Ребята подхватили свои пиджаки и кузовки и, пригнувшись, побежали к кустам.

Тревога оказалась напрасной: через перелесок прошел Прохор Уклейкин. Он так был поглощен поисками грибов, что даже не заглянул на льняную делянку.

Аграфена позвала ребят обратно.

Небо прояснилось, выглянуло солнце и начало припекать затылки и спины. Руки у ребят горели, плечи и поясницу заломило. Хотелось распрямиться, полежать на межнике, сбегать к речке.

Но нет, нельзя: Нюшка с матерью об отдыхе пока не думают, на солнышко не смотрят, да и ребята сюда пришли не затем, чтобы нежиться на траве. Работать так уж работать!

Наконец Аграфена объявила передышку.

Перекусив и напившись воды из родничка, «артельщики» вновь принялись теребить лен.

Вот уже солнышко поползло к горизонту, из леса потянуло прохладой, совсем недалеко осталось до конца делянки, а ребята все еще кланялись земле.

— А грибы? — вспомнил вдруг Афоня, посмотрев на солнце.

— Да-да! — встревожилась Аграфена. — Что вы дома-то скажете? Отправляйтесь-ка в лес. Мы тут с Нюшкой без вас дотеребим.

Ребята с довольным видом поглядели на тугие снопики с курчавыми головами, которые в беспорядке лежали на земле.

Нет, они сегодня совсем неплохо потрудились.

Степа спросил у тети Груни, где она будет работать в следующее воскресенье.

— Наверное, к Еремину наймусь...

— А можно, мы опять придем? — сказал Степа, посмотрев на ребят. — Всей артелью.

— Спасибо, артельщики, — улыбнулась Аграфена. — Смотрите только, как бы вам дома не досталось. — И она погнала ребят за грибами.

Но лес на этот раз их не выручил. То ли другие грибники еще утром собрали все грибы, то ли ребята за день устали, но грибы попадались совсем редко.

Ребята приуныли. Как-то они пойдут теперь с неполными кузовками через всю деревню и что скажут дома?

— Не до жиру, быть бы живу, — невесело пошутил кто-то из мальчишек и предложил собирать все, что попадется под руку.

Делать было нечего, и «артельщики», принялись бросать в кузовки и корзины опята, маслята, тощие сыроежки, горькие «скрипухи», истекающие молочным соком, невкусные «арины» — в другое время на такие грибы они и смотреть бы не стали.

Потом Степа вспомнил про Афоню Хомутова — ему же никак нельзя возвращаться домой без полной корзины — и первый поделился с ним грибами.

Помогли Афоне и другие ребята.

До деревни грибники добрались уже в сумерки. У околицы они неожиданно столкнулись с Матвеем Петровичем.

Учитель шел размеренным шагом, опираясь на длинную суковатую палку.

— Откуда это он? — шепотом спросил Степа у Шурки.

— В город ездил, насчет стипендий. Увидев ребят, Матвей Петрович обрадовался:

— Ого! Массовый поход за грибами! Ну и как? С удачей? Он заглянул в кузовки и корзины и покачал головой:

— Что это вы? Старья набрали, ерунды всякой... Неужели разучились в грибах разбираться?

— Мы пошли поздно, — пробормотал Шурка. — До нас, видать, все грибы повыбирали.

— Матвей Петрович, — осторожно спросил Степа, — вы с поезда? В город ездили, насчет стипендий?

— Хлопотал... — вздохнул учитель. — Но утешительного мало. Стипендий нам не прибавят...

— Как же теперь?

— Надо что-то самим предпринимать, — задумчиво проговорил Матвей Петрович. — Я вот шел и думал: не собрать ли нам комсомольцев и пионеров... Наймемся к мужикам побогаче копать картошку, заработаем денег. Создадим вроде как фонд помощи детям бедноты...

— Матвей Петрович! — крикнул Степа. — А мы уже сегодня работали. Видали, какая артель собралась...

И он рассказал, как ребята помогали Нюшке с матерью теребить лен.

Учитель замедлил шаг.

— Вот какие вы грибники! — засмеялся он. — Так сказать, первая артель в деревне. Поздравляю, артельщики! Только зачем же хорошее дело в секрете держать? Давайте завтра всем ребятам объявим!

Бабушке становилось все хуже. Она не могла подниматься с постели, не могла выйти на улицу, и Илья Ефимович решил про себя, что мать уже больше на свете не жилец.

Он освободил Таню от молотьбы и приказал ей сидеть дома — присматривать за больной.

Как-то раз, когда Степа работал на молотьбе, в овин прибежала Таня и позвала брата к бабушке.

— Что с ней? — испугался Степа.

— Проститься с тобой хочет... Она сегодня со всеми прощается.

Степа помчался к дому. Евдокия Захаровна попросила внука сесть поближе, жалостливо посмотрела ему в лицо:

— Ухожу, внучек, скоро преставлюсь... Как вы теперь, сироты-горемыки, жить будете?

— Что ты, бабушка, еще поправишься...

— Молчи, слушай... Я свое отжила, — перебила бабушка Степу и с трудом продолжала: — Ты, главное, не сгибайся... по-отцовски живи. И помни отца — он правильно шагал, честно. Худое про него скажут — не верь никому. И Таньку в обиду не давай... — Она сделала попытку потрогать Степины волосы, но не дотянулась, и темная, высохшая рука как плеть упала на одеяло.

У Степы сжалось сердце.

Закрыв глаза, бабушка долго лежала молча, потом вновь посмотрела на внука:

— Ну, иди по своим делам, иди! А мне уж недолго...

Умерла Евдокия Захаровна на другой день, под утро.

Ее похоронили тихо, неприметно и довольно быстро — шла молотьба, и Илья Ефимович дорожил каждым часом.

Дольше всех на кладбище задержались Таня и Степа.

Таня с опухшим от слез лицом все еще стояла перед могилой, а Степа обложил глинистый холмик зеленым дерном и посадил рядом с могилой молодую березку.

Потом они направились домой. Шли медленно, молча, позади усадеб, стараясь никого не встречать.

В доме у Ковшовых происходили поминки. Поп с дьячком, отпевавшие бабушку, родственники Евдокии Захаровны, какие-то старики и старухи старательно пили, ели и довольно шумно переговаривались. Степа вдруг почувствовал, что теперь, когда не стало бабушки, ему совсем не хочется входить в дядин дом.

— Посидим... переждем поминки, — предложил он Тане.

Брат и сестра прошли на огород и сели на «бабушкино место» около старой бани.

...Жить в доме Ковшовых становилось все труднее.

После смерти бабушки Илья Ефимович еще более недоверчиво стал посматривать на племянника.

Степа не раз слышал, как дядя многозначительно говорил жене, что нет ничего хуже, когда в стаде заводится одна паршивая овца. И Степа понимал, что речь идет о нем.

Как-то раз Илья Ефимович завел с племянником разговор о сапожной мастерской. Степа сказал, что он подумает, но большой охоты идти в сапожники у него не было.

— Навязался на нашу шею коммунаров выродок! — жаловался Илья Ефимович своим домочадцам. — Что в доме ни скажи, что ни сделай — зараз все по деревне растрезвонит! — И он советовал им держать с колонистом ухо востро.

Степа чувствовал на каждом шагу, как Ковшовы начали его сторониться.

Уходя ка работу, Пелагея закрывала дом на замок и не говорила племяннику, куда прячет ключ. Когда Степа приходил к обеду или ужину, разговоры за столом обычно прекращались. Все ели молча, словно на поминках, и мальчик спешил поскорее вылезти из-за стола.

Не забыл дядя напомнить и о «грибном походе», о котором отцу донес всезнающий Филька, и о других делах «артельщиков», помогавших детям бедноты.

— Скажи на милость, артель затеяли! — удивлялся он. — Работают на чужого дядю с тетей, а обедать к матке с батькой бегут. Ну, и бессребреники!..

Но особенно изощрялся в насмешках и донимал Степу Филька. Он придирался к нему по всякому пустяку, чуть ли не каждый день спрашивал, как поживает Нюшка, сколько она уже накопила приданого, и величал братца «ветлугинским зятьком».

Степа бледнел от злости, бросался на Фильку, и они схватывались драться.

Филька старался бить так, чтобы на теле у Степы не оставалось никаких следов, а сам с удовольствием размазывал по лицу кровь из расквашенного носа и орал на всю улицу, что колонист его убивает.