Клодет привезла и продукты.

— Я подумала, что если оставить зерно, муку и овощи в вашей избушке, то их там за зиму съедят мыши. А так хотя бы вам не придется покупать тут всё вновь.

Теперь мы раскладываем по полкам на кухне и соль, и крупы. Бабушка улыбается. Не знаю, чему она радуется больше — тому, что получила доступ к своим привычным вещам, или тому, что ее подруга теперь снова рядом. А уж поговорить им есть о чём.

Базиль привез нам и свежайшую рыбу. Бабушка жарит на большой сковороде рыбу, похожую на камбалу, которую тут называют морским языком. И вечером мы устраиваем праздничный ужин, на который приглашаем Лулу и всё семейство Турнье.

— А вы правда гадалка? — спрашивает Лулу у Клодет. — А мне вы погадать сможете?

Но то та качает головой:

— Деточка, я не гадаю знакомым людям. Давно уже поняла, что ничего хорошего из этого не выходит. Говорить неправду я не привыкла, а если я скажу тебе что-то дурное, ты на меня обидишься. А зачем нам ссоры?

— Но вы же гадали Белле, — возражает Лулу. — И наверняка и здесь, в Арле, станете кому-нибудь гадать.

— Конечно, стану, — на сей раз Клодет согласно кивает. — прямо на Рыночной площади. К счастью, любопытных людей много, и чтобы узнать то, что знать совсем не обязательно, они готовы платить.

Она решила пока остаться с нами в Арле — одной в Лардане ей стало совсем тоскливо. И я рада, что она приехала, ничуть не меньше, чем бабушка. Потому что мы обе беспокоились о том, каково ей будет в деревне без нас. Да и они дружат уже так давно, что иногда мне кажется, что они подпитывают друг друга энергией.

— А если я приду к вам на площадь и заплачу, сколько надо? — не унимается Лулу.

Но Клодет только строго грозит ей скрюченным пальцем.

На следующий день мы принимаемся за шерсть — у нас ее аж целых три мешка. Шарль не поскупился. Шерсть хорошая, мягкая, с большим количеством пуха, но даже она нуждается в предварительной обработке.

Сначала мы моем ее в воде, перебирая слой за слоем, и аккуратно отжимаем. Потом сушим в комнате с открытым окном.

Когда первая партия уже просушена, бабушка вручает мне чесалки — прямоугольные щетки со щетиной из тонкой проволоки. Их две, и их нужно тереть друг о друга до тех пор, пока волокна не становятся совсем мягкими.

Привычной мне прялки у нас нет, но бабушка просто приматывает большой пучок расчесанной шерсти к спинке стула и начинает прясть. Она ловко держит веретено большим и указательным пальцами правой руки, а левой осторожно подает от пучка шерсть, которая скручивается в нитку.

Это похоже на волшебство, и я наблюдаю за процессом как завороженная. Я пробую прясть и сама, но нить у меня выходит толстой и неровной. Я хочу научиться этому, но не сейчас. Сейчас нам нужна самая лучшая пряжа.

А вот когда бабушка передает мне первый большой клубок серовато-белой пряжи, я опять задумываюсь. Я всё еще не пришла к окончательному решению о том, что именно я должна связать.

Я могу взяться за красивую теплую кофту, но ведь она вяжется по размерам, а откуда я знаю, кому месье Мерлен захочет ее предложить? Чулки он может вязать и сам, он куда лучше знает требования заказчиков. Так в чём же я могу составить ему конкуренцию?

Наконец, я останавливаюсь на двух вещах. Первая — большой ажурный пуховый платок, который я могу связать крючком. Шерстяные платки тут тоже носят, есть такой и у моей бабушки. Но он довольно грубой вязки, безо всякого рисунка. Просто платочное полотно из толстой шерсти.

Зимы тут не слишком холодные, температура редко опускается ниже нуля. Но дрова здесь недешевы, и многие предпочитают согреваться дома не у горячей печи, а надевая на себя теплую одежду. А ведь такой платок можно не только надеть на голову или набросить на плечи, но и повязать на поясницу.

А вторая вещь, которую я хочу связать, кажется мне еще более интересной. Но она будет слишком непривычной для местных жителей, и я не уверена, что они сразу сумеют ее оценить. Но даже если месье Мерлен откажется взять ее у меня, я постараюсь найти для нее хозяйку.

Камиль делает мне отличный крючок, и я с азартом принимаюсь за работу. Я знаю много красивых узоров, и я люблю придумывать новые. Я словно рисую этими шерстяными нитями.

Обе бабуси сидят, как и я, на кухне, только они заняты своими делами — бабушка прядет, а Клодет перебирает крупу на кашу. Утром она ходила на рыночную площадь разведать обстановку и присмотреть для себя удобное место.

— В Марселе с этим делом куда проще, — ворчит она, бросая пшено в деревянную миску. — Там такое не в диковинку. Плати монету смотрителю рынка и садись на свободное место. А тут на меня косились так, словно я собираюсь продавать что-то дурное. Не удивлюсь, если местные священники и вовсе запретят мне заниматься моим ремеслом.

С платком я справляюсь за неделю. Конечно, он не такой тонкий и ажурный, чтобы пройти в обычное колечко, но выглядит он вполне неплохо.

— Какая красота, Белла! — ахает Лулу.

И бабушки согласно кивают.

А я берусь за вторую вещь — быть может, не такую красивую, но ничуть не менее практичную. И если эта вещь сумеет обрести первую покупательницу, то любой, кто увидит эту вещь на ней, наверняка захочет нечто подобное и для себя — потому что это практично и удобно.

Еще неделя работы, и вторая вещь тоже готова. Она получилась, может быть, не такой изящной, как мне бы хотелось, но она теплая и удобная. Правда, удобна она для меня. А вот как отнесутся к ней местные жительницы, я не знаю.

За эту неделю Клодет ухитряется заработать несколько серебряных монет, но постоянным местом на Рыночной площади пока не обзаводится. Она просто ходит по городу, находит людную улицу, садится прямо на землю и раскладывает свои карты. А любопытные отыскиваются везде — сначала они подходят, чтобы просто посмотреть. А потом начинают задавать свои вопросы, и всё — попадают в силки Клодет.

Я общаюсь с ней уже несколько месяцев, но до сих пор не знаю, на самом деле она видит что-то в своих картах, или придумывает что-то на ходу, говоря человеку то, что он хочет услышать. Но спрашивать ее об этом мне неловко.

К походу в Гильдию я начинаю готовиться с самого вечера. Я аккуратно складываю обе связанные вещи, заматываю их в тонкую ткань. А перед сном много раз прокручиваю в голове возможный разговор с месье Мерленом.

Наверно, будет лучше поговорить с ним наедине — быть может, когда его не будут слышать мастера и подмастерья, он сможет проявить большую гибкость и согласится отступить от своих правил?

— Это ты хорошо придумала! — говорит Лулу. — Обычно он уходит в Гильдию в восемь часов утра.

Она хорошо это знает, потому что Мерлены живут неподалеку от нее, и она каждое утро видит, как глава гильдии вязальщиц проходит мимо ее окна.

— Значит, если мы придем к нему домой в половину восьмого, то сможем приватно с ним поговорить! И уж, конечно, ты сможешь его убедить! Ты связала такой красивый платок!

Она говорит о платке, но тактично молчит о второй связанной мной вещи. И это меня беспокоит. Если даже Лулу не смогла оценить ее, то что говорить о других? А ведь я пыталась объяснить ей все преимущества такого предмета одежды. Даже дала померить, дабы она смогла лично убедиться, как это тепло и удобно. Но примерив, она только смеялась и говорила, что это ужасно щекотно.

Ее слова посеяли сомнения и во мне самой. Я как-то не подумала о том, что без нижнего белья этот предмет может и в самом деле оказаться неудобным.

Сказать, что я расстроилась — значит, не сказать ничего. Неделя бесполезной работы! Лучше бы я связала кофточку или красивый воротник!

Но отступать было уже поздно, и в половину восьмого утра мы с Лулу стоим на крыльце дома Мерленов. И когда глава гильдии, отправляясь на работу, открывает дверь, он видит нас. И сразу начинает хмуриться.