошно! — И, подозвав к себе нахохлившегося Фильку, он послал его за председателем сельсовета.
Пелагея смолкла, высморкнулась и словоохотливо принялась рассказывать о краже.
Вчера она с дочерьми трепала лен, все изрядно умаялись, рано легли спать и заснули как убитые. А утром, когда пошла на огород, чтобы набрать теленку капустных листьев, она увидела около амбара следы колес и рассыпанные зерна ржи. Испугалась, разбудила мужа. Бросились они в амбар, а сусеки пустые. Только в полу светятся круглые дырки, пробуравленные буравом. Через них все зерно из амбара и вытекло, да, видимо, прямо в мешки, которые ловкие люди подставили под дырки.
Бабы заохали, стали креститься, а Нюшка со Степой, заинтересованные столь необычным воровством, полезли было под амбар, чтобы посмотреть отверстия в полу, но Илья Ефимович погнал их прочь, сказав, что они могут замять следы. Вскоре подошли Горелов и двое понятых — Василий Хомутов и Прохор Уклейкин.
— Прошу, граждане, оследствуйте все, — попросил Ковшов, подавая Горелову тяжелые ключи от амбара. — Небывалое же воровство, редкое!.. Вот и Аграфену еще пригласите, пусть она от бедноты будет.
Горелов с понятыми осмотрели амбарную дверь, замки, пустые сусеки; потом, встав на четвереньки, все полезли под амбар.
Пелагея вновь повалилась на приступок и заголосила. Илья Ефимович больше ее не останавливал — обхватив голову руками, он сидел на бревне и прислушивался к разговору под амбаром. Но голоса звучали глухо, неясно.
Степа, Нюшка и Таня молча стояли около изгороди.
— Степа, а мне жалко дядю, — призналась сестра. — Он все утро как помешанный ходит...
— А что у него, и хлеба больше не осталось?
— Есть в ларе... Только на зиму все равно не хватит. Это ведь самое страшное, когда хлеб украдут или дом сгорит...
Степа не знал, что сказать. Подошел Филька.
— Что, колонист, радуешься, что нас обчистили? — строго спросил он.
— С какой это стати? — удивился Степа.
— А чего тогда примчался? И вот Нюшка еще! Спектакль вам здесь дармовой? Шли бы себе...
— А это уж наше дело! — Степа отвернулся от Фильки и увидел, что Горелов вылезает из-под амбара.
— Ах, расшиби их гром, как же ловко зерно-то выкрали! — разведя руками, заговорил Прохор Уклейкин. — Да и вор какой-то особенный пошел — смекалистый, головастый. Дверей не тронул, замков не посшибал.
— Да-а, работа чистая, — хмуро согласился Василий Хомутов. — Попользовался кто-то даровым хлебушком. Не пахал, не сеял, а урожай огреб.
Поднявшись, Илья Ефимович вопросительно посмотрел на председателя сельсовета.
— Я так думаю, дело ясное, — заговорил Горелов, как веником обмахивая портфелем мусор с пиджака. — Обидели Илью Ефимовича, ни за что наказали. Можно, пожалуй, и акт составлять... Ты как, Ветлугина?
— Ясное-то оно, ясное, — помялась Аграфена, — да вот как-то чудно́ все...
И, обернувшись к Ковшову, она спросила, сколько тот засыпал в амбар ржи.
— Да был хлебушек, — уклончиво ответил Илья Ефимович. — Все собирался излишки в заготовку сдать... Я же сознаю, хлеб нашей власти вот как нужен!
— Собирался, говоришь? — вполголоса переспросила Аграфена. — А про то не слыхал, что тебя твердым заданием обложили?
— Шутки шутишь, соседка! — Илья Ефимович отступил даже назад. — Я с Советской властью рука в руку иду, и нате — твердое задание!.. За что же обида такая?
— А ты сам кого обижал — поди, не спрашивал: каково-то им, — усмехнулась Аграфена.
— Вот ты к чему подъезжаешь! — побагровел Илья Ефимович. — Богатей Ковшов, мироед, хлеб от государства прячет, зерно в ямах гноит!
Он вдруг бросился в амбар, вынес оттуда заступ и швырнул его к ногам Аграфены:
— Копай вот! Зараз все ямы укажу... И под соломой зерно преет, и во дворе спрятано... А можешь меня и самого арестовать! Как же, уголовник, хлеб скрываю!
— Охолонись, Илья, зря горячку порешь, — остановил его Василий Хомутов. — А ты, Аграфена, не заезжай куда не следует. У человека хлеб выкрали, а ты на него напраслину возводишь.
Хомутова поддержали бабы и мужики. Они громко заговорили, что у Ковшовых несчастье, какое не доведись испытать никому, человека надо пожалеть, помочь всем миром, а не травить ему душу.
— Сердца у тебя нет! — визгливо закричала на Аграфену сноха Прохора Уклейкина. — Илья Ефимович тебя по-соседски в любой час готов выручить, а ты ему вон чем платишь!
Аграфена растерянно подалась назад и посмотрела на старика Прохора. Но тот сделал вид, что ничего особенного не происходит, и, присев на корточки, продолжал заглядывать под амбар.
— Цыц вы, галки перед дождем! — прикрикнул на расшумевшихся женщин Василий Хомутов и обратился к Горелову: — Чего там тянуть, председатель! Пиши акт о краже. Свидетелей полно, все подпишемся...
Горелов пригласил Илью Ефимовича и понятых пройти с ним в сельсовет.
Толпа у амбара поредела.
Аграфена, приотстав, нерешительно брела вслед за понятыми. Ее догнала Нюшка и потянула за рукав:
— Мамка, и ты подпишешься?
Аграфена оглянулась по сторонам и шепотом спросила дочь:
— Ты ночью ничего не слышала? На улицу не выходила?
— Нет, спала я... — призналась Нюшка.
— Вот и я как убитая, — сказала мать. — Ох, дочка, не знаю, что и делать! Темно что-то с этим хлебом.
К ней подошел Прохор Уклейкин:
— Пойдем, Аграфена... Надо же по совести жить! Такая беда у человека...
Вздохнув, Аграфена поплелась за Прохором.
ПРОПАЛ МИТЯ
В этот день Митя Горелов не пришел в школу. Первой это заметила Таня — она сидела с Митей за одной партой.
Вначале Митино исчезновение не очень обеспокоило Таню. Она знала, что у Мити хлопот полон рот: надо нарубить дров, приготовить обед, накормить Серегу, убрать избу, — и мальчик нередко опаздывал на первый урок.
Но прошел второй час занятий, третий, начался последний урок, а Мити все не было.
Получив от Георгия Ильича, преподавателя математики, отметку в журнале «пос», что значило «посредственно», и едва досидев до конца урока, сердитая и перепачканная мелом, Таня побежала к Гореловым.
На калитке висел замок. Девочка потрогала холодный железный пробой и не знала, что подумать.
Старуха соседка сказала Тане, что председатель еще утром уехал в город.
— И Серега с Митей с ним? — спросила Таня.
— Зачем же ребят баловать? Тихон Кузьмич этого не любит! — Старуха пожевала сухими, бесцветными губами и объяснила, что Серегу с Митькой отец вчера вечером отправил к тетке Матрене Осьмухиной. А вот где Митька сейчас, она не знает. Наверно, убежал на Торбеево озеро за карасями, он давно туда собирался.
Таня разобиделась еще больше. Хорош дружок! Ничего не сказав, ушел на рыбалку и даже тетрадь с задачками не вернул. Получай тут из-за него от учителей «посы» да строгие замечания!
На другой день Митина половина парты опять оказалась пустой.
«Карась несчастный!» — в сердцах подумала Таня и решила обо всем рассказать Степе — пусть тот приберет его к рукам. Но тут девочка вдруг представила себе, как рыболов Митька сваливается с берега в воду, долго барахтается в ледяной воде, кричит истошным голосом, и никто у пустынного Торбеева озера его не слышит.
Таня так живо нарисовала себе эту картину, что даже вздрогнула и не заметила, как вскрикнула: «Ой!»
Все обернулись и понимающе хихикнули: опять Мишка Охапкин колется булавкой.
