Фене надо было о многом порасспросить брата, и, когда девчата и парни разошлись, она осталась с Антоном около трактора.

— Давай я тебе помогу.

Антон открыл капот мотора и протянул сестре тряпку.

— Помогай, коли так. Эта скотина хоть и железная, а возни с ней тоже немало.

Протирая еще неостывший мотор, Феня настороженно поглядывала на брата.

— Что ж ты мне на последнее письмо-то не ответил? — наконец спросила она,

— Замотался, понимаешь... Машины принимали, то, се... Да что ты на меня так смотришь? Думаешь, пропал я без бати с мамашей? Как бы не так! — Антон с ухмылкой кивнул на трактор. — Видишь вот... конягу оседлал. Профессию освоил. Живу не тужу. И зарабатываю неплохо.

— Почему ж ты в деревню вернулся?

— А меня, понимаешь, как лучшего тракториста, в эмтээс направили... для укрепления кадров, — с важностью пояснил Антон. — Ну, а дома как? Отец по-прежнему сумасбродничает?

— Все как было, — пожаловалась Феня. — С ним хоть и под одной крышей не живи. На работу не ходит. С Тихоном Гореловым связался. Опять из колхоза собрался выписываться. Других за собой подбивает. И мать с ним заодно.

— Вот дуб стоеросовый! — выругался Антон. — Ничего его не берет, совсем задубел.

Скомкав в сердцах масленую тряпку, он невольно вспомнил сумасбродные выходки отца.

В свое время, когда кольцовские мужики собрались купить сообща локомобиль для паровой мельницы, отец Антона шумел больше всех, что локомобиль их разорит, пустит по миру. И к нему присоединилось немало крестьян, противников паровой мельницы.

Началась коллективизация, и Тимофей Осьмухин опять кричал больше всех, что артель — это чума для крестьян и она доведет людей до мора и глада.

Он горлопанил на всех сходках, повторял самые нелепые сплетни о колхозах, не давал говорить докладчикам и уполномоченным, и его не раз выводили с собрания под руки.

Антон сгорал от стыда за отца, пытался его утихомирить, пугал его тем, что за агитацию против колхозов его могут выслать из деревни, но Тимофей орал, что яйца курицу не учат, и хватался за ремень, чтобы проучить сына.

Антон был уже рослый, сильный парень, рукоприкладства не выносил, и в Кольцовке не раз наблюдали, как отец с сыном схватывались драться.

Потом отец все-таки вступил в колхоз, но первым делом он вырубил палисадник перед домом, выкорчевал сад, потом принялся резать скот. Ночью забил поросенка, полдюжины овец. Когда же очередь дошла до коровы и двух телок, Антон не выдержал и привел во двор председателя сельсовета и уполномоченного по коллективизации.

На Тимофея Осьмухина составили акт и дело передали в народный суд. Догадавшись, что это дело рук сына, отец проклял его и выгнал из дома. «Мне с доносчиком под одной крышей не ужиться. Пускай живет, как знает, хоть под забором валяется».

Антон понял, что мира с отцом не будет, забрал вещички, простился с матерью и сестрой Феней и ушел в совхоз, где вскоре стал трактористом.

— С отцом-то теперь замиришься или нет? — осторожно спросила Феня.

Антон задумался:

— Боюсь, опять у нас с папашей перепалка начнется. Дикий он какой-то! Понимать ничего не желает...

— А где ты теперь жить будешь?

— Без крыши не останусь. Я же теперь эмтээсовский... Должны общежитие дать, не то угол у кого сниму.

— Ой, Антоша, забрал бы ты и меня с собой... Муторно мне дома.

— Это дело! — согласился Антон. — Давай съедемся вместе. Проживем — зарабатываю я неплохо...

— Или так сделаем, — оживилась Феня. — Потребуем свою долю у отца с матерью, уйдем из дома. Свою избу построим...

К Антону и Фене подошел старший механик МТС Лощилин, высокий, сильный мужчина в треухе и в брезентовом дождевике поверх полушубка.

— Вот ты и дома, Осьмухин, — заговорил он. — И приятели тебя встречают... И девчата пригожие. — Лощилин покосился на статную, смуглую Феню.

— Это моя сестра, — сказал Антон. — Знакомьтесь Николай Сергеевич!

Лощилин протянул Фене цепкую промасленную руку:

— Очень приятно... Сразу видать, что осьмухинского рода... — И он опять обратился к Антону: — Ну что ж... Веди к себе домой. Знакомь с родителями.

Антон замялся:

— Вы же знаете, не в ладах мы с папашей...

— А ты, парень, не кочевряжься, — строго заметил Лощилин. — Отец есть отец, и надо его понять... Нечего тебе молодым петушком наскакивать на него. Вот сегодня же и навести родителей.

— Правда, Антон, приходи!.. Очень тебя мама ждет, — сказала Феня. — И вы приходите, — пригласила она Лощилина.

— Ладно... заглянем, — неохотно согласился Антон.

К вечеру, когда трактор был ухожен и поставлен под навес, Антон повел Лощилина к своим родителям.

Дом был тот же — приземистый, просторный, с потемневшими от времени стенами, но Антона сразу поразило непривычное запустение возле него. Палисадника с высокими заостренными кольями не было, сирень и рябины вырублены, в саду торчали пеньки.

Жалобно скрипели ступеньки крыльца, в сенях был навален хворост, дрова, мусор, в беспорядке громоздились пустые кадушки, ушаты, старые ведра, сверху свисали пропылившиеся березовые веники.

«Как в заезжем доме стало... мусорно, тоскливо», — подумал Антон.

Он нащупал в полутьме скобу тяжелой двери и на мгновение приостановился. Зачем все-таки он идет сюда? Как-то встретит его отец, о чем им говорить?

Но раздумывать уже было поздно, и Антон рывком распахнул дверь.

За столом пили чай отец, мать и Феня.

— Здравствуйте! — хрипловатым голосом поздоровался Антон, мельком оглядывая избу. Здесь было так же неуютно и неприбрано, как и снаружи.

Матрена бросилась навстречу сыну, обняла его за шею:

— Что ж ты так долго, Антоша?.. Ждали тебя, ждали... весь самовар выкипел.

— Дела, мама! — Он кивнул на Лощилина. — Знакомьтесь, вот... Николай Сергеевич из эмтээс... мой учитель.

— Присаживайтесь... гостем будете, — пригласил старший Осьмухин и покосился на Антона. — Вернулся-таки, блудный сын? — И он смахнул с лавки какое-то тряпье. — Ну садись, чадо, коли с покаянной пришел.

— Каяться мне не в чем, — вспыхнул было Антон, но, встретив умоляющие глаза Фени, замолчал и присел к краю стола.

Мать придвинула ему еду, налила чаю.

— Вы уж тут не цапайтесь с ним, — миролюбиво обратился Лощилин к Тимофею и принялся расхваливать Антона: парень молодец, с головой, выбрал отличную профессию, успешно закончил курсы и сейчас считается лучшим трактористом в МТС. — Не вам чета, Тимофей Никитич... За старое да рваное не цепляется... За главное держится. На стремнину выгребает. Понимает, как жить надо.

«И откуда ему известно, за что я цепляюсь», — с недоумением подумал старший Осьмухин.

— А отец, значит, олух царя небесного? — с досадой заговорил он. — Живет и ничего не смыслит... А я вот нутром чую— все равно завалится эта артель. Долго ли, коротко ли... Как овин старый. Уж лучше я загодя выпишусь да уеду куда-нибудь.

Лощилин раздумчиво покачал головой:

— А видали, какую из города технику в деревню двинули... машины, тракторы. Тут, пожалуй, любой Фома неверующий и рак-отшельник в артель потянется... А вы, Тимофей Никитич, вспять подались...

— Еще как вспять-то! — вступила в разговор Феня. — Это же прямо курам на смех... В Кольцовке только и разговору о папаше: четвертый раз из артели выписывается. Так мы всю зиму на узлах и сидим.

— А ты, свиристелка, помолчи! — оборвала ее мать. — Не прекословь отцу-то, побольше он тебя понимает.

— Понимает, да не совсем, — заметил Антон. — То мне жизнь портил, теперь — сестрице.

Феня переглянулась с братом — сейчас, пожалуй, самое время для откровенного разговора с отцом — и поднялась из-за стола.

— Вы, папаша, прямо нам скажите. Если уходите из колхоза, так других за собой не тяните.

— Кого это «других»? — настороженно спросил отец.