– Тебе пришло письмо, – сказала Анна-Лаура, – но на той неделе приходил Найджел и забрал его с собой. Письмо пришло с оказией.

– А как оно было надписано?

– Тебе, через агентство, по нашему адресу.

– Найджел его при тебе не распечатывал?

– Распечатал и прочел.

– Он тебе ничего не говорил, о чем шла речь в письме или от кого оно?

– Нет. Он быстро прочитал, поджал губы, сказал «Ага» – таким тоном, словно имел в виду: «Как интересно!» или «Ну надо же!» – вот такое «ага». Потом сунул письмо в конверт, положил в карман, поблагодарил меня и ушел.

– А письмо было длинное?

– На одной страничке. Это я точно помню.

– Обратного адреса на конверте не было?

– По-моему, нет. Впрочем, я не помню.

– А не было ли в этом письме чего-то необычного? Ну, в смысле с виду.

– Ну, бумага была такая, шуршащая. Я обратила внимание, когда Найджел его распечатал. Дорогая, наверно. Это ведь дорогая бумага, которая шуршит?

– Да, вроде бы. А еще?

– Да ничего. Разве что герб…

– Герб? Точно?

– Я не уверена. Я вот сейчас роюсь в памяти, пытаюсь вспомнить что-то полезное. Возможно, я это просто придумала. Но, по-моему, на письме все же было нечто вроде выпуклой печати или герба. Помнится, красно-желтая.

Хоб с трудом удержался от того, чтобы переспросить: «Ты уверена?» Вместо этого он спросил:

– А на конверте герба не было?

– По-моему, нет. Ни печати, ни обратного адреса.

– О'кей. Спасибо большое, ты мне очень помогла. Больше ничего припомнить не можешь?

– Да нет. Только вот Найджел спросил, нельзя ли от нас позвонить.

– И ты, конечно, сказала, что можно?

– Конечно.

– И кому он звонил?

– Понятия не имею. Он попросил сварить ему кофе, и я ушла на кухню, а когда вернулась, он уже повесил трубку, и вид у него был очень довольный.

– А потом?

– Он сказал, что ему надо позвонить Жан-Клоду.

– И что он ему сказал?

– До Жан-Клода Найджел не дозвонился, сказал, что, наверно, он торчит в одном из кафе на Форуме, и ушел.

– И все?

– Все. Все, что я помню. На самом деле, боюсь, я могла еще что-то присочинить.

Отправляясь на остров Сан-Исидро в Карибском море, Найджел был счастлив и полон надежд. Но когда Европа осталась позади и под крылом «Фламинго-737» распростерлась унылая гладь Атлантики, его хорошее настроение начало улетучиваться. Найджелу внезапно пришло в голову, что на самом деле ему вовсе не хотелось куда-то лететь. Больше всего ему хотелось как можно скорее вернуться в Лондон. Конец июня, на носу день рождения его матушки. Найджел и его брат, Джордж, на мамин день рождения всегда приезжали в ее усадьбу, Друз-Холл близ Эйршира в южной Шотландии. Найджел не любил пропускать мамин день рождения. А в этом году ей должно исполниться восемьдесят три. Для нее это важная дата. И, хотя старушка легко относилась к своим годам, Найджел знал, что она в душе все больше боится надвигающейся смерти. В последнее время она часто заговаривала об отце Найджела, Чарльзе Френсисе Уитоне, который погиб в Ливане восемь лет назад – подорвался в джипе вместе с двумя наблюдателями ООН, собирая материалы для статьи в «Гардиан». Чарльз и Хеста разошлись много лет назад и встречались только на больших семейных сборищах. Но когда Чарльза убили, Хеста, казалось, потеряла нечто важное. Старушка заговаривала о нем лишь тогда, когда чувствовала приближение собственной смерти – когда у нее разыгрывался артрит или начинало барахлить сердце. Найджел всегда был паршивой овцой в семье – и зеницей ока Хесты Уитон. Джордж был занудой, добросовестным чиновником, выполняющим какую-то унылую работу в отделе контрразведки, и вечно обжевывал вопрос, жениться ли ему на Эмили, с которой он был неофициально помолвлен вот уже три года.

Найджел хотел поехать туда ради Хесты. Не так уж много времени он уделяет своей семье. Четыре года назад Хеста перенесла чрезвычайно болезненную операцию на желчном пузыре в полном одиночестве, потому что Найджел торчал в Чаде, пытаясь встретиться с Санджем аль-Аттаром. Это был короткий период работы Найджела в комиссии по борьбе с рабством и не единственный случай, когда в семье что-то происходило, а его рядом не оказывалось. Уитоны были не особенно дружной семьей, но в них существовала эта мрачноватая шотландская преданность, угрюмая, суровая и надежная. И Найджел чувствовал, что вечно предает своих родичей. А ведь он был старшим. И полагал, что лучше их всех знает свет. У Найджела были золотые руки, и больше всего на свете он любил натянуть какие-нибудь старые джинсы и взяться за починку, которой Друз-Холл, усадьба его матери, требовал постоянно. Найджел особенно любил каменные изгороди. Изгороди были не очень древние, где-нибудь прошлого или позапрошлого века, но тем не менее представляли собой прекрасный образчик мастерства каменщика. Камни были тщательно подобраны – слава богу, чего-чего, а камней в Шотландии хватает – и выложены так искусно, что между ними и шила не просунешь. Найджел нигде в Европе не встречал такой хорошей кладки, даже на Ибице, где более древние каменные стены были выложены не хуже египетских пирамид или странных храмов на Мачу-Пикчу. И, как и они, каменные изгороди Чертога Друидов никогда не были повреждены пушечными снарядами.

Найджел любил хорошую старую кладку. Он сам был неплохим архитектором-любителем. Его фазенда на Ибице, близ Сан-Хосе, под Эскабеллами, была выстроена им самим, по собственному проекту. Да, конечно, он ее потерял по бракоразводному контракту. Но он имеет право выкупить ее за установленную цену. Если добудет денег – что с годами становилось все более и более сомнительным. Так что усадьба его матери в Шотландии – самое близкое к тому, что можно назвать домом. Дом в Кью-Гарденс Найджел домом не считал. Он приобрел его в короткий период своего процветания, больше как капиталовложение, а также затем, чтобы было где остановиться во время приезда в Лондон. Он сам переделал внутреннюю обстановку, что существенно увеличило стоимость здания. Дом стоял на Кинг-стрит, на полпути между станцией метро и главным входом в парк Кью-Гарденс. Хорошее место, хотя и немного запущенное, особенно после большого урагана, опустошившего Кью-Гарденс. И тем не менее выгодное капиталовложение – оно принесет кучу денег, если, конечно, Найджел решит его продать. А пока что он жил в единственной комнате в подвальном этаже, потому что остальную часть дома приходилось сдавать: две квартиры, которые он устроил на первом, и три комнаты на втором и третьем этажах. Славный домик; но особой любви к нему Найджел не испытывал. Его сердце принадлежало камню, живому камню Шотландии и Ибицы, древнему камню, помнящему старые времена и традиции. Быть может, именно любовь к древностям и заморским диковинкам и заставляла Найджела мотаться по свету. Это чертово шило в заднице, интерес к новым лицам и чужим странам гнал его все дальше и дальше, и из-за этого-то Найджел вечно пропускал важные события, вроде маминого дня рождения.

Чем больше Найджел думал об этом, тем больше он злился. Что за наглец этот Сантос! Он, должно быть, думает, что Найджел – что-то вроде бродячего коробейника! И на хрена Найджелу сдалась его чертова сделка и эти чертовы пять сотен баксов задатка! А ведь наверняка придется заночевать на этом чертовом острове. В Лондон он вернется в лучшем случае послезавтра. И снова пропустит мамин день рождения! Это ужасно.

А может, ну его к черту? Может, стоит вернуться домой, побыть с семьей? Вот и сестре, Элис, требуется его поддержка – хотя, если поразмыслить над тем, что она рассказывает, пожалеть стоит скорее ее мужа, Кайла. Но у Кайла своя семья есть, пусть они его жалеют – все эти Джо, Бобы и Мэри-Джи, с которыми Найджел виделся на свадьбе Элис в Далласе два с половиной года тому назад. Конечно, надо признать, Элис несколько сварлива, а единственное преступление ее мужа, похоже, состояло в том, что он надолго оставлял ее одну, уезжая по делам, – он занимался разными рискованными предприятиями, что позволяло Элис вести роскошную жизнь в большой деревенской усадьбе в ста восьмидесяти милях к югу от Амарильо. И теперь Элис чувствовала, что она этого больше не выдержит, – а ведь ей следовало бы знать, во что она ввязывается, когда выходила замуж за Кайла. К тому же они с Найджелом никогда особенно не уживались. И все-таки она его сестра, часть его семьи. И, опять же, мама…