— Жалоба в роно поступила. Матвей, дескать, учеников на учителей натравливает, директора оскорбил, порядки нарушает. Ну, вот Матвея и переводят в другую школу... от Кольцовки подальше.

— А кто пожаловался-то, дядя Егор? — спросила Нюшка.

— Ваши же преподаватели. Коллективное заявление... пять подписей.

Степа, не моргая, невидящими глазами смотрел в угол двора.

Вот и еще один удар — прогоняют учителя, к которому он так привязался. Теперь уж не будет ни разговоров по душам, ни волнующих воспоминаний об отце, ни поездок в ночное, ни долгих вечеров у старенького «Фордзона»... А главное, Матвей Петрович верил ему всегда и во всем. А ведь это так дорого, когда тебе верят...

— Степа, что же теперь?.. — еле слышно спросила Нюшка.

— Я, пожалуй, в колонию, — глядя в сторону, глухо произнес мальчик. — Все равно уж где учиться...

— Вот ты как решаешь! — не скрывая обиды, заговорил Егор. — Тут такой ли клубок распутывать надо, а ты подальше куда уходишь. Нажали на тебя — ты и лапки кверху. Ухожу, мол, не мешаюсь, дорогу не загораживаю — творите что хотите. А вот Матвей пишет: он драться будет. Да и твой отец так же бы поступил...

Степа с тоской поднял на Егора глаза.

— Да будет тебе строжить парня-то! — вступилась Аграфена. — Не чужой он нам — роднее родного... И никуда он от нас не уйдет.

На другой день Степа перенес к Рукавишниковым свои вещички.

В маленькую комнату за дощатой перегородкой, где спал Шурка, Егор втиснул еще один топчан, его жена приготовила постель, а Шурка вбил в стену огромный гвоздь для одежды приятеля и освободил для его книг часть своей полки.

— Твоя законная половина. Занимай и властвуй.

— А зачем мне? — удивился Степа. — Я же теперь не учусь. Книги можно и в чемодан убрать.

— Это ты зря! — насупился Шурка. — Пробросаешься ученьем-то!

И он принялся доказывать, что учиться вполне можно и дома. Он, Шурка, будет рассказывать Степе, о чем говорили на уроке учителя, потом они вместе занимаются, потом Шурка гоняет приятеля по всем вопросам и может даже проставлять ему оценки.

В конце концов Степа решил заниматься, как советовал Шурка. Но это было непривычно и странно: сидеть одному в пустой избе, не слышать ровного рабочего гула в классе, не ждать с нетерпением звонка на перемену.

И занятия плохо шли на ум.

К тому же постоянно находились какие-нибудь дела: то надо помочь Шуркиной матери вытащить из печи тяжелый чугун с картошкой, то сбегать на колодец за водой, то наколоть дров.

Потом нельзя же не заглянуть в правление артели— теперь это было самое оживленное и шумное место в Кольцовке.

Здесь постоянно толпились люди, шли споры о семенах для сева, о плугах, боронах, телегах, сбруе...

В просторной горнице бывшего ереминского дома пахло сыромятной кожей, овчинами, дегтем, на подоконниках лежали горки зерна.

Егор Рукавишников, сидя на широкой лавке с резной спинкой, выписывал колхозникам наряды на работу.

Получив наряд, колхозники не спешили уходить. Как куры на нашесте, они присаживались на корточках около стен, дымили самокрутками и с любопытством поглядывали на оставшиеся после Еремина фикусы с толстыми, словно кожаными, листьями, на венские стулья с тонкими ножками, на зевластую трубу граммофона, на высокое, от пола до потолка, зеркальное трюмо.

— Вот жизнь пришла! Смотрись — не хочу! — говорил кто-нибудь из колхозников, прихорашиваясь перед зеркалом.

— Граждане! Красавцы! Может, вам еще граммофон завести? — сердился Рукавишников и прогонял их на работу.

Как-то раз под горячую руку председателя попал и Степа:

— Ты что здесь околачиваешься?

— Дядя Егор, а можно и мне на работу? — попросил Степа.

— Ну что ж... — подумав, согласился председатель. — Раз у тебя такое дело... простой со школой — можно и наряд. — И он послал Степу к амбару, где колхозники сортировали зерно. — Ваню Селиверстова сменишь. Он мне в правлении нужен.

После сортировки семян председатель направил Степу к землеустроителям, которые нарезали колхозу полевые угодья.

Степа таскал на плече тяжелую геодезическую линейку с черными делениями, помогал делать промеры, ставил вешки.

Уже определялись границы просторных земельных угодий артели.

Они вбирали в себя десятки и сотни узких, горбатых полосок, и Степа даже жалел, что ребята не видят вместе с ним, как закладывается общее поле. Вот уж будет где развернуться «Фордзону»! Да что там «Фордзон» — пускай сюда хоть десяток тракторов, всем хватит места.

Дня через три, когда землеустроительные работы закончились и Степа вернулся домой, его встретил Шурка:

— Степану Григорьевичу наше вам! Где пропадаешь?

— Срочная, понимаешь, работа. Колхозу землю нарезали... — с достоинством пояснил Степа.

— Ого! Совсем артельщиком заделался... — Шурка не без зависти оглядел тронутое первым загаром лицо приятеля, его загрубевшие руки, заляпанные грязью сапоги, подвернутые рукава куртки. — Незаменимый, значит... А ученье вроде побоку?

— Да нет... — слегка смутился Степа. — Засяду вот сегодня... наверстаю. И чего это Матвей Петрович вестей не подает?

— Есть вести, — нахмурился Шурка и сообщил, что знал. — Сегодня дядя Матвей прислал отцу записку — дела у него неважные. В восстановлении на старой работе ему отказали, а в новую школу он ехать не согласился. Сейчас дядя Матвей в область отправился... стенку пробивать, — сказал Шурка. — До Москвы, пишет, дойду, а своего добьюсь.

Вечером Егор Рукавишников спросил ребят, работает ли у них тракторный кружок.

— С теорией покончили, теперь практическое вождение началось. Только без Матвея Петровича страшновато за руль садиться, — признался Шурка.

— А вы все-таки поторапливайтесь, — попросил Егор. — Время не терпит, скоро ведь весна, сев... На худой конец, Георгия Ильича раскачайте.

Степа и Шурка задумались. По теории Георгий Ильич объяснит что угодно, а вот водить трактор он не умеет.

— А знаешь что? — предложил Степа. — Давай самостоятельно заниматься. Тихо будем ездить, осторожно... Все-таки практика.

Шурка согласился.

На другой день после занятий члены кружка собрались у школьного сарая. Залили мотор водой, заправили керосином и принялись крутить заводную ручку.

Трактор молчал.

В сарай заглянули любопытные интернатцы.

Наконец мотор, словно сердясь, что ему не дают покоя, зафыркал, дал серию холостых выстрелов и, окутав всех черным, вонючим дымом, затрясся как припадочный.

— Спасайся кто может! — дурашливо закричали интернатцы. — Сейчас взорвется!

Степа сделал вид, что ничего не слышит.

— Начинаем! Чья очередь водить трактор? — обратился он к кружковцам и, заглянув в тетрадь, вызвал Нюшку.

Девочка подошла к «Фордзону».

Шурка кинул на приятеля выразительный взгляд.

— Опять наколбасит, — шепнул он. — Пусть первым хоть Афоня едет.

Степа покраснел и, не глядя на Нюшку, скомандовал:

— Ветлугина, за руль!

Нюшка ловко вскарабкалась на железное сиденье трактора. Степа и Шурка в роли инструкторов примостились за ее спиной, на крыльях.

Подавшись вперед и вцепившись в баранку, так что побелели пальцы на сгибах, Нюшка вывела трактор из сарая, развернулась и направила его к школьному огороду.

Наклонившись, Степа крикнул, чтобы Нюшка не горбилась, но девочка ничего не слышала и с отчаянным лицом кружила по огороду.

Все шло довольно благополучно, если не считать того, что Нюшка слегка зацепила забор перед флигелем директора школы и раздавила старую бочку, которой вообще было не место в огороде. Но все это были сущие пустяки по сравнению с тем, что выделывала Нюшка на первых занятиях по практическому вождению трактора.

Степа не без торжества покосился на Шурку и разрешил Нюшке проехать еще полтора круга сверх положенных пяти. Потом по очереди водили «Фордзон» остальные кружковцы. Они останавливали трактор, трогали вновь, переключали скорости, делали развороты направо и налево, старались провести машину как можно прямее, чтобы весной в поле «борозда пролегла, как по шнуру».