Дождавшись, когда Шурка с Афоней ушли по домам, Таня потащила брата к дому Гореловых. По дороге она пыталась рассказать ему про таинственный плен Мити, про тяжелый сундук над лазом в подполье, но делала это так сбивчиво и путано, что Степа толком ничего не понял и только прибавил шагу.

Через двор они пробрались в избу Гореловых, но и вдвоем не смогли сдвинуть злополучный сундук с места.

Тогда Степа сказал, что надо применить законы физики, и принес со двора еловую слегу и березовый гладкий кругляш.

Слегой, как рычагом первого рода, Степа с Таней приподняли край сундука, подсунули под него кругляш и откатили сундук на старое место, к порогу.

Таня бросилась к лазу, ухватилась за железное кольцо и рывком подняла половицу.

Дневной свет хлынул в лаз.

Митя неловко выбрался из подполья.

Лицо его посерело, осунулось, губы запеклись, на волосы налипла паутина.

Пошатываясь, мальчик подошел к ведру, зачерпнул полный ковш воды и, обхватив его обеими руками, поднес к губам.

Пил он долго, большими глотками, обливая подбородок и грудь. И Таня видела, как под рубашкой ходуном ходили тонкие Митины ключицы. У девочки перехватило горло.

— За что тебя так? Кто? — шепотом спросила она. Митя молчал.

Он присел к столу, диковатыми глазами оглядел избу, будто видел ее впервые. Заметив бутылку из-под водки, чуть приметно поморщился и поспешно сунул ее под лавку. Потом, схватив тряпку, принялся вытирать стол.

Степа сидел на лавке и внимательно следил за приятелем.

— Молчишь? — тихо заговорил он. — И нам с Таней не доверяешь?

Вздрогнув, Митя выронил тряпку и долго стоял, опустив голову, словно что-то обдумывал. Потом глухо выдавил:

— Вам доверяю... Кому ж мне еще!

Он вдруг достал из печурки коробку спичек и шагнул к лазу в подполье.

— Лезьте за мной! Покажу...

Степа и Таня спустились в темное подполье. Здесь пахло сухой землей, плесенью, квашеной капустой. Под ногами перекатывалась и сочно хрустела картошка.

Пригнувшись, ребята пробрались в дальний угол.

Митя чиркнул спичкой. Тусклый коготок огня царапнул темноту и осветил пузатые мешки, сложенные один на другой. Они занимали добрую треть подполья.

— Узнаете? — Митя зажег вторую спичку.

— Ой, это же мешки дяди Ильи! — вскрикнула Таня. — Вот и белые латки на них... я сама пришивала... Степа, как они попали сюда?

— Всё понятно, — сказал Степа и первый вылез из подполья.

За день до того, как у Ковшовых хитроумно выкрали из амбара хлеб, к Горелову пришел Илья Ефимович. Дело было в сумерки.

Горелов сдвинул к краю лавки ребячью одежду и книги и пригласил Ковшова присаживаться.

Илья Ефимович, поведя бровями, показал на Митьку, который сидел за столом и готовил уроки.

— Сынок! — негромко позвал отец. — Иди-ка погуляй с Серегой. Да под окном не торчите, как ветлы...

Митя недовольно оторвал голову от задачника. Вот и всегда так: только он сядет заниматься, как в избу обязательно кто-нибудь ввалится и отец гонит его на улицу. И все же Митя не спешил уходить. Он неторопливо собрал тетради и учебники, аккуратно сложил их на полку, долго затыкал бумажной пробкой пузырек с лиловыми чернилами. А глазом косил на Ковшова — левый карман его суконного пиджака оттопырен, и из-за отворота высовывается какой-то сверток.

«Опять пить будут», — догадался Митя и сделал вид, что вспомнил про кошку. Подошел к печке, налил из крынки в щербатое блюдце молока и принялся ласково звать:

— Кис, кис, кис...

Кошки нигде не было. Митя заглянул под кровать, за сундук, потом принялся шарить кочергой под печкой, словно шуровал в топке паровоза.

Илья Ефимович с усмешкой поглядел на председателя.

Горелов придвинул к себе счеты, зачем-то щелкнул костяшкой, похожей на спелый глянцевый желудь, и, тяжело задышав, обернулся к сыну:

— Ну! Кому сказано?

Митя уже по опыту знал, что после этого «ну» в избе лучше не задерживаться.

В сердцах хлопнув дверью, он вышел в сени.

— С норовом растет? — Илья Ефимович понимающе кивнул на дверь. — У меня свое такое лихо было... Слова в доме не скажи. Насилу отвязался.

— Глуп еще, сосунок! Да я при случае и припечатать могу! — Горелов сделал выразительный жест рукой.

— Это в аккурат... Отцовская рука — владыка! — согласился Ковшов и, приоткрыв дверь, заглянул в сени.

— Подслушивать не будут. Ребятня дрессированная, — успокоил Горелов и задернул на окнах занавески — Выкладывай, зачем пришел-то?

Илья Ефимович поставил на стол бутылку водки, разложил закуску и сказал, что перед настоящим мужским разговором не мешает пропустить по маленькой.

Горелов не отказался. Вскоре в груди у него потеплело, язык развязался, а гость все еще помалкивал да лениво жевал корочку хлеба.

Наконец, когда бутылка опустела, Илья Ефимович постучал ногтем по ее пузырчатому мутному стеклу и хитровато поглядел на председателя:

— А ты ведь у меня в долгу, Кузьмич...

Горелов виновато развел руками:

— Это что баранью ляжку к празднику брал? Так уплачу, за мной не пропадет. Дай вот с деньжатами собраться.

— Ляжка что — копейки, — ухмыльнулся Илья Ефимович. — А я счет на рубли веду, а то и повыше!

И он заговорил о том, что многим Горелов обязан ему, Ковшову. Не он ли горячо ратовал и убеждал мужиков, что бывшего красного партизана Горелова непременно надо избрать председателем сельского Совета? Не он ли поддерживал нового председателя на всех сельских сходах, когда крикуны и горлопаны старались повернуть сход в свою сторону? Не Ковшов ли в любую трудную минуту выручал Тихона Кузьмича по хозяйству, отпускал семена до нового урожая и давал сена, картошки? И никогда Илья Ефимович не требовал за это ни фальшивых справок, ни ложных удостоверений, как, к слову сказать, не раз делали Никита Еремин или Шмелев.

Да они и не нужны Ковшову, эти справки. Он всегда жил честно, справедливо, как настоящий крестьянин-труженик, никому не желал зла и не виноват, что его собираются так несправедливо обидеть.

— Это ты о чем?.. О твердом задании, что ли? — спросил Горелов.

— Дошло наконец-то! — облегченно вздохнул Илья Ефимович и в упор посмотрел в лицо председателю. — Пять мешков хлеба хочешь заработать?

— Откуда бы? — удивился Горелов. — Не воровать ли пойти?

— Зачем воровать... Другие на дом доставят. И подвезут, и внесут. Сам и рук не натрудишь.

И, наклонившись, Илья Ефимович вполголоса объяснил, что он хотел бы сегодня ночью перевезти хлеб из своего амбара к Горелову. Лучше всего мешки упрятать во дворе или на чердаке. Никому и в голову не придет, что председатель сельского Совета в собственном доме скрывает чужой хлеб.

Горелов поднялся. Одутловатое лицо его стало мучнисто-белым.

— На уголовщину толкаешь? — прохрипел он. — Хочешь, чтоб за решетку меня посадили?

— Сядь! — дернул его за руку Илья Ефимович. — Ты уж и так замаранный. Рыльце давно в пушку. А умненько все обделаем— комар носа не подточит. — Он помолчал, потом похлопал председателя по плечу и сказал, что за страхи набавляет ему еще один мешок зерна.

Горелов, обхватив голову руками, уставился на пустую бутылку.

— Молчишь?.. Мало?.. Получай тогда семь мешков! — рассердился Илья Ефимович.

Горелов продолжал молчать.

Илья Ефимович щелчком сбил со стола рыжего таракана, гулко вздохнул, поднялся и направился к двери.

— Ну что ж, на нет и суда нет... Цену даю божескую. Не берешь семь мешков — больше потеряешь. Ты ведь у меня вот где сидишь! — Он раскрыл ладонь, посмотрел на нее, потом медленно собрал пальцы в кулак. — Зажму — и не пикнешь! — и взялся за скобку двери.

— Стой! — взревел Горелов, ударив ладонью по столу. — Заарканил ты меня, чертов Ворон! Над головой кружишь! Грудь терзаешь! Ладно, плати десять!..

Илья Ефимович вернулся к столу.