А отец? Шурка слышал утром, как тот сказал дяде Матвею: «Горячая голова у парня, а думать еще не научился».
— Чего ж теперь делать будем? — Шурка тоскливо посмотрел на Афоню. — Может, в лес пойти, поискать...
— А может, Степе и впрямь лучше уехать, — задумчиво сказал Афоня. — Не пропадет он в городе. А здесь затаскают его, замытарят... — Он посмотрел на тускло проступающее сквозь облака солнце и заторопился домой — и так ему достанется от отца.
Побрел к своему дому и Шурка.
...Матвей Петрович сидел за столом и проверял ученические тетради. В другое время Шурка присел бы с книжкой на другом конце стола и, скосив глаза, не преминул бы понаблюдать, какие отметки дядя ставит за конспекты по обществоведению, чтобы потом сообщить об этом своим дружкам.
Но сегодня было не до того.
Сбросив пиджак и шапку, Шурка сообщил Матвею Петровичу, что Степа до сих пор еще не вернулся в общежитие.
Учитель отодвинул в сторону тетради и спросил Шурку, почему же он в таком случае раздевается, а не идет разыскивать товарища.
— А может, Степа в город уехал, — неуверенно сказал Шурка. — Чего ему здесь позориться...
— Ты хочешь сказать, что он сбежал? — помолчав, спросил Матвей Петрович.
По правде говоря, он и сам был сбит с толку всем случившимся. С одной стороны, страстный выкрик Степы: «А все равно был здесь хлеб! Был!», а с другой — его неожиданное бегство из избы Горелова, осуждающие разговоры мужиков, директора школы, Крючкина — все это было странно и загадочно.
Сегодня все утро учитель с нетерпением ждал, что Степа вот-вот явится к нему и обо всем чистосердечно расскажет. Но мальчик как в воду канул.
— Так вот ты какого мнения о нем! — задумчиво продолжал Матвей Петрович. — А может, подождем на нем крест ставить. — Он поднялся, убрал тетради. — Ты говоришь, что Степа побежал к Замызганкам... А почему бы его не поискать?
— Пойдемте! — обрадовался Шурка, хватаясь за пиджак. — Я сейчас ребят соберу.
Не успели они выйти за дверь, как в сенях послышался говор и в избу ввалились Нюшка, Таня, Митя и позади — Аграфена.
Девочки подтолкнули Митю к Матвею Петровичу.
— Ну, говори же... будь человеком, — шепнула Мите Нюшка.
Митя стянул с головы красноармейский шлем, взлохматив белесые волосы, и настороженно оглянулся.
— Только одному вам... — обратился он к учителю. — По секрету.
— А нам не доверяешь? — упрекнула его Нюшка. — А еще друг-приятель!
— Митя, так мы почти всё знаем. И про Степу, и про тебя, — сказала Аграфена. — Таня рассказала... Чего же скрывать-то?
— Все равно не могу всем говорить, — упрямо твердил Митя, теребя руками подкладку шлема.
— Пойдем тогда, поговорим одни. — Матвей Петрович кивнул мальчику и вышел за дверь.
Шурка было кинулся за ним следом, но дядя вернул его обратно в избу. Здесь Шурка набросился на Нюшку и Таню. И что они за девчонки! Знают что-то важное и молчат, тогда как со Степой, может, случилось что-нибудь страшное... Значит, нет в их компании ни настоящей дружбы, ни полного доверия.
— В самом деле, что же вы Шурку обходите? — вступилась за него Аграфена. — Свой же человек, болтать не будет,
И девочка коротко рассказала Шурке о дяде Илье, о Горелове, о Митькином плене. Когда сегодня утром Таня узнала, что мешки с хлебом из подполья Горелова исчезли, она была поражена не меньше Степы. Страшась за брата, девочка побежала к Ветлугиным и сообщила все, что знала о хлебе.
— Вот так Степан!.. — раздумчиво произнесла Аграфена. — Смельчак, большому не уступит. Надо нам выручать парня.
...Нюшка, не меньше матери гордясь за Степу, побежала за Митей Гореловым и вскоре привела его в избу к Ветлугиным.
Перепуганный всем случившимся, Митя упрямо твердил, что он ничего о хлебе не знает, ничего не видел и не слышал.
— Трус, заячья душа! — обозвала его Таня. — Кто тебя из подполья вызволил? Не Степка ли?.. А ты правду сказать боишься! — И девочка горько расплакалась.
— А может, ты сам отца предупредил! — вырвалось у Нюшки. — А тот Ворона... Вот они хлеб-то и перепрятали!
— Я... предупредил?! — Митя весь задрожал и покрылся потом. — Выходит, я заодно с ними... Да за кого вы меня... Вот пойдемте к Матвею Петровичу, все скажу! — выкрикнул он.
...Вскоре учитель и Митя вернулись с улицы.
Матвей Петрович был хмур и озабочен. Оглядев ребят, он сказал, чтобы они Митю ни в чем плохом не подозревали, а главное, хранили самую строжайшую тайну обо всем, что знают.
— Почему, Матвей Петрович? — опросила Нюшка. — Кулаков же надо на чистую воду выводить?
— И хлеб искать надо... везде перешарить! — возбужденно заявил Шурка.
— Надо, ребята, надо, — согласился учитель. — Только они тоже не простачки: кто прятал, на виду не положил, следов не оставил. Перехитрили, как видно, нас. И наши подозрения никого ни в чем пока не убедят. Придется и нам быть хитрее. Ну, да об этом после... А сейчас пошли искать Степу.
В ЛЕСУ
Выскочив из гореловской избы, Степа кинулся в проулок, пересек огуменник и мимо глянцевито-черных, обугленных столбов (это все, что осталось от недавно сгоревшего овина Игната Хорькова) побежал к Замызганкам.
Вот и заросли лозняка. Теперь уже Степа не в поле, не на виду у людей... Перебегая от одного куста к другому, он может добраться хоть до самой Субботинской рощи.
Присев за куст, мальчик перевел дыхание и посмотрел в сторону деревни — его никто не преследовал.
Чего же он так перепугался?
Степа поморщился и потрогал шею. Кажется, он до сих пор чувствует железные пальцы Василия Хомутова, который, как клещами, ухватил его за шиворот. Какой же это был позор! А как смотрели на него мужики, Крючкин, Матвей Петрович, ребята... И что только не говорят сейчас о нем в избе Горелова! О, Степка Ковшов, клеветник, путаник, начитался всяких побасок о злых и хитрых кулаках и, потеряв стыд и совесть, мутит деревню.
Степа зябко поежился. Нет, от таких слов сбежишь и подальше Замызганок!
А все-таки где же хлеб? Не померещились же ему, в самом деле, мешки с зерном в подполье у Горелова? Ведь он видел их своими глазами, трогал, пересчитывал. Да и не он один — с ним были Митька, Таня. Значит, хлеб успели перепрятать!
Но кто же предупредил дядю Илью и Горелова? Может, он, Степа, проговорился кому-нибудь в общежитии? Нет, он молчал, как и обещал Федору Ивановичу.
Может, тетя Груня своими подозрениями подняла на ноги дядю Илью?
Степа ничего не мог понять. Что бы там ни было, но оборотни сделали свое дело — хлеб исчез.
Теперь вот кусай себя за локти и попробуй убедить кого-нибудь, что мешки с зерном ему не померещились.
Подняв воротник пальто и нахохлившись, Степа побрел лесом. Куда же податься сейчас? Вернуться в общежитие? Но там, верно, как на сходке у мужиков: ребята шумят, спорят, перемывают его косточки.
Пойти к Рукавишниковым или к Нюшке? Но как Степа докажет, что он не врун и не клеветник?
Нет, лучше пока побыть одному, походить по лесу.
Под ногами шуршали ворохи пестрой листвы, потрескивал валежник. Все кругом умирало, никло к земле — пожухли тронутые морозом последние зеленые листья подорожника, полегла на землю сухая трава. Лес стоял грустный, поредевший, уже не скрывая никаких неожиданностей, как это бывает летом, — лужайку с цветами, курень грибов, заросли земляничника.
Сиротливо дрожали голые сучья осин, покачивались на ветру тонкие ветви берез, бестолково кружили над Замызганками галки.
Ничего не замечая, охваченный своими невеселыми мыслями, Степа брел все дальше и дальше. Не заметил он и Фильку с Фомой-Еремой, которые чуть было не наскочили на него, но вовремя успели присесть за куст.
Мальчишки только что отвели на озимое поле лошадей и сейчас, подпоясанные уздечками, неторопливо возвращались домой.
— Смотри-ка, братец твой! — шепнул Фома-Ерема.
