— Молчи... вижу! — дернул плечом Филька.
Степа прошел мимо ребят, остановился, нагреб сухих листьев, собрал немного валежнику и развел небольшой костерок.
Присев на корточки, вытянул к огню озябшие руки и, словно оцепенев, уставился на бледные языки пламени.
— Чего это он как в воду маканый? — вновь шепнул Фома-Ерема.
— Ему очухаться надо, — усмехнулся Филька. — Знаешь, что утром было? Он Горелова под обыск подвел... ну, и сел в лужу.
— Слыхал... — протянул Фома-Ерема и хитро скосил на Фильку глаза. — А чей хлеб у Горелова был спрятан? Случаем, не твоего бати?
— Что ты! Какой хлеб? — забормотал Филька. — Никакого хлеба не было! Это колонист все наплел... Ему дурная голова покоя не дает...
— Еще кому расскажи! — Фома-Ерема покровительственно потрепал Фильку по плечу. — Мой папаша не дурее твоего... тоже кое-что смекает. Зауздали вы председателя! Теперь только понукай — на рысях катать будет.
Он достал из кармана еще теплый пирог, завернутый в тряпицу, и, разломив его, протянул половину Фильке. Мальчишки занялись пирогом.
— А все же насолит он вам, — вновь заговорил Фома-Ерема, поглядывая на Степу. — Раз уж следить начал, обязательно вынюхает, куда вы мешки перепрятали.
— Да какие мешки? — взмолился Филька. — Обалдел ты...
— Ладно, жуй пирог, меньше врать будешь! — сердито перебил его Фома-Ерема. — Думаешь, о вас только забота. Подсидит колонист Горелова — это и нам не в прибыль. Итак нас к стенке жмут, а без председателя совсем труба. А вас Степка как пить дать выследит.
Филька с тревогой посмотрел на Фому-Ерему.
Почти такие же слова он слышал сегодня ночью, когда к ним в дом неожиданно нагрянул директор школы. Тот был раздражен и ругал отца, как провинившегося школьника.
Догадывается ли Ковшов, спрашивал директор, что родной племянник следит за каждым его шагом и уже знает про спрятанные у Горелова мешки с хлебом?
«Степка?! Колонист? Да я ему шкуру спущу... Да я его...» Отец бестолково заметался по избе, стал зачем-то будить жену, дочерей.
Но Федор Иванович, прикрикнув на отца, заставил его быстро одеться и увел за собой.
Вернулся отец только под утро. Он сказал, что хлеб перепрятан в надежное место, и завалился спать.
А Филька лежал в постели и никак не мог заснуть. Ему все чудилось, что Степка-колонист ходит вокруг его дома, заглядывает в окна, прислушивается у калитки.
«А ведь правда, вынюхает про надежное место. Он такой...» — подумал сейчас Филька, наблюдая за Степой.
Тот вдруг поднялся, затоптал сникший костер и оглянулся по сторонам.
Филька и Фома-Ерема, как по сговору, припали к земле.
Степа выломал палку, резким, с оттяжкой, ударом сбил ею несколько сухих дудок и побрел дальше.
— Чего он прогуливается тут? — поднимая голову, с досадой сказал Фома-Ерема. — Вздуть его надо по первое число, чтоб другим неповадно было!
— Что там — вздуть! Шкуру спустить мало! — мстительно подхватил Филька. — Шпион, ищейка!
Мальчишки понимающе поглядели друг на друга, поднялись и, прячась за кустами, двинулись следом за Степой.
Они шли и всячески себя распаляли. Вот подбежать бы сейчас к Степке сзади, сбить с ног и намять ему бока! Но этот чертов колонист тоже не из теста слеплен. Знает бокс, умеет крепко бить в челюсть и неплохо дает подножку. К тому же у него в руках палка.
Мальчишки на всякий случай решили вооружиться: Филька подобрал увесистую дубину, а Фома-Ерема вырезал дубовый дрючок с загогулиной. После этого они принялись торговаться, кто первый должен напасть на Степку. Филька сказал, что это должен сделать Фома-Ерема — он сильнее и кулак у него бьет, как пудовый молот.
Фома-Ерема ответил, что Степка куда больше насолил Ковшовым и пусть Филька покажет свою удаль.
Ни до чего не договорившись, мальчишки решили, что нападать в открытую глупо и опасно. Не лучше ли забежать вперед, засесть в кустах и ждать, когда Степка приблизится? А тогда в голову ему можно запустить и дубинку, и дубовый дрючок с загогулиной.
А еще лучше, если бы Степка подался влево и вышел к крутому обрыву над рекой. Разберись потом, почему колонист свалился с кручи и насажал себе синяков и шишек...
Пока Филька и Фома-Ерема строили всякие планы, Степа мало-помалу забирал вправо и вскоре вышел на опушку леса. От нее тянулся извилистый овраг, заросший кустарником.
Степа постоял на краю оврага, поглядел на низкое, свинцовое небо — от него веяло холодом, и казалось, что вот-вот посыплется снег. Потом он порылся в карманах пиджака, наскреб хлебных крошек и, кинув их в рот, размашисто зашагал вдоль оврага.
«Проголодался, — подумал Филька. — Ну ничего! Мы тебя сейчас накормим... С лихвой!» И он поторопил Фому-Ерему.
КРАСАВЧИК
Вскоре овраг пересекла накатанная проселочная дорога. Она тянулась от самой Кольцовки и уходила далеко в поле, к озимям, на которых паслись лошади. Степа свернул на дорогу и пошел к деревне.
Навстречу ему вели коней — кто верхом, кто на поводу. Озимые посевы этой осенью хорошо разрослись, зеленели, как вешний луг, и после морозов каждый хозяин старался подкормить свою лошадь сочной зеленью.
Вот мимо Степы с топотом проскакал? верхом на лошадях ватага мальчишек. Схваченная морозом, окаменевшая земля звенела под копытами. Понукаемые свистом, гиканьем, ударами поводьев, лошади старались вовсю: мол, так и быть, лихачи-наездники, потешим вас напоследок.
Степа с завистью проводил мальчишек глазами. Неплохо бы и ему прокатиться. Скоро зима, выпадет снег, и не будет больше ни поездок в ночное, ни скачек наперегонки.
Филька остановился и сердито дернул приятеля за рукав:
— Упустили!.. Из-за тебя все! Растопшонник!
Это было любимое ругательство отца, хотя Филька и не понимал, что оно значит.
— Сам ты тюхтя, Купидон пузатый! — огрызнулся Фома-Ерема. — Любите вы с батей чужими руками жар загребать! Мы, мол, чистенькие, наша хата с краю...
— А вам... вам бы только на свечках в церкви наживаться, барышничать да самогон гнать!
— А ты видел, как мы самогон гоним?
Мальчишки, наверно, не на шутку бы поссорились, если бы Филька не показал в сторону деревни:
— Смотри!
Прихрамывая, по дороге шел Игнат Хорьков. В поводу он вел молодого саврасого жеребца Красавчика. Жеребец приплясывал, рвался из рук, искал глазами табун и заливисто, нетерпеливо ржал. Игнат оборачивался к Красавчику и грозил ему кулаком.
Повстречавшись со Степой, Хорьков остановился, и они о чем-то заговорили — по-видимому, Игнат просил колониста отвести жеребца на озимь.
— Ездок тоже! — пренебрежительно заметил Филька. — На лошади, как девчонка, трухает.
Степа тем временем подошел к жеребцу и ухватился за гриву. Игнат помог ему забраться на лоснящуюся, сытую спину лошади, дал в руки повод и шлепнул Красавчика по заду. Жеребец взбрыкнул, рванулся вперед и сразу же перешел на размашистый галоп.
Степа судорожно сжал ногами горячие бока лошади, намотал сыромятные поводья на руки и попытался попридержать резвого коня. Но застоявшийся жеребец, почуяв свободу (Игнат забыл вложить ему в рот удила), упрямо выгнул шею и только прибавил шагу.
— Теперь ему Красавчик даст жару! — фыркнул Филька, и его вдруг осенила догадка: вот она, желанная минута! Не надо ходить по следам колониста, подкарауливать, ждать...
Филька толкнул приятеля в бок.
Словно угадав его мысли, Фома-Ерема спросил:
— Пугнем? Да?
Мальчишки присели за куст. Филька торопливо снял с себя уздечку.
Жеребец приближался. Стало слышно, как у него звонко ёкает селезенка.
Упоенный скачкой и ничего не замечая вокруг, Степа пригнулся к шее лошади. Поводья были крепко намотаны на его руки.
Красавчик уже совсем рядом. Фома-Ерема, сунув пальцы в рот, оглушительно свистнул, а Филька, встав на колено, швырнул под ноги лошади звякнувшую кольцом уздечку. Жеребец шарахнулся в сторону и тяжело споткнулся. От толчка Степа перелетел через голову лошади. Сыромятные поводья намертво затянули кисти Степиных рук, и он поволочился по земле.
