Старик сидел у кровати, и, услышав мои шаги, поднял голову. Его глаза сразу выдали усталость и тревогу, мой друг, кажется, так и не находил покоя все эти дни.

— Как он? — спросила я шёпотом, хотя понимала, что герцогу мои слова не помешают.

— Стабильно, — ответил Орлин, но в голосе его не было облегчения. — Раны заживают, жара нет. Но он всё так же не приходит в себя.

Я сжала ладони в кулаки и наконец решилась:

— Я завтра пойду.

Старик нахмурился, словно и без уточнений понимал, куда именно я собираюсь направиться.

— Госпожа… — его голос дрогнул. — Это слишком опасно. Вы же видели, что ржанники сделали с Его Светлостью. Они едва не разорвали его… Вас они вряд ли пощадят.

Я отвернулась на миг, чтобы скрыть собственное сомнение, но потом заставила себя посмотреть ему прямо в глаза.

— Но другого выхода у нас нет.

— А помощь дракона? — почти с отчаянием спросил он. — Можно ли довериться тем, чьи намерения нам неведомы?

Я тяжело выдохнула. В груди неприятно кольнуло воспоминание о густом голосе, прозвучавшем в моей голове: «услуга за услугу».

— Не знаю, — честно призналась. — Но если у меня есть хотя бы крошечный шанс спасти нас всех, я обязана его использовать.

Старик сжал губы, будто хотел возразить, но в итоге только устало закрыл глаза и покачал головой.

— Упрямая вы, госпожа, — пробормотал он, и в этих словах не было упрёка, только забота и горечь.

Я подошла ближе, осторожно поправила одеяло на Кристиане и едва слышно добавила:

— Всё ради него, Орлин. Ради него и этого дома.

Больше мы не спорили. Старик ещё немного посидел рядом, молча всматриваясь в лицо своего воспитанника, словно силой взгляда хотел удержать его среди нас, а потом, с тихим вздохом, всё же поднялся и отправился к себе.

Я лишь ненадолго заглянула в свою комнату, чтобы переодеться, и вскоре вернулась в спальню к своему мужчине, решив отдать ему каждую свободную минуту, оберегая покой его сна тишиной и своим присутствием.

Эта ночь тянулась бесконечно. Я устроилась рядом с Кристианом, забравшись под одеяло, будто так могла защитить его своим теплом. Он лежал неподвижно, но в груди мерно поднималось и опускалось дыхание, и это было единственным, что удерживало меня от отчаяния. Я говорила с ним, шептала то, что боялась признать самой себе: что он стал для меня дороже, чем кто бы то ни было, что именно ради него я готова рискнуть жизнью. Иногда слова тонули в тишине, иногда срывались на дрожащий смешок, а потом я клевала носом, засыпала на несколько минут и вновь просыпалась, чтобы сменить повязку, капнуть лекарство или просто убедиться, что он всё ещё здесь.

Под утро меня всё же сморило, и я устроилась, положив голову на мужское плечо. И когда сквозь окно в комнату робко пробился первый рассветный луч, я проснулась с тяжестью в груди. Внутри что-то настойчиво толкало меня — пора.

Поднялась медленно, чтобы не разбудить даже воображаемого сна. Наклонилась над Кристианом, провела пальцами по его щеке, задержала дыхание и коснулась его губ лёгким поцелуем. Сердце болезненно кольнуло — я уходила, а он оставался здесь, беззащитный, доверенный мне.

— Я вернусь, — пообещала ему едва слышно.

Переодевшись в свой костюм, который был самым удобным и прочным для дороги, я вышла к дровнику. Там, в полумраке, меня встретили наши пернатые воины — они встрепенулись, зашуршали крыльями, будто и впрямь прощались. Драконёнок, заметив меня, тут же подбежал и схватился зубами за край моего пиджака, словно пытаясь удержать. Его глаза светились тревогой, а в груди клокотало странное, непривычное рычание.

— Нет, малыш, — присела на корточки, обняла его за шею и погладила по хребту. — Я должна идти. Но я вернусь, обещаю.

Он не хотел отпускать, упирался, а я качала головой, гладя и нашёптывая успокаивающие слова, пока крылатый кроха всё же не отпустил ткань, но остался сидеть, следя за мной так, что сердце едва не рвалось из груди.

Собравшись, я вышла во двор. За калиткой уже ждала телега — Тиберий подготовил всё ещё вечером, и она словно напоминала мне: отступать некуда.

— Госпожа... — раздалось позади.

Я резко обернулась: в дверях стоял Орлин, седой и усталый, но внимательный, сгорбившийся чуть больше обычного. Он не спал — и не позволил мне уйти тихо, как я надеялась. Его взгляд был печальным, но решительным, будто старик уже понял, что остановить меня не сможет.

Я сделала шаг к телеге, но снова остановилась, потому что Орлин вышел ближе и тихо произнёс:

— Госпожа… я понимаю, что вас не отговорить. Вы упрямая, как и Его Светлость, — он горько усмехнулся, качнув головой. — Но прошу вас, будьте осторожны. Как только почувствуете опасность — возвращайтесь. Не рискуйте напрасно. С землёй мы что-нибудь решим. Главное — чтобы вы остались в порядке для Кристиана... и для меня.

Я стиснула руки в кулаки, чтобы не дрожали, и отвернулась на мгновение, потому что в груди болезненно защемило. Орлин подошёл ещё ближе, остановился, опираясь на трость, и уже тише добавил:

— Сашенька, вы уже стали частью нашей семьи. И я не хочу вас терять.

Я не нашла в себе сил что-то ответить. Только быстро кивнула, отвернулась и, чтобы он не заметил, осторожно смахнула предательскую слезинку со щеки. Затем подтянула ремень, поднимаясь на телегу и не оборачиваясь больше, велела Тиберию трогаться. Колёса заскрипели, лошадь потянула повозку вперёд, и я оставила позади дом, в котором теперь было всё моё сердце.

Мы ехали молча, и только скрип телеги да фырканье лошади нарушали тишину предрассветного часа. Небо постепенно светлело, но солнце еще не показалось из-за горизонта, и мир казался укутанным в сероватый полумрак. Воздух был прохладный, свежий, пахнул росой и влажной землёй — так пахнет только раннее утро.

Тиберий пару раз покосился на меня, будто хотел что-то сказать, но так и не решился. Вид у него был хмурый, и я прекрасно понимала, что муж Ганны недоволен моим предприятием, но возражать вслух он не решался, уважая решение хозяйки.

— Вас хоть бы проводили, — всё же не удержался он, когда телега миновала последние поля Долеса и мы выехали на грунтовую дорогу. — Одной барышне соваться туда… — он оборвал себя и тяжело вздохнул.

— Я не одна, — ответила, погладив свёрток с травяными мешочками и ножом, что лежал у моих ног. — У меня есть цель, и пока она не выполнена, я не могу сидеть сложа руки.

— Цель, — пробормотал мужичок, покачав головой, но дальше спорить не стал. Лишь стегнул вожжами лошадь, будто желая ускорить дорогу и скорее закончить опасное путешествие.

Дорога вилась между холмами, поля и огороды остались позади, и теперь вокруг всё чаще попадались редкие рощицы и заросли кустарника. Лес впереди темнел угрюмо, а там, за ним, начиналось ущелье. Я сжала руки на коленях и глубоко вдохнула, стараясь унять тревогу.

С каждой верстой сердце билось всё чаще. Казалось, будто сама земля предупреждает: «Не ходи». Но я знала — выбора у меня нет. А когда впереди показались первые каменные россыпи и неровные склоны, Тиберий натянул вожжи и сказал:

— Дальше я не поеду. Подожду вас здесь. Лошадь в камнях только замедлит, да и шуметь будет.

Я кивнула, слезая с телеги, и подхватила сумку. На душе было тяжело, но вместе с тем я чувствовала, как разгорается упрямство: я должна пройти этот путь.

Я осторожно ступала по каменистой тропе, стараясь не шуметь и не привлекать ничьего лишнего внимания. Камни перекатывались под ногами, будто нарочно проверяя мою решимость, и каждый звук отдавался в ушах слишком громко. Сердце билось неровно, а дыхание я держала поверхностным, словно боялась, что его услышат скалы.

Глаза всё время бегали по сторонам: то вверх — проверяя, не притаился ли где новый хищник, то вниз, ища среди серых камней и сухих травинок нужный мне кустик. Я знала, что растения здесь редки, но и упустить хоть одно было бы преступлением.

Минуты тянулись медленно, и уже начинала подкрадываться тревога: а вдруг не получится? Вдруг Кристиан рисковал жизнью зря? Но именно в этот момент мой взгляд зацепился за крошечное пятнышко ярко-зеленого среди выгоревших бурых травинок.