Если вызвать фараонов, в лучшем случае предстоит промедление на много месяцев, пока его будут держать в Нью-Йорке. Расследуя дело, его могут обвинить в преступлении. Черт, а ведь он может оказаться и в самом деле повинным в том или ином преступлении. Надо следить за каждым своим шагом, а то все кончится тюрьмой. И как же тогда поездка в Париж, гонорар, traspaso?

И тут Хоба осенило. Повинуясь импульсу, он метнулся к телефону и выстучал серию цифр. Если он что-то и знает, то код автоматической связи с Ибицей. Наконец на том конце мужской голос произнес:

– «Эль Кабальо Негро», говорит Сэнди.

– Это Хоб Дракониан.

– Хоб, ты даешь! Очень мило! Ты знаешь, что сейчас пять утра?

– Так чего ж ты до сих пор там?

– Семейство Мозли сняло бар для частного приема, тут полгорода собралось.

Хоб мысленно увидел Сэнди – высокого, ужасно тощего ирландца с длинным носом и лучшей коллекцией свитеров на всех Балеарских островах.

– Мне вроде как некогда, – проговорил Хоб. – Гарри Хэма там, случаем, нет?

– Дай-ка огляжусь. – Из трубки доносился рев кассетного магнитофона Сэнди и многоязычный шелест бесед у стойки. Хоб вообразил заведение. Двухэтажное побеленное здание. Снаружи вывеска: «Эль Кабальо Негро» на черных двустворчатых дверях. За порогом надо спуститься на две ступеньки. Посреди помещения большая колонна, делящая бар на две неравные части. Справа лестница, ведущая в квартиру Сэнди – две комнаты с кафельными стенами и ванная. Внизу справа стойка, за ней ряды бутылок. Тут и там раскиданы ротанговые и плетеные стулья, низкие лакированные столики. На стенах фотографии друзей, сейчас по большей части разъехавшихся. Хобу захотелось оказаться там, на одном из хлипких табуретов у стойки, с бокалом коки в руке, битком набитым льдом, болтая с какой-нибудь английской пташкой, находящей этот маленький островок невыразимо диковинным и чудесным.

– Хоб? – снова послышался голос Сэнди. – Его тут нет. Оставишь записку?

Хоб попытался мысленно сформулировать. «Меня держат пленником в подвале какого-то жуткого здания в Нью-Йорке». Скажи он что-нибудь эдакое, и Сэнди сочтет слова шуткой.

– Скажи Гарри, что у меня есть большущие деньги для него. Только чтобы получить их, он должен проделать нечто сверхбыстрое.

– Ладно, Хоб, понял. – Крупными новостями Сэнди не смутишь.

– А нет ли кого поблизости, кто может найти Гарри?

– Дай-ка посмотрю… Хвостатый Чарли тут.

– Он трезв?

– Не особо.

– А кто еще там есть?

– Эдди Банс, и довольно трезвый. Мойра как раз заходит. Минуточку, легок на помине…

Затем в трубке зарокотал хриплый говор Джерси-сити.

– Хоб? Это ты?

– Гарри, я должен тебе кое-что сказать.

– Ты должен мне кое-что сказать? Это я должен тебе кое-что сказать. Я увольняюсь.

– Гарри, в чем дело?

– Так вести детективное агентство не годится. Так не годится вести даже психушку, на которую твои операции смахивают все больше и больше. Какого черта ты болтаешься в Нью-Йорке? Дело надо делать. Когда ты подговорил меня на свой план…

– Гарри, – перебил Хоб, – я с удовольствием выслушаю все до конца, но как-нибудь в другой раз. Прямо сейчас мне надо сказать тебе две вещи. Слушаешь?

– Хоб, возвращайся. У меня есть кое-что важное для нас. Когда ты сможешь вернуться?

– Гарри, может так сложиться, что вообще никогда. В таком случае детективное агентство «Альтернатива» – твое. Бумаги ты найдешь в коробке из-под конфет на письменном столе у меня на фазенде. Надеюсь, ты позаботишься о Найджеле и Жан-Клоде.

– Хватит пороть горячку. Куда ты вляпался?

– Трудновато объяснить. Начал с того, что пытался найти одну особу, рассказать ей о работе и посадить в самолет.

– Пока что довольно прямолинейно, – отметил Гарри.

– Я везу на Ибицу кое-какие деньги, чтобы наше агентство могло стронуться с места.

– Отлично. Там почему же ты еще не здесь?

– Я как раз к этому подхожу. Меня держат в плену на складе в Нью-Йорке, на Рид-стрит, 232А. Усек?

– Ты не шутишь, Хоб? Скажи такое кто другой, я бы решил, что это шутка, но ты…

– Да не шучу я, положа руку на сердце. Мне надо говорить быстро, Гарри. Меня оставили в этой комнате с действующим телефоном, но я не знаю, много ли у меня времени в запасе до их возвращения.

– И что они сделают, когда вернутся?

– Если повезет, просто изобьют так, что я останусь калекой на всю жизнь. Конечно, может статься, что мне не удастся отделаться настолько легко.

– А что ты им сделал?

– Говорят, что я украл у них на миллион долларов товара.

– Так верни.

– Все чуточку сложнее. Поверь, если бы имелся какой-то способ возместить, я бы ухватился за него обеими руками. Но у меня в руках его нет.

– А что у тебя в руках?

– Этот телефон. Больше ничего.

– Хоб, это происходит на самом деле, а?

– Проклятье, Гарри, это не шутка и не розыгрыш.

– Ладно. Секундочку. Ладно. Повтори-ка сведения еще раз. Где этот склад?

Хоб повторил.

– Хорошо, – проронил Гарри. – Пожалуй, сейчас не время выслушивать всю историю. Просто постарайся как-нибудь продержаться.

– Что ты собираешься предпринять?

– Вот я как раз об этом и думаю. Трудновато принять решение, когда нас разделяет три тысячи миль. Но, по-моему, у меня есть идея. Ты пленник в этом складе, верно?

– Именно это я и пытаюсь сказать.

– Лады, у меня есть идея.

– Лады, – повторил Хоб. Тут послышался лязг засова открываемой двери. Хоб бросил в трубку: – Все, пора. Гарри, спаси меня!

Дал отбой, убрал телефон в ящик и встал, чтобы встретить судьбу так, как прожил жизнь: развернув плечи и гордо скуля.

Дверь распахнулась. Вернулись Фрик и Фрак.

– Расслабься, – сказал Фрак Фрику, – об этом я позабочусь.

И внезапно вырос перед Хобом. Ухмыляясь. Разминая мускулы. Предвкушая удовольствие от перемалывания костей Хоба в мелкую серую труху. Медля, чтобы мысленно упиться подробностями, складывающимися в сказочное расчленение столь садистского свойства, что о нем можно упоминать лишь намеками. Впрочем, Хоб его не винил. Ницше как-то раз сказал, что ненавидит слабаков, считающих себя хорошими только потому, что у них мягкие лапки. По отношению к Фраку лапки Хоба вполне мягки. Естественно, душой он был на стороне проигравшего, потому что сам этим проигравшим и являлся. Если отвлечься от личностей, нет никаких оснований отдавать предпочтение его интерпретации перед интерпретацией Фрака. Но, разумеется, даже у слабаков с мягкими лапками бывают удачные дни.

В этот отчаянный миг Хоб вспомнил о своем гуру – невысоком бельгийце с большой головой и несообразными усами, учившем Хоба карате и прочим искусствам. Происходило это в «Большом доджо» на Ибице, лишенном отопления и кондиционирования, побеленном одноэтажном здании на обращенном к морю склоне холма. Занятия посещало человек десять постоянных учеников, бивших лбами кирпичи и беседовавших на эзотерический лад. Еще было двое подростков из города, желавших научиться карате, чтобы участвовать в соревнованиях. Да еще Хоб, пытавшийся постичь искусство, призванное спасти его от смерти или мордобоя в избранной им профессии детектива.

Он так и не ухватил сути. Ни в чем.

После одного особенно изнурительного занятия на татами, убедившись, что ему не суждено превзойти белый пояс начинающего, Хоб поинтересовался у инструктора:

– А нет ли какого-нибудь боевого искусства, не требующего учебы?

Гуру улыбнулся.

– Есть чудеснейшее из искусств, превосходящее карате и айкидо, превосходящее нинджитсу – сан-ли, искусство непредумышленного нападения. Оно не требует учебы. Правду говоря, учеба вредит его результативности.

– Похоже, это мне подойдет, – заметил Хоб.

– Чтобы воспользоваться им, сердце человека должно быть чисто, а разум пуст.

– Мой разум всегда пуст, но чистое сердце… Тогда я за бортом. Разве что взамен сгодится наивность.