Вскоре девчата остановили машины и подбежали к Нюше.

— Пожар где-нибудь? Иль авария какая? — испуганно спросила Феня.

Нюша на бегу рассказывала подругам о Лощилине.

А в это время вдоль противоположного берега по полевой дороге, уходящей к далекой синеватой гряде елового бора, быстро катилась телега. Седок то и дело взмахивал кнутом, и жеребец шел бойкой машистой рысью.

— А ведь это Лощилин! — узнала Таня. — Так и есть... Улепетывает почем зря... к лесу рвется.

— Гонит-то как! — заметила Феня. — Уйдет, пожалуй... И надо же было ему Кочета захватить...

«И впрямь уйдет, — подумала Нюша и с тревогой посмотрела в сторону Кольцовки. На дороге не было ни подвод, ни людей. — И Ленька, наверное, еще не добрался до МТС...»

Что было делать? Неужели девчата выпустят из рук Лощилина и потеряют его след?

И тут Нюша вспомнила, что река делает большую, почти в два километра, петлю, вдается в зареченские угодья, а затем снова подступает к кольцовским полям.

— Бежим напрямик... Может, и опередим, — скомандовала она и первая бросилась в сторону реки, через узкую горловину полуострова, образованного речной петлей.

Началась болотистая, поросшая мелким кустарником луговина. Ветки царапали лицо и руки, ноги то и дело проваливались в трясину. Наконец за кустами вновь блеснула река. С противоположного берега донесся топот копыт — Кочет мчал Лощилина к лесу.

Девчата поискали глазами бревенчатый переход через реку. Его не было — видимо, снесло в половодье. Не раздумывая, Нюша бросилась в холодную воду, перешла реку вброд и выбралась на другой берег. За ней последовали подруги, но Тане при этом не повезло. Она угодила в яму на дне, нахлебалась воды и с трудом вылезла на берег.

— Скорей, девчата! Опоздаем! — торопила их Нюша, поднимаясь по крутому обрыву и оглядываясь по сторонам.

Лес был уже недалеко. Перед ним шло мелколесье. Сквозь деревья замелькала телега. Все отчетливее доносился стук колес и дробный топот копыт.

Девчата метнулись наперерез подводе.

Силы, казалось, покидали их, мокрая одежда сковывала движения, дыхание стало хриплым и прерывистым, а они все бежали и бежали, хотя и сами не знали, как сумеют задержать подводу.

В перелеске застучал топор.

— Караул! Люди!.. — закричала Нюша. — Подводу держите! Подводу!

— Караул! Помогите! — вторили ей подруги.

Услышав девичьи крики, Лощилин потянул вожжи и, окинув взглядом перелесок, попытался повернуть лошадь влево.

Но по сторонам дороги тянулись канавы, колдобины, торчали пни. Тогда Лощилин привстал на колени, гикнул и, яростно ударив Кочета кнутом, пустил его в галоп.

Из-за кустов на дорогу выскочил низкорослый сухонький старичок с топором в руках и со связкой осиновых жердей на плече. Он поискал глазами звавшего на помощь человека и тут же испуганно отступил назад — сквозь деревья, прямо на него, закусив железные удила, летел широкогрудый, взмыленный конь.

— Гужи руби! Гужи! — не своим голосом закричала Нюша, вспомнив, как мужики в деревне останавливали на скаку любую бешеную лошадь.

Но старик все дальше пятился от дороги.

Подвода же была совсем близко. Не помня себя, Нюша подбежала к старику, выхватила у него из рук топор и, высоко вскинув его, кинулась навстречу Кочету. Удар топора пришелся по правому гужу, но перерубить его до конца у нее не хватило сил.

Жеребец, нахлестываемый Лощилиным, продолжал мчаться вперед, сбил Нюшу с ног, подмял под себя, и тяжелые колеса переехали девушку.

А потом, через десяток шагов, надрубленный гуж лопнул, лошадь занесло влево, и телега перевернулась.

Лощилин кинулся было бежать в лес, но был схвачен зареченскими колхозниками, привлеченными криками девушек.

— Так сразу же и в бега... И с народом не попрощался... Нехорошо так, некрасиво... — ухмыльнулась Феня, помогая колхозникам скручивать механику веревкой руки.

А Таня тем временем склонилась над распростертой на земле Нюшей. Подруга лежала залитая кровью, запрокинув лицо к небу.

— Матушки мои! — пронзительно закричала Таня, хватаясь за голову. — Она же не дышит!..

Нюша лежала в больнице уже четвертую неделю. Первые дни она была без сознания, потом ее мучили сильные боли, держалась высокая температура, и врач никого к ней не пускал. И только к концу месяца Нюша смогла подниматься с постели, опираясь на костыль, бродить по больничной палате и принимать посетителей. А они шли без конца: мать, девчата, Степа, Матвей Петрович, колхозники.

Но врач пускал их в палату ненадолго и просил не утомлять больную.

Степа проделал в изгороди отверстие и почти каждое утро, как мальчишка, прокрадывался к окну больничной палаты и осторожно стучал в окно.

Нюша подходила к подоконнику и, приоткрыв окно, принималась нетерпеливо расспрашивать Степу о девчатах, о тракторах.

— Нет, нет, нельзя об этом, — умоляюще шептал Степа. — Ты о делах пока не думай. Я только посмотреть на тебя... на минутку. Ты выписывайся поскорее... Знаешь, как все ждут тебя. И я и девчата... Я вот места себе не нахожу!

— Ладно, Степа, иди. — Нюша ерошила волосы на его голове. — Не умеешь ты об этом... Да и минутка на исходе.

Степа исчезал, а Нюша, выглянув в окно, замечала лежащие на траве ветки цветущей черемухи, и лицо ее озарялось улыбкой.

«Железяка ты мой, ледышка... оттаял наконец-то», — думала она, доставала с помощью соседок цветы и ставила их в банку с водой.

Прошло еще несколько дней, и врач разрешил Нюше выходить на улицу.

Сегодня раньше других в больницу заехал Матвей Петрович.

Нюша прогуливалась в больничном саду.

— Эге!.. А дело-то, значит, на поправку идет... — улыбнулся Матвей Петрович.

— А что вы думаете! — Нюша отбросила в сторону костыль и прошлась по дорожке. — Я уже и без подпорки могу обойтись. — И она умоляюще посмотрела на Матвея Петровича. — Скажите вы доктору... Я же совсем здоровая. Пусть меня выпишут поскорее...

Матвей Петрович развел руками:

— Чего не могу, того не могу! Доктору я не указчик. — Он подал Нюше костыль, усадил ее на скамейку и развернул сверток. — А я тебе тут вкусненького привез...

— Ну, вот опять то же самое, — обиделась Нюша. — Все вы со мной как с дитем малым — гулькаете, утешаете. Да поговорите хоть вы как следует, по-взрослому... Что там, в Кольцовке-то, делается?

Матвей Петрович на всякий случай оглянулся — нет ли поблизости доктора, но потом решил, что теперь, пожалуй, можно все рассказать.

Не зря гналась тогда Нюша за подводой и рубила топором гужи. Лощилина схватили и отправили в город. И механик оказался не таким уж маленьким и неприметным работником, каким он выдавал себя в МТС.

Сейчас выяснилось, что он был видным кулаком на Кубани, во время коллективизации учинил жестокую расправу над сельскими коммунистами, потом бежал подальше от родных мест и устроился работать механиком, сначала в совхозе, потом в МТС. В районе Лощилин связался с контрреволюционной организацией, состоящей из кулаков и бывших помещиков, и по ее заданию развернул в Кольцовке вредительскую работу. Правой рукой у него был колхозный бригадир Ширяев. В свои темные дела они втянули Тихона Горелова и еще кое-кого из колхозников и трактористов. Из Антона Осьмухина они сделали лжеударника, дутую фигуру и использовали его как ширму для своих проделок.

— А с Репинским что? — спросила Нюша.

— Что ж с Репинским?.. Сняли его с работы. Исключили из партии. Оказался настоящей шляпой, ротозеем. Упивался мнимыми успехами в работе, а врагов вокруг себя не разглядел. Вот такие, как Лощилин, и водили его за нос. Так что ты волчища захватила матерого, травленого... — заметил Матвей Петрович, посмотрев на забинтованную Нюшину голову. — Только слишком дорогой ценой все это тебе досталось.