— Эх, бригадир, поспешил ты с семенами... рано их в поле завез, — покачал головой Василий Силыч. — Да и сторож не тот... ему бы воробьев на огороде пугать, а не с ворьем тягаться.

Степа молчал. Да и что можно было сказать, когда случилось такое несчастье.

— Смотри-ка, Силыч, — обратился к председателю Игнат Хорьков, пристально разглядывая землю. — А здесь ведь следы колес остались... Видать, на двух подводах подъезжали... А вот и зерна натрусили.

Все склонились над землей. Следы ошинованных колес выводили на полевую дорогу. Между ними, словно стежки после шитья, лежали просыпанные зерна пшеницы.

— А ворюги-то не дюже оглядисты, — заметил Игнат Хорьков. — Должно, мешок порвали. А ну-ка посмотрим, куда зернышки поведут...

Дорога дошла до развилки — направо путь лежал в Торбеево, прямо — в Кольцовку.

Следы колес повели к Кольцовке, и рядом с ним все время бежала прерывистая цепочка зерен, так хорошо заметная на потемневшей от росы пыльной дороге.

Колхозники шли чуть пригнувшись, молча, сосредоточенно, словно напали на след осторожного, хитрого зверя, и старались не наступить ни на одно зернышко.

Из деревни подходили всё новые и новые люди и, понимая без слов, что произошло, присоединялись к толпе.

Еле передвигая ноги, приблизился дед Анисим. Его поддерживали под руки Нюша и Таня.

Старик вдруг рухнул перед колхозниками на колени.

— Моя вина, граждане, — удрученно произнес он. — Не усторожил зерно. Судите, карайте! Нет мне прощения!

— Погоди, старый, — отмахнулся Василий Силыч. — Тут вот на след напали.

— Что ж теперь будет-то? — с тревогой шепнула Таня брату.

— Молчи... Смотри знай, — хмуро сказал Степа, как и все мучимый ожиданием, куда же приведет обличающий след.

«Только бы не к нам... не в Кольцовку», — мысленно твердил он, шагая вместе со всеми по дороге.

Не доходя до околицы деревни, след неожиданно повернул влево на дорогу, что шла позади усадьб и сараев.

И вот уж толпа миновала первую усадьбу, вторую, пятую, а след вел все дальше и дальше. Колхозники пересекли огуменники старика Уклейкина, Ветлугиных, и вдруг цепочка зерен круто свернула на ковшовскую усадьбу к сараю. У Степы замерло сердце.

У полуразвалившегося сарая, так же как и на дороге, видны были следы колес, сапог, вдавленные в землю зерна пшеницы. А угол осевших от старости ворот прочертил по земле приметное полукружье, примяв и раздавив сорную траву — значит, кто-то совсем недавно открывал ворота.

Колхозники на мгновение замерли, не зная что делать и стараясь не смотреть друг на друга.

Первым к воротам бросился старик Уклейкин и схватился за ржавый пробой:

— А ну, граждане, открываем!..

— Обожди, Прохор!.. — остановил его Василий Силыч. — Не самочинствуй. Здесь и хозяин есть. — И он растерянно поглядел на Степу.

Жадно глотнув воздух, Степа с силой рванул ворота:

— Смотрите!.. Шарьте!..

Но шарить не пришлось — колхозники, ворвавшись в сарай, сразу же обнаружили пять мешков с зерном. Они лежали в полутемном углу сарая, едва прикрытые сеном.

— Господи Исусе! И Степка туда же! — раздался в толпе чей-то удивленный женский голос.

Толпа ахнула, задвигалась и тесным кольцом окружила Степу.

— А-а, злыдень! На наш хлеб польстился, — завопил Уклейкин, продираясь сквозь толпу.

Словив испуганный взгляд Тани, Нюша с тревогой оглянулась по сторонам.

Она-то знала, что бывает в таких случаях. Найдя по следу спрятанный хлеб, толпа обычно звереет и устраивает жестокий самосуд — топчет ногами, волочит по улице, бьет смертным боем.

Нюша юрко пробралась вперед и замахала на колхозников руками:

— Да вы что? Ополоумели? Отступитесь сейчас же!

— Цыц, ты! Не с тебя спрос, — прикрикнул на Нюшку Тимофей Осьмухин и, оттолкнув ее в сторону, ринулся к Степе: — Сказывай, где остальные мешки?

Побледнев, Степа оттолкнул Осьмухина, подался назад и прижался к стене сарая.

— Знать ничего не знаю... Ошибка какая-то! — хрипло выдавил он.

— Будет представляться-то! — закричали из толпы.

— Ишь, богова овечка!

— С поличным схватили... не отвертишься!

— Отдавай хлеб!

Сгрудившись теснее, колхозники подступали к Степе.

Изловчившись, Осьмухин схватил Степу за грудь. В воздухе замелькали кулаки, посыпались ругательства.

Нюша бросилась к Мите Горелову, что стоял вместе с парнями позади колхозников:

— Степку бьют!.. Выручайте! — и первая бросилась в толпу.

За ней — Василий Силыч, Игнат Хорьков и дед Анисим.

— Назад! — истошно завопил Анисим. — Не тронь парня! Не виноватый он...

Хорьков, Василий Силыч и подоспевшие парни с трудом оттеснили колхозников от Степы. Правая бровь у него была рассечена, по щеке текла тонкая струйка крови.

— Отступитесь, граждане! Остыньте! — подняв руки, потребовал Василий Силыч. — Самосуда мы не допустим. Тут наваждение какое-то. Разберемся, выясним все.

Колхозники отступили, но успокоиться все же не могли. Кто-то предложил произвести у Ковшовых обыск.

Женщины принялись рыться в сене, потом разбросали кучу соломы около огорода. Мужчины обыскали весь ковшовский двор, обшарили сени, чердак, заглянули в подполье. Мешков с зерном нигде не было.

В толпе начались разговоры, что Степка Ковшов, как видно, действовал не один, а с компанией, и его дружки развезли хлеб по тайным местам.

— Ну что ты молчишь? — шепнула брату Таня. — Ведь ты же не виноват. Говори, защищайся...

Приложив к рассеченной брови холодный лист подорожника, Степа сидел около сарая на бревне и удрученно смотрел в землю.

...К вечеру из района приехал милиционер. Он записал все показания, составил акт о хищении семян и предложил Степе следовать за ним в район, к прокурору.

Вместе с братом отправилась в район и Таня.

На другой день Таня вернулась одна.

Нюша заметила ее из окна своей избы. Уже по тому, как подруга подошла к дому не с улицы, а со стороны огуменника и, словно крадучись, юркнула в калитку, она поняла, что случилось недоброе.

Нюша без стука вошла в дом к Ковшовым. Таня плашмя лежала на кровати. Плечи ее вздрагивали.

Около печки, вытирая фартуком заплаканные глаза, стояла Пелагея.

Нюша осторожно тронула подругу за худенькое плечо:

— Танюша, что там?..

Таня вскочила словно от укола, повернула к подруге вспухшее от слез лицо и с трудом выдавила:

— Арестовали... В тюрьме сидит! — И она вновь упала на кровать.

Нюша отшатнулась. Потом вопросительно посмотрела на тетю Полю:

— Это правда?

— Тюрьма не тюрьма, а задержали парня, — тяжело вздохнув, сообщила Пелагея и покосилась на кровать, словно там лежал безнадежно больной человек. — А Танька сама не в себе.

— Так это ж — подлог... подлость! — яростно зашептала Нюша, комкая на груди кофту. — Не виноват Степа!..

— А улики-то налицо. Куда от них денешься?.. Пока суд да дело — а парня словно дегтем вымазали... На всю жизнь пятно.

— Так надо же ехать... жаловаться... добиваться! — возбужденно и довольно бестолково заговорила Нюша. — Есть же правда на свете?

— Должна быть... — устало согласилась Пелагея. — Теперь, поди, все дружки от парня отступятся... Эх, Степка, Степка — вот и упал ты намоченный! — Она тяжело опустилась на кадушку и вновь дала волю слезам.

Чувствуя, что сейчас тоже расплачется, Нюша поспешила выйти на улицу.

Все, что произошло вчера утром, потрясло ее как никогда.

Степа Ковшов, дорогой ей человек, верный друг ее детства, еще школьником пострадавший от кулаков, — и вдруг оказался... Нет, она даже мысленно не могла произнести этих страшных слов.

Дома Нюшу встретила мать и с надеждой спросила, что она узнала от Тани.

Аграфена ахнула и опустилась на лавку.

— Так это что ж, дочка?.. Опять как в тридцатом. Опять воровье закружило... Наших людей выклевывают.