И когда за моей спиной открывается дверь, я ожидаю увидеть там Дюпона или самого герцога. Но в комнату входит граф Клари.

Я поднимаюсь с дивана, и мы с Амеди раскланиваемся. Его взгляд холоден и насторожен. Но я и не имею права рассчитывать на другой прием.

Клари стоит на ногах, опираясь на спинку стула. На удивление он выглядит куда лучше, чем прежде. В глазах нет лихорадочного блеска, а на обычно бледном лице виден вполне здоровый румянец.

— Зачем вы снова пришли к нам, ваше сиятельство? Мне казалось, мы с вами поняли друг друга еще в прошлый раз.

Ответить я ничего не успеваю. Потому что в гостиную входит хозяин.

А вот герцог Лефевр заметно сдал, словно забрал на себя часть болезни сына. Дворецкий поддерживает его под локоть, но даже с его помощью его светлости с трудом дается каждый шаг.

— Рад видеть вас, ваше сиятельство! — говорит он.

И по этим словам я понимаю, что Амеди ничего ему не рассказал. Ну, что же, значит, сейчас это предстоит сделать мне.

— Вы давно не бывали у нас, — продолжает герцог. — Я даже стал волноваться, не держите ли вы на нас обиду за то, что случилось месяц назад…

Он замолкает. Кажется, ему всё еще непросто об этом вспоминать. Но я рад, что он сам поднимает эту тему.

— Именно об этом я и хотел поговорить с вами, ваша светлость!

Дворецкий помогает герцогу сесть в кресло, и его светлость предлагает сесть и нам с Амеди. Я опускаюсь обратно на диван, а вот граф Клари явно не хочет сидеть со мной рядом, а потому подходит к окну и застывает там.

— Об этом, ваше сиятельство? — лицо герцога словно застывает.

— Да! — киваю я. — Я хотел бы, ваша светлость, кое в чём вам признаться. Я должен был сделать это раньше, как раз месяц назад. Но у меня не хватило на это смелости.

— У вас? Не хватило смелости? — изумляется его светлость. — Да вы один из самых знаменитых дуэлянтов Парижа, и никто из тех, кто знает вас, не усомнится в ваших доблести и отваге!

— И тем не менее, это так, сударь, — подтверждаю я. — Я пытался сохранить свое доброе имя и позволил втоптать в грязь имя Изабель.

Когда я произношу это, хозяин дома вздрагивает. А вот Амеди, наконец, отворачивается от окна и смотрит на меня.

— Дело в том, ваша светлость, что это вовсе не Изабель и не мадемуазель Бертран придумали способ обмануть вас, а я и мой дядя герцог Альвен. Это именно я втянул мадемуазель Камю в это дело, убедив ее притвориться вашей дочерью.

Его светлость хмурится.

— Не понимаю вас, ваше сиятельство! Зачем вам было это делать?

Он столь благороден и порядочен, что ему даже в голову не приходит, что кто-то может обманывать ради собственной выгоды.

— Я хотел получить то приданое, которое вы дали бы за Изабель, когда она вышла бы за меня замуж.

— Что? — растерянность в его взгляде сменяется непониманием, а потом и разочарованием. — Вы, должно быть, шутите, граф! Я не могу поверить, что вы могли поступить столь подло.

— И тем не менее, это действительно так, ваша светлость! И я вполне пойму, если вы не станете более принимать меня в своем доме. Но прежде позвольте мне рассказать вам всю историю целиком. И клянусь вам, на этот раз в ней не будет ни капли лжи. Но рассказ будет долгим и трудным.

Он кивает, и я начинаю. Сначала я рассказываю то, что он знает примерно и сам. Просто до сегодняшнего дня он не догадывался о том, что злодеями в этой истории были вовсе не Изабель и ее бабушки, а те люди, которым он всегда доверял.

Они оба — и герцог, и Амеди — слушают меня очень внимательно. И не задают никаких вопросов, хотя я вижу, что иногда его светлость вроде бы порывается что-то уточнить. Но каждый раз сдерживает свой порыв.

Я дохожу в рассказе до того дня, когда в дом Лефевров прибыли мадама и мадемуазель Марбо, и замечаю слёзы в глазах его светлости.

— Я пытался найти мадемуазель Камю после того, как она ушла из этого дома, но в Париже мои попытки не увенчались успехом. И тогда я решил попытаться отыскать ее в Арле, подумав, что она могла вернуться туда. Так оно и оказалось.

— Вы поехали за ней в Арль? — не выдерживает граф Клари. — Но зачем?

А вот это, пожалуй, самая трудная часть нашего разговора. Я не знаю, как объяснить то, что вело меня за Изабель. Сказать о своей любви? Смогут ли они поверить в это, учитывая, что я тогда не бросился на защиту ее доброго имени? Да я и сам до прибытия в Арль не был уверен, зачем именно я еду туда. И только когда увидел ее на берегу Роны — такую красивую, такую грустную и такую родную — я принял решение, о котором мне сейчас предстояло рассказать.

— Я хотел компенсировать ей тот ущерб, который ей причинил.

— Вот как? — усмехается Амеди. — И каким же образом вы собирались это сделать?

— Я собирался предложить ей стать моей женой, — выдыхаю я.

Оба Лефевра смотрят на меня с таким изумлением, что я невольно начинаю улыбаться. Кажется, они не готовы поверить даже в это.

— Вот как? — Клари недоверчиво прищуривается. — И что же? Вы действительно сделали это?

— Да, — подтверждаю я. — Теперь Изабель — графиня де Сорель.

Дружный вздох срывается с их губ. А в глазах Амеди впервые за время этого разговора появляется что-то, помимо неприязни.

— Ну, что же, ваше сиятельство, — медленно говорит герцог, — это весьма благородно с вашей стороны. И не могу сказать, что я этому не рад. Несмотря на то, что эта девушка тоже обманывала меня, у нее доброе сердце, и я вовсе не испытываю к ней ненависти. Вот только поймет ли такой поступок ваш дядя?

— Мы с герцогом Альвеном сейчас не общаемся, — замечаю я, — и я не намерен отчитываться перед ним. Но я прибыл сюда не только для того, чтобы признаться вам в том, что я совершил. Я хотел бы рассказать вам о том, во что, возможно, вы не захотите поверить.

Но прежде, чем перейти к этой части разговора, я достаю из кармана оба медальона и передаю их в руки его светлости.

Два золотых сердца лежат теперь в его ладони, которая дрожит так сильно, что я боюсь, что она не удержит их.

— Что это, ваше сиятельство? — почти шепотом спрашивает он.

А я раскрываю первый медальон — тот, что с цепью.

— Именно с этим кулоном приехала в Париж Изабель. Но это не тот кулон, что принадлежал вашей супруге Эстель. На портрете изображена ее сестра Анаис.

Слёзы уже текут по бледным, морщинистым щекам герцога и теряются в его седых усах. Но говорит он то, что я никак не ожидал услышать.

— Значит, я ее не узнал! Я не узнал свою дорогую Эстель! А ведь я так гордился тем, что сохранил в памяти каждую черточку ее прекрасного лица!

— Это вовсе не ваша вина, ваша светлость! Девочке на этом портрете всего семь лет! И сестры были очень похожи друг на друга! Откуда вам было знать, что медальонов было два?

Он бросает на меня благодарный взгляд и кивает. Ему нужна была сейчас эта поддержка.

— Но зачем в своем обмане вы использовали портрет жены герцога Альвена, если у вас был и портрет Эстель? — спрашивает граф Клари.

Это хороший вопрос. И он как раз позволяет мне перейти к самой сути нашего разговора.

— Дело в том, что тогда у нас еще не было второго медальона. Того, который принадлежал герцогине Лефевр. Он попал к нам только неделю назад.

— Неделю назад? — его светлость чуть подается вперед. — Но каким же образом?

И я рассказываю о признании мадам Турнье. А когда я замолкаю, в комнате повисает тишина, которую герцог нарушает лишь спустя несколько минут.

— Простите, ваше сиятельство, наверно, вы ждали от меня совсем другого? Не молчания, а радости. Но, к сожалению, я уже сам не понимаю себя. И я не знаю, как относиться к вашим словам. Возможно, на сей раз вы говорите правду. Но я боюсь в нее поверить. Слишком болезненной была прошлая ошибка. Разве могу я доверять вам, сударь, сейчас?

Тяжелый разговор явно утомил его. И стоящий подле кресла дворецкий смотрит на меня с упреком.