Но Савин не забыл Илью Ефимовича. Он то приглашал его к себе на квартиру, то передавал с Филькой записки, то присылал школьного сторожа.

Задания и поручения росли с каждым днем. Особенно ошеломило Ковшова последнее поручение— поддержать на собрании Василия Хомутова и записаться самому в члены артели. Сначала Илья Ефимович наотрез отказался от этого: лучше он бросит все хозяйство и уедет в город, чем станет работать бок о бок со всякой голытьбой, вроде Груньки Ветлугиной и Егора Рукавишникова.

Илья Ефимович до сих пор помнит тот вечер, когда об этом зашел разговор. Савин кричал на него, топал ногами. Он доказывал, что хотя Ковшов и считается умным человеком, но сейчас действует глупо, опрометчиво, под стать Еремину и Шмелеву. Бежать в город Илье Ефимовичу уже поздно; скорее всего, он попадет под раскулачивание, лишится всего своего добра, и его, помимо воли, выселят из деревни. Выход остается только один — сделать искусный ход и вместе со всеми пойти в колхоз.

Осторожненько напомнил Савин и о спрятанных мешках с хлебом: достаточно ему, директору, сказать хоть одно слово, и Ковшову явно не поздоровится.

Схватившись за голову, Илья Ефимович, в свою очередь, закричал, что директор вьет из него веревки, превратил в своего подчиненного, но в конце концов вынужден был согласиться.

— Вот и договорились! — улыбнулся Савин. — Значит, так на собрании и скажете — умненько, душевно...

А после вступления Ковшова в колхоз произошли еще более неожиданные вещи.

На собрании членов артели, когда зашла речь об обобществлении лошадей, Савин предложил занять двор Ковшова, а самого Илью Ефимовича, как человека грамотного и хозяйственного, назначить старшим конюхом. Директора школы поддержали Игнат Хорьков и Василий Хомутов: «Послужи обществу, Ефимыч... Ты в конях толк понимаешь».

Пораженный, Ковшов начал отказываться, но, поймав сверлящий взгляд маленьких свинцовых глаз директора, махнул рукой: «Раз общество просит — уважу!»

«И зачем я ему снова понадобился? — раздумывал сейчас Илья Ефимович, шагая вдоль улицы. — Неужто Савин что-нибудь новенькое придумал? Может быть, еще лошадей голодом морить заставит или сапом заразить. С него станется... Школой заведует, детей учит, а сам, как матерый волчище, вцепится в горло — не оторвешь. И откуда только такой забежал в Кольцовку?..»

Клейкий пот выступил у Ильи Ефимовича на спине. Он остановился, расстегнул верхний крючок дубленой шубы. А может, не ходить к директору? Это ведь верная гибель, если он, Ковшов, начнет пакостить на конюшне. За ним и так во все глаза смотрят. Недаром председатель артели приставил к нему вторым конюхом Аграфену.

Да еще эти чертенята-ребятишки, Степкины ищейки, следят за каждым его шагом. И как только ему удалось переправить ереминский хлеб и ни на кого не нарваться! Прямо повезло! Да и Филька молодец, научился на карауле стоять. Надо будет ему обновку справить, побаловать парня...

Илья Ефимович воровато оглянулся — нет, сегодня, кажется, никто за ним не смотрит.

Но что это? Мимо палисадников крадутся две фигуры. Они то остановятся в густой тени, что отбрасывают избы, то стремглав перебегают через голубую лунную прогалину и опять затаиваются.

Илья Ефимович прибавил шагу и перешел на противоположную сторону улицы. Фигуры сделали то же самое. Илья Ефимович дошел до конца деревни, где дорога поворачивала к школе, и, оглянувшись, присел за омет соломы.

Вскоре фигуры поравнялись с ометом, замедлили шаг, и Ковшов услышал их разговор.

— Куда же он подевался?

— Должно, к школе повернул, к директору... — И зачем он ходит к нему?

— Кто его знает... Раньше все Федор Иваныч к дяде заглядывал, а теперь почему-то дядя к директору бегает...

«Скажи на милость, и девчонки ищейками заделались!» — подумал Илья Ефимович, узнав по голосам Таню и Нюшку.

Первой его мыслью было нагнать девчонок, отодрать их за уши и отослать домой. Но потом мелькнуло другое...

Илья Ефимович снял шубу и вывернул ее шерстью наружу.

Таня и Нюшка, пройдя еще немного по освещенной лунным светом зимней дороге, замедлили шаг и вскоре повернули обратно.

Когда же они поравнялись с ометом соломы, в ноги им с хриплым рычанием бросился огромный лохматый зверь.

Обмерев от страха, девчонки завизжали, шарахнулись в сторону и, увязая по колено в сугробах, побежали к деревне.

И только когда они добрались до первой избы, Нюшка догадалась, что их перепугал не кто иной, как Илья Ковшов.

— А я сапог потеряла! — испуганно призналась Таня, обнаружив, что на левой ноге у нее нет валенка.

Нюшка всплеснула руками. Мало того, что подруге попадет теперь за валенок, дядя Илья, наверно, еще догадался, что они шли за ним следом.

— Ах ты, невезучая... вроде Митьки Горелова! — упрекнула Нюшка и полезла искать в снегу валенок.

Таня как цапля, поджала ногу и, растирая ее руками, осталась на дороге. Подруга долго не возвращалась. Она шла по старым следам, рылась палкой в снегу, но валенка нигде не было видно.

— Нюш, у меня нога коченеет... — позвала ее Таня.

Нюшка поняла, что с морозом шутки плохи. Она перестала копаться в снегу, сорвала с головы платок и обмотала им замерзшую ногу подруги.

— Бежим в общежитие... тут близко.

Вскоре девчонки были в теплом, натопленном общежитии. Степа первый бросился навстречу сестренке:

— Кто тебя?

— Потом, потом... Неси снегу! — приказала Нюшка.

Сгорая от любопытства, интернатцы обступили девчонок и забросали вопросами. Любопытно было знать, от кого это Таня так улепетывала, что потеряла валенок.

Никому ничего не объясняя, Нюшка усадила Таню и до красноты растерла ей ногу. Только после этого, отведя Степу в сторону, она вполголоса рассказала ему, при каких обстоятельствах Таня потеряла валенок.

— А куда Ворон пошел? — спросил Степа.

— Не знаю... Мы его след потеряли...

— Тогда вот что... — подумав, распорядился Степа. — Возьми Афоню и иди с ним искать валенок. А я побуду у школы...

Перепугав Таню и Нюшку, Илья Ефимович обогнул кругом школу и отыскал калитку, ведущую в сад. Привычным движением он нажал щеколду, прошел мимо заснеженных деревьев и цветочных клумб к флигелю и как дятел постучал в боковое окно.

Вскоре на крыльце показался Савин.

— Поздновато, Ковшов! Ждать себя заставляете, — заметил он, вводя Илью Ефимовича в полутемную комнату.

— Так дела же, Федор Иванович, обуза! — пожаловался Илья Ефимович. — Двадцать пять коней во дворе. А я как-никак старший конюх... по вашей милости.

Савин, казалось, не заметил недовольного тона Ковшова.

— Обуза обузой, а от ночной работы не отказались... ереминский хлеб-то прибрали.

— Зачем же добру пропадать...

— Жадность одолевает... Опасную игру ведете, — холодно заметил Савин.

— И верно, опасную, — вздохнул Илья Ефимович. — Знаете, почему я еще задержался? Ребятишки по пятам ходят. Степка, как видно, целую компанию сколотил. — И он рассказал о встрече с Таней и Нюшкой.

— А они, случайно, за вами не увязались? — встревоженно спросил Савин, внимательно выслушав Ковшова.

— Да нет... Я их здорово припугнул... Убежали, — усмехнулся Илья Ефимович. — А вообще долго ли до беды... От этого колониста жизни не стало. Зря вы осенью тогда из школы его не убрали. Очень уж момент был подходящий.

Через окно Савин посмотрел в сад, залитый лунным светом. Как будто здесь все тихо и спокойно. Тянутся черные тени от деревьев, мерцает снег, к окну прильнули раскидистые ветви яблони.

Савин кивнул на вешалку, на которой висело несколько шуб и полушубков:

— Раздевайтесь!

— А что, разве надолго? — немного опешив, спросил Илья Ефимович.

— Сколько нужно, столько и задержитесь.

Савин провел его в соседнюю комнату.

Здесь было светло, с потолка свисала лампа-«молния», на полу лежала огромная медвежья шкура.