На другой день Крючкин зашел в школу и, собрав комсомольцев, рассказал им о том, как кулаки пытались затравить учителей собаками, и предложил ребятам организовать охрану агитаторов.

— Вот мы теперь и ходим за учителями следом, — сообщил Шурка. — Они на собрание, и мы за ними...

— А я что говорил! — обрадовался Степа. — Давно бы так надо.

— Вот только оружия маловато, — пожаловался Шурка. — Палки да свинчатки. Да еще один самопал.

Степа спросил, когда у учителей намечен следующий выход в деревню.

— Кажется, в субботу, — ответил Шурка.

И действительно, в субботу под вечер «сторожевой отряд», как комсомольцы называли сами себя, отправился в Торбеево, куда Матвей Петрович и Георгий Ильич ушли еще в сумерки.

Ради такого случая Степа положил в карман свинчатку, что ему подарил Афоня, а из плетня выломал здоровенную сучковатую палку.

Возглавлял отряд бывший ученик ШКМ, кряжистый, краснощекий здоровяк Ваня Селиверстов, секретарь деревенской ячейки комсомола.

Сейчас Селиверстов, окинув взглядом вооруженных палками ребят, с усмешкой заметил, что они похожи на повстанцев Емельяна Пугачева, не хватает лишь железных вил, кольев да рогатин.

— А ежели случится что... — заспорил было Шурка.

— Ладно, складывай дрова, там видно будет, — распорядился Селиверстов. — Чинно пойдем, тихо.

Через час пути они были в Торбееве.

Собрание крестьян проходило в просторной пятистенной избе.

Все было, как и в Кольцовке: из дверей валил пар, в сенях возились и схватывались бороться торбеевские мальчишки, в избе до хрипоты спорили мужики.

Матвей Петрович, как обычно, говорил горячо, возбужденно и потом, не сдержав себя, начал кричать, что на собрание затесались подкулачники и их необходимо удалить.

В избе загалдели.

К столу подошел Георгий Ильич.

Он заговорил размеренно, неторопливо, потом достал из кармана мелок и, как на классной доске, принялся писать на столешнице цифры и подсчитывать выгоды артельной жизни: «Нуте-с, решим задачку...»

Мальчишки из сторожевого отряда сидели у порога или разминались в сенях, дожидаясь конца собрания.

Оно закончилось около полуночи. Выйдя на улицу, учителя натолкнулись на знакомых школьников.

— Позвольте! — удивился Георгий Ильич. — И вы здесь? Что вам, собственно, нужно?

— А мы слушали... Интересно очень, — неуверенно пояснил Шурка.

— Непорядок это — по ночам не спать! Непорядок! И в какой уж раз... — сокрушенно покачал головой учитель и спросил Матвея Петровича, как он к этому относится.

Матвей Петрович промычал что-то неопределенное — он уже догадывался, зачем школьники ходят за ними следом.

— Идите-ка вы домой, — посоветовал он ребятам. — Да побыстрее. А мы с Георгием Ильичом прогуляемся, воздухом подышим...

Мальчишки покосились на Ваню Селиверстова. Тот махнул рукой и повел их к деревне. Шурка и Степа зароптали: какой же они сторожевой отряд, если оставляют учителей ночью одних?

Выйдя за околицу, Селиверстов свернул в сторону от дороги, к омету соломы, и только тогда объяснил, что незачем им мозолить глаза учителям. Охранять их, конечно, нужно, но не так назойливо.

Мальчишки присели за стогом.

Светила тонкая, зазубренная, как серп, луна. Поле было слегка припорошено снегом. Вдали смутно чернел лес.

По дороге, негромко разговаривая, прошли Матвей Петрович и Георгий Ильич. Потом фигуры их растворились в ночной мгле.

Селиверстов подал ребятам команду следовать позади учителей.

Но не успели они выйти из-за стога, как со стороны деревни показались четыре дюжие мужские фигуры. Они размашистым шагом прошли мимо омета, и ребята услышали приглушенный отрывистый разговор:

— Опоздали небось!

— Ничего, догоним...

— Отобьем охоту в Торбеево ходить!

Мальчишки замерли. Вот оно, начинается!.. А у них ни палок, ничего. Вот так сторожевой отряд! У этих же, что устремились вперед, вслед за учителями, наверно, есть и ножи, и обрезы за пазухами...

У кого-то из мальчишек застучали зубы. Кто-то предложил вернуться в Торбеево и поднять на ноги комсомольцев.

— Один пусть вернется, — согласился Селиверстов. — А остальные за мной.

Не зная еще, к чему все это приведет, мальчишки пошли следом за незнакомцами, стараясь не выпускать их из виду.

Дорогу обступил лесок. Стало темнее, таинственнее и страшнее.

Незнакомцы, почуяв сзади людей, прибавили шагу. Шурка вдруг заявил, что он должен пальнуть из самопала — пусть идущие впереди знают, что у них тоже оружие.

— Тебе все игрушки! — отмахнулся Селиверстов и, подумав, сказал: — Давайте лучше пошумим.

Мальчишки принялись громко разговаривать, свистеть, аукаться, перекликаться. Обернувшись, Селиверстов на весь лес кричал: «Эй вы, не отставать! Прибавь шагу!» — словно сзади шла еще добрая сотня ребят.

— А давайте споем! — предложил Степа, когда ребята вдоволь накричались. — Шурка, начинай!

И Шурка, как никогда охотно и звонкоголосо, затянул свою любимую: «Кулаки-богачи жадной сворой...»

Возбужденные ночной темнотой и близкой опасностью, готовые вот-вот броситься на выручку учителям, мальчишки не заметили, как кончился лес. Кругом посветлело, и они увидели, что навстречу им движутся две фигуры.

— Хотят нас задержать, — шепнул Шурка. — Держись, ребята!

— Что это вы распелись среди ночи? — услышали мальчишки удивленный голос Георгия Ильича. — И почему домой не пошли?..

Ребята бросились к учителям и огляделись — незнакомцев нигде не было.

— А... а тут четверо за вами гнались, — запинаясь, сказал Шурка. — Где они?

Георгий Ильич ответил, что он никого не заметил, и еще раз спросил, ради чего ребята затеяли такой ночной концерт. Мальчишки, помявшись, объяснили.

— Это уже ни на что не похоже! — сказал Георгий Ильич. — Фантазия какая-то... игра воображения. Я тридцать лет в селе работаю! Да кто меня может обидеть? За что?.. Как хотите, Матвей Петрович, а ребятам надо запретить сопровождать нас.

И опять Матвей Петрович ничего не сказал. Но, расставаясь с ребятами в Кольцовке, он признался им, что действительно заметил четверых незнакомцев, шедших следом, хотя ничего и не сообщил об этом Георгию Ильичу.

Разговоры ребят о сборе утиля не забылись и на очередном комсомольском собрании вспыхнули с новой силой.

Матвей Петрович сказал, что дело это весьма стоящее и уже проводится во многих деревнях и селах.

Собрание назначило Шурку Рукавишникова ответственным за сбор утиля. Шурка подобрал надежную команду и не без поддержки Матвея Петровича добился от директора школы разрешения пользоваться шекаэмовской лошадью Царицей.

Затем началась подготовка к выезду. Шурка не спал две ночи, пока не сочинил частушки про утиль и трактор и вместе с Нюшкой разучил их.

Через неделю Царица, запряженная в широкие розвальни, вышла в первый рейс. Грива и хвост лошади были украшены кумачовыми лентами, под дугой трезвонил медный колокольчик, а над передком саней возвышался фанерный щит с надписью: «Сдадим утиль — получим трактор!»

— Утиль берем! Старье берем! — голосисто выводил Шурка, подражая старикам тряпичникам и понукая лошадь.

Остановив Царицу у очередной избы, Шурка с Нюшкой во весь рост вставали в санях и под задористый перебор Митиной балалайки, не щадя голосов, исполняли свои частушки.

Крестьяне охотно слушали, улыбались, посмеивались, потом спрашивали, какие у сборщиков расценки на утиль.

Тогда Степа разражался пламенной речью в защиту трактора и призывал собравшихся быть бескорыстными и щедрыми.

Иногда мужики и бабы бросали в сани кое-какую мелочишку, но чаще всего говорили, что трактор им ни к чему — от него хлеб только воняет керосином.

Правда, выручали свои люди — школьники. Пока Шурка с Нюшкой распевали частушки, а Степа произносил речь, они заглядывали в сени, на свои чердаки, в чуланы и вытаскивали на улицу смятые, перекошенные самовары, надтреснутые чугуны, печные дверцы и вьюшки, рваные галоши, бутылки, старую одежду.