— Ты не знаешь, как загорелось? — спросил Степа Шурку, столкнувшись с ним у колодца.
— Разное говорят... — неопределенно ответил Шурка.
Мальчишки вздохнули. Кто не знает, какая большая беда для хозяйства пожар! Теперь Хомутовым придется скитаться по чужим углам, собирать на погорелое место, залезать в долги, кланяться мужикам, чтобы помогли отстроиться заново. А ведь Василий и без того замучился с новым домом. Теперь, пожалуй, он и в артель не пойдет — не до того ему. Наконец пожар потушили. На месте старой избы осталась груда черно-красного кирпича, куча чадящих досок и бревен Да вытаявшая земля. Рядом высился потемневший от копоти сруб с мокрой обугленной стеной.
Над горизонтом забрезжил рассвет. Крикливая галочья стая все еще кружила над крышами домов.
Пожарники скатывали в круг брезентовый рукав, выталкивая из него воду. Мужики, поглядывая на пепелище, вытирали шапками опаленные лица.
Василий все еще бродил вокруг сгоревшей избы, зацеплял багром то кусок половицы, то обломок бревна и тащил в сторону.
— Хватит тебе! — остановил его Игнат Хорьков, отбирая багор. — Что сгорело, то сгорело.
Пошатываясь, к пепелищу подошла Катерина. Она перекрестилась в сторону церкви, обвела глазами мужиков.
— Вот и покарал господь, наказал за грехи... — забормотала она. — А все через ваш колхоз хваленый! Заманили Василия, опутали...
— Не убивайся, Катерина! — остановил ее Егор Рукавишников. — Что покарали — это верно. Только богу теперь не до нас. Тут другие божки орудуют — местные, деревенские... — И он обратился к Василию: — Ты лучше скажи, с чего пожар начался? Фонарь во дворе оставил или за лампой недоглядел?
— Какой там фонарь! — Василий вяло махнул рукой. — Пожар снаружи вспыхнул... В трех местах солому запалили.
— Погоди, погоди... — Пораженный услышанным, Хорьков даже снял шапку. — Подожгли, выходит? С умыслом? Нарочно?
Хомутов молча развел руками.
— Василий Силыч, вы про записочки расскажите, — шепнул ему Матвей Петрович.
Мужики обступили Хомутова.
— Это что ж, граждане! — озираясь по сторонам, зло заговорил Хорьков, когда Василий рассказал об угрозах «доброжелателей». — Вражина зубы показывает! Огнем нас пугает! Да мы кто? Овцы бессловесные? Тля капустная? — Он вдруг погрозил шапкой вдоль улицы. — Повымести их отсюда к бесовой матери, чтобы землю не поганили!
— Все корни им порубить! — подхватила Аграфена.
— Так оно и будет... теперь уж скоро, — вслух подумал Егор Рукавишников.
Мужики обернулись в сторону двухэтажного дома Никиты Еремина. За ним смутно проступала изба Шмелева.
Черные от гари и копоти лица мужиков были сумрачны, белки глаз сверкали, и Степе показалось, что мужики вот-вот тронутся вдоль деревни, поднимут богатеев на ноги, притащат их к пожарищу. Смотрите, мол, что натворили ваши подлые руки! И расправятся с ними так, как это бывает в деревне с ворами и конокрадами.
— Да помолчи ты! — прикрикнул Хорьков на Катерину, которая принялась уговаривать мужа поскорее, пока не случилось новой беды, выписаться из артели. — Никуда Василий не уйдет. Некуда ему больше податься... Так, что ли, Силыч?
Василий молчал.
— Где мы теперь жить будем? Где? В сарае, на улице? — Катерина обхватила за плечи подошедших Афоню с Никиткой и запричитала: — Отец у них чурбан бесчувственный, и им ничего не остается, как надеть котомки и пойти по деревням собирать на погорелое место!
— Да не вой ты, не вой! — замахал на нее руками Игнат. — Не пойдете вы по миру... Сообразим что-нибудь.
— Верно, Игнат, — поддержал его Рукавишников и, пошептавшись о чем-то с мужиками, подошел к Хомутову: — Уйми ты свою половину. А мы тебе вот что скажем, Василий. Здесь почти все артельщики. И вот наше слово: завтра же начнем тебе новый дом достраивать...
— Мне? Новый дом?! — опешил Василий.
— Как же иначе! У врагов расчет простой. Запугать одного, другого, посеять панику, артель развалить. Нет, нам теперь всем вместе надо держаться. Волк тогда и нахален, когда стадо в разброде...
— А пока строить будем, можешь у меня пожить, — сказал Игнат Хорьков.
Его поддержали другие артельщики — места у всех хватит. Женщины окружили Катерину и принялись уговаривать, чтобы она не очень убивалась — люди помогут.
Степа во все глаза смотрел на мужиков. Вот они какие! Значит, не только умеют горланить да ругаться.
— А ты к нам в интернат перебирайся, — шепнул он Афоне. — Вместе спать будем... Топчан у меня широкий.
Василий, тиская бороду, диковато озирался по сторонам. Потом снял шапку и низко поклонился мужикам!
— Спасибо, мир честной! Век не забуду!
ОБЩИЙ ДВОР
В воскресенье Степа долго валялся в постели.
Утро выдалось морозное. Общежитие за ночь выстыло, дверь покрылась шершавым инеем, от окон тянуло пронизывающим холодом. Интернаты давно поднялись и ушли завтракать, а Степа все еще продолжал лежать. На душе было тоскливо.
Вчера комсомольцы работали на Хомутовском участке, расчищали пожарище. Потом пришли колхозные плотники, врыли в землю дубовые столбы и венец за венцом принялись укладывать на них бревна нового дома.
Вместе с другими колхозниками явился на стройку Илья Ковшов. И это более всего поразило Степу: ему казалось, что после собрания колхозники все же одумаются и не допустят Ворона в артель. Но дядя работал на стройке, как равный с равными, тесал топором бревна, курил с мужиками, рассказывал какие-то побаски.
«Присосался, клещ, — вздохнул Степа, закутываясь с головой в одеяло. Идти ему никуда не хотелось. — Вот просплю весь день, — вяло подумал он, — все и забудется». Да и какое ему до всего этого дело? Ну, приняли Ворона в артель — и приняли. Они же взрослые, у них свои головы на плечах, а он всего лишь мальчишка, школьник, залетная птица в деревне. В конце концов, ему здесь и жить-то недолго. Кончит седьмой класс, уедет в город, поступит куда-нибудь в мастерскую или учеником на завод.
Его размышления прервал Афоня Хомутов. Все эти дни после пожара он жил в общежитии и даже питался в школьной столовой. Сейчас Афоня вернулся после завтрака и поставил на тумбочку возле Степиного изголовья полную миску с гречневой кашей-размазней, выложил хлебную пайку и крошечный бумажный фунтик с сахарным песком.
— Заболел, что ли? — спросил он. — Ешь вот — двойную порцию тебе раздобыл... А жалко, что заболел. Такой день сегодня...
Степа высунул голову из-под одеяла:
— Какой такой?
— Лошадей на общий двор сводят! — оживленно пояснил Афоня. — Колхозники-то за дело берутся. Теперь артель не только на бумаге числится... — Он поглядел в окно и заторопился: — Ты лежи, ешь, а я побегу. Мне к отцу надо. Сейчас лошадь к Ковшову поведем.
— Это зачем? — насторожился Степа.
— Ну и дрыхнешь ты знатно! Так все на свете проспать можно! — засмеялся Афоня и рассказал, что вчера на собрании, когда Степа уже ушел, колхозники решили обобществить лошадей, и Илья Ковшов предложил до постройки новой конюшни свести лошадей к нему во двор.
— К Ворону?! — вскрикнул Степа. — И все согласились?
— А что ж такого? Он теперь член артели, дядя Илья. И двор у него просторный, теплый...
Степа сбросил с себя одеяло, схватил штаны и рубаху.
— Куда? — удивился Афоня. — Раз болен, лежи. Чаю могу принести...
— Нет уж, — сказал-Степа, торопливо одеваясь. — Сам говоришь, такой день сегодня...
— Ну, как знаешь, — пожал плечами Афоня.
Они вышли из общежития вместе. Афоня направился к избе Игната Хорькова, где сейчас жили его отец и мать, а Степа зашагал к дому своего дяди.
У двора с распахнутыми настежь воротами толпились взрослые и ребятишки. Снег кругом был истоптан ногами людей и лошадей, исполосован полозьями саней.
Из ворот доносился стук топоров, пофыркиванье пил — плотники заканчивали мастерить для лошадей коновязь и кормушки.
