Аграфена с девчатами навьючили розвальни сеном и к полудню доставили к конюшие.

О Горелове мать с дочерью не обмолвились ни словом.

Возвращаясь с конюшни домой, Нюша с Ленькой встретили при въезде в деревню подводу. По талой рыхлой дороге пегая лошадь тащила возок с резным передком.

Повод развязался, вожжи волочились по грязному снегу; лошадь то и дело замедляла шаг, вытягивала шею и мягкими губами подбирала с обочины дороги редкие сенины.

«А ведь это Пегая с нашей конюшни... И возок наш, председательский, — узнала Нюшка. — А где же возница?»

Вместе с Ленькой она подбежала к подводе и заглянула в возок.

На соломе, лицом вверх, раскинув руки и приоткрыв рот, с сочным храпом спал Горелов. От него попахивало вином.

— Опять нализался, — плачущим голосом сказал Ленька и принялся трясти отчима за плечо.

Горелов замычал, зачмокал и, повернувшись на бок, продолжал храпеть.

Глаза у Нюшки потемнели, сузились. Ленька вопросительно смотрел на сестру — не побрызгать ли на пьяного холодней водой.

— Оставь его! — сказала Нюша и огляделась по сторонам.

У правления толпились колхозники, у колодца судачили женщины, посредине улицы, у большой лужи талой воды, мальчишки брызгались водой.

Нюша вдруг взяла Пегую под уздцы и потянула к луже. Завела лошадь по колено в воду, выпрягла из возка и, подобрав вожжи, повела ее к конюшне.

Горелов, пригреваемый солнцем, продолжал безмятежно спать в возке на соломе. Вскоре около лужи начали собираться колхозники. Узнав председательский выездной возок, они принялись гадать, как он мог сюда попасть.

Но потом, когда увидели в возке Горелова, все стало понятным. Раздался смех, веселые восклицания:

— Эге! Да ведь это наш старший конюх храпака задает!

— По медицине живет человек! Выпил, закусил, а теперь сон на свежем воздухе...

— Эй, Кузьмич, проснись! Полдничать время!

— Да его теперь набатом не разбудишь!

Кто-то из женщин побрызгал на храпящего конюха холодной водой. Горелов наконец открыл глаза, очумело выскочил из возка и оказался по колено в воде.

Смех на берегу стал еще громче.

Сконфуженно озираясь по сторонам, Горелов пересек лужу и направился к дому.

— Вот это старший конюх! — вновь раздались иронические замечания. — Дошел до ручки...

— И чего только правление терпит!

В сумерки, вернувшись домой, Нюшка сообщила отчиму, что его вызывают на заседание правления.

— Это еще зачем? — насторожился Горелов.

— Там узнаешь... Соскучились, видать, по тебе...

— Можно и показаться, коли соскучились, — ухмыльнулся Горелов, не спеша собрался и ушел.

Аграфена, втянув голову в плечи, сидела у печки.

Что ж это такое? — раздумывала она. Ввела в дом мужа, надеялась, что он станет ей опорой, помощником, кормильцем, а в доме ни складу ни ладу. Ребята сторонятся отчима, смотрят на него дичками, а Нюшка, так та вроде войну объявила Тихону.

— Что с ним будет, с Тишей-то? — тихо спросила Аграфена.

— Снимают его наконец с конюхов...

Аграфена пристально посмотрела на дочь.

— Так это ты постаралась... в лужу его завезла?

— Откуда ты знаешь?

— Бабы сказывали.

Нюша кивнула головой.

— Зачем это, дочка? — У матери на глазах показались слезы. — Как мы теперь жить-то будем?

— Да разве это жизнь! — вырвалось у Нюши. — Все на нас пальцем показывают. Ветлугины конюшню развалили... колхоз в убыток ввели... — Она села рядом с матерью, заглянула ей в глаза. — Берись ты за эту конюшню... Ты же совестливая, работящая, все можешь. Помнишь, как ты коней отстаивала, когда мужики хотели их по домам развести. Целую осаду выдержала. Ты и сейчас вроде как старший конюх. Вот пусть тебя правление по всей форме и назначит...

— Окстись, Нюшка, чего ты болтаешь! Женское ли это дело за лошадьми ходить?

— Твое это дело, твое. Я так и сказала на правлении: «Назначайте маму старшим конюхом... Она согласная». А мы тебе помогать будем... Всей ячейкой.

В избу вошла запыхавшаяся Дарья Карпухина:

— Аграфена! Тебя в правление кличут.

Аграфена растерянно посмотрела на дочь.

— Иди, мама, зовут же... — просительно сказала Нюша.

Аграфена помялась, вздохнула раз-другой, покосилась на дочь, потом накинула полушубок и отправилась вслед за Карпухиной в правление.

А минут через сорок, с грохотом опрокинув что-то в сенях, в избу ввалился Горелов. Под руку его поддерживала Матрена Осьмухина:

— Входи, братец, входи. Через порожек не оступись, высоконько тут...

— Уже оступился... брякнулся. — Горелов тяжело присел у стола и, размахивая рукой, принялся пьяно декламировать: — Лежу повержен в прах, растоптан, уничтожен... — Он заметил выглянувшую из-за перегородки Нюшку. — А, дочка разлюбезная!.. Подсидела-таки отчима, дала зацепочку правленцам. Сняли меня с работы — радуйся и веселися.

— Давно бы пора, — буркнула Нюша. — Просись теперь в полевую бригаду — тебе это сподручнее будет.

— Нет уж, спасибочки! Я свое в колхозе отработал. Пропади оно пропадом, это болото. Теперь я вольный казак... — Горелов обернулся к Матрене: — Ты мне, сестрица, с работенкой помоги. По торговой части куда-нибудь или на склад. У тебя же в городе везде заручка есть.

— Ох, Тихон, опасаюсь! Губит тебя это самое... — Матрена выразительно щелкнула себя по горлу.

— Зарок даю, — нахмурился Горелов. — Крепиться буду.

— Ну, ну, — покровительственно улыбнулась Матрена. — Подумаем... что-нибудь и подыщем.

— Бежишь, значит, — насмешливо спросила Нюша. — Нашкодил — и в кусты. А мать как же?

Горелов вскинул голову:

— Что — мать? Куда иголка, туда и нитка. Сначала я в город подамся. Найду работенку. Зарплата пойдет. Будут щи, будет и приварок. А потом и мать с Ленькой да Клавкой ко мне переберутся.

— Болтай больше, — усмехнулась Нюша. — Никуда мать отсюда не уедет.

— Да кто она мне — жена или нет? — заартачился Горелов.

В сенях затопали, дверь распахнулась, и на пороге показалась Аграфена. За ней — Василий Силыч.

Нюша бросилась к матери.

— Поздравь ее, Нюша, — сказал председатель. — Назначили мы твою мамашу старшим конюхом. Надеемся на нее. И на твою с комсомольцами подмогу тоже рассчитываем. — И, обратившись к Горелову, он предложил ему с завтрашнего же дня сдать конюшню Аграфене.

Пораженный Горелов поднялся из-за стола:

— Белены не объелась? Ты в уме, Груня?

Аграфена молча переглянулась с дочерью и, подойдя к Горелову ближе, твердо сказала ему:

— В трезвой, Тихон Кузьмич, и в ясной памяти. Раз уж насорил, надо кому-то и мусор выметать. Люди-то с Ветлугиных спросят...

Работу на конюшне мать с дочерью начали с большой уборки, словно они въехали в старый запущенный дом.

Нюша собрала комсомольцев на субботник и с их помощью три дня выгребала из стойл навоз и вывозила его на поля. Потом пришлось чинить кормушки, сажать на петли незакрывающиеся ворота, разбирать хлам, что скопился около конюшни.

Нюша хоть и вспоминала свою прежнюю должность рассыльной при правлении, но не в ее привычках было тяготиться и скучать по старому. Да и новая работа пришлась ей по душе.

Вскоре Нюша уже знала клички всех лошадей, знала их особенности, повадки, причуды; одна лошадь привередлива к еде, другая — солодча и неприхотлива, третья — постоянно скалит зубы, к четвертой — не подходи сзади, может ударить копытом.

Вместе с дочерью Аграфена завела на конюшне строгие правила. Лошадей отпускали колхозникам только по нарядам председателя или бригадиров и совсем не так, как при Горелове: бери запрягай какая приглянется. Новые конюхи дотошно расспрашивали, куда колхозник едет, на какое время, какой груз везет, и только после этого решали, какую лошадь запрячь в подводу. Легкую на ногу Лиску можно направить в город, медлительного широкозадого Чернеца лучше всего использовать на вывозке бревен из рощи.