Нюша с трудом открыла глаза, подняла с подушки тяжелую голову и долго не могла понять, где она находится. Над головой нависал темный от старости, точно просмоленный, потолок, ноги упирались в кирпичную шершавую трубу, пахнущую сухой пылью, а вместо сенника спину согревали теплые мешки с рожью.

Рядом с Нюшей, сжавшись калачиками и вкусно посапывая, спала молодая ветлугинская поросль — Клава и Ленька.

«Мы ведь на печке вчера заснули. У нас же новый человек в доме», — сообразила наконец Нюшка, и что-то неприятно царапнуло ей сердце.

Она раздвинула легкую ситцевую занавеску, прикрывающую печь, и окинула взглядом избу.

На сдвинутых впритык столах остатки еды, пустые бутылки, опрокинутые стаканы и рюмки — следы вчерашнего свадебного гулянья.

В горшках с геранью груды окурков, пол затоптан, замусорен сеном, соломой, горшечными черепками. А в углу, на широкой деревянной кровати, где обычно спала Нюшкина мать с Клавой и Ленькой, сейчас похрапывает Тихон Горелов, новый человек в ветлугинской семье.

И только матери не было — как видно, она уже ушла на работу.

Смачно зевнув, проснулся Ленька, свесил с печи голову, оглядел избу и лукаво покосился на старшую сестру.

— Нюша, Нюш! А ты вчера тоже шибко гульнула...

— Как все, так и я...

— Я и говорю, — ухмыльнулся Ленька. — Такие ли частушки пела... А потом на перепляс с Гореловым схватилась. Уж и выкаблучивала ты! Он, бедненький, упрел весь, аж жар пошел, как от чугунка с картошкой. Оно и правильно: знай наших. Только вот каблук зря сломала... Мамка будет ругаться.

— Ладно тебе... глазастый! Все уже высмотрел, — отмахнулась сестра. — Будешь теперь размалевывать... На то и свадьба, чтоб погулять.

Но в душе Нюшка была недовольна свадьбой. Правда, в Кольцовке уже давно поговаривали, что вдовец Тихон Горелов «неровно дышит» к Аграфене Ветлугиной, но Нюшка считала, что все это досужие слухи и пустые разговоры. У матери трое детей, нелегкая жизнь, крутой и неуступчивый характер, к тому же она бережно хранит память о первом муже, умершем незадолго до коллективизации. И Нюшка верила, что мать никогда не введет в дом нового мужа, тем более такого запивоху и гуляку,как Горелов.

И, когда на улице языкастые бабы или девки, показывая на подгулявшего Тихона, говорили: «Уважь, Нюша, батюшку-отчима, доведи его до мягкой постельки», Нюшка вспыхивала и резко отвечала, что они такого отчима и на порог не пустят.

И вдруг ни с того ни с сего, как казалось Нюшке, Горелов заслал к Аграфене сватов.

Мать проплакала две ночи, потемнела в лице, похудела, а как-то раз, оставшись с дочерью наедине, заговорила о своей тяжкой вдовьей доле, о бедности, одиночестве, о недалекой безрадостной старости:

— Ты ведь у меня старшая... разумница... Ты пойми и не осуди... И чего худого не подумай, я вас, большеротых, не кину, всех на ноги поставлю... А только я сейчас как в голом поле живу, на юру. Все ветра меня просвистывают, все дожди секут. А с Тихоном все же какое да ни есть укрытие в жизни будет...

— Он же шалопутный, мама... — попыталась возразить Нюшка. — Пьет да гуляет.

— Так ведь тоже не от сладкой жизни... Тоже на юру живет. Вдовый он, бесприютный... Ну, да мы его приструним вчетвером-то... Всю коросту соскоблим.

— Тебе жить, мама, тебе и решать!.. — сдержанно ответила Нюшка. — Смотри, чтоб потом не каяться...

Мать умоляюще заглянула дочери в глаза:

— Только я тебя об одном прошу, доченька. Девка ты нравная, строптивая и с Тишей в перепалку не вяжись. А то такой дым-чад в доме пойдет, хоть караул кричи. И младших придерживай.

— Батюшкой или там тятенькой я его, пожалуй, величать не смогу. Язык не повернется. Но и войны между нами из-за пустяков не будет... — скрепя сердце пообещала Нюша.

И мать согласилась стать женой Горелова.

Свадьбу Тихон закатил на удивление всей деревне.

Задарил Аграфену с ребятами подарками, для пиршества закупил чуть ли не всю самогонку у шинкарок, наварил браги, домашнего пива, зарезал двух баранов и теленка, созвал на свадьбу всех своих близких и дальних родственников, многочисленных дружков и приятелей.

Гости съехались со всей округи, гуляли в ветлугинской избе трое суток, без меры пили и ели, орали на всю Кольцовку песни и плясали так, что дом ходил ходуном, а около порога даже осели половицы.

Денег на свадьбу Горелов не жалел — зазывал всех встречных и поперечных, угощал щедро, требуя на совесть «замочить» его брак с Аграфеной, чтобы он никогда не рассохся.

«Ну и Горелов-Погорелов, — покачивали головой сельчане. — Такой свадьбы со времен царя Гороха не бывало. Всего с верхом. Прямо как купец первой гильдии разгулялся!»

И впрямь, свадьба прошла по всем правилам — с дружкой, со свахами, с девками-величальницами. Гости сорили в избе сено, солому, били об пол горшки, посуду, заставляли невесту чище мести, швыряя при этом под веник бумажные деньги, кричали молодым «горько».

Нюшка сначала сидела за праздничным столом строгая, насупленная, следила за Ленькой и Клавкой, чтобы их не забыли посадить за стол или не задавили в толпе, а потом пригубила браги, охмелела и, к радости матери и Горелова, веселилась всю ночь.

Сейчас у Нюшки тупо ныло в висках, язык был сухим и шершавым, словно наждак, мучительно хотелось пить, и, главное, было почему-то неловко за свое веселье.

— Нюш, а Нюш! — шепотом спросил Ленька, не сводя глаз со спящего Горелова. — Он теперь так и будет храпеть каждую ночь... с присвистом, с переливами... Словно птиц приманивает.

— Будет тебе, Ленька... Храпит и храпит, что ж тут такого...

— А как мне его теперь называть? — не унимался братишка, и в голосе его послышалась недетская озабоченность и тревога.

— Если можешь, кличь тятей, — посоветовала Нюша. — Все же он отчим тебе. А трудно без привычки — зови дядей Тихоном.

— Нет, я его лучше Горелов-Погорелов кликать буду... — подумав, заявил Ленька.

— Почему Горелов-Погорелов?

— А его все так зовут. Был он председателем сельсовета — погорел... В колхозе его старшим конюхом назначили — опять горит.

— Много ты знаешь...

— Не много, не мало — самую середину... Сам слышал, как его дядя Вася ругал. «У тебя, говорит, не кони, а одры царя небесного... На ногах не стоят... На чем мы только пахать будем?»

— А дядя Тихон что ответил?

— «Конь, говорит, отмирающее животное. Рухлядь истории! Для колхоза не годится. Скоро все на автомобилях да тракторах будем ездить».

Нюшка с любопытством покосилась на братишку: и когда он только успевает все приметить и услышать!

— Ладно, Алексей, — примирительно сказала она. — Кони конями, а будешь звать отчима дядей Тихоном.

— Попробую, — согласился братишка, поудобнее устроился на мешках и, закрыв глаза, добавил: — А Митька-то Горелов так и не пришел на свадьбу.

— Да, — сказала Нюша, вспомнив вчерашнюю невеселую, встречу с Митей.

Заметив его в сенях в толпе, глазеющей на свадебное веселье, она бросилась к парню и потащила к праздничному столу.

— Нет уж, уволь, — отказался Митя. — Еще схватимся с папашей почем зря.

— Хоть немножко за столом посиди. Мы же теперь родичи с тобой как-никак.

— Лучше бы нам через это и не родниться, — усмехнулся Митя. — Не того вы человека в дом принимаете... Хлебнете с ним горюшка. — И, махнув рукой, он ушел домой.

В сенях раздались шаги, распахнулась дверь, и в избу вошла Аграфена.

Нюшка едва не ахнула. Вчера мать сидела за столом нарядная, в белом платье, лицо разрумянилось, глаза блестели, на губах блуждала счастливая улыбка. А сейчас в своем обычном, до блеска засаленном полушубке, в тяжелых обсоюженных валенках, в темном платке, завязанном под горлом, она казалась какой-то будничной, посеревшей и как будто даже меньше ростом.

«Так, наверное, всегда бывает после праздников», — подумала Нюшка, опуская ситцевую занавеску.