Работа над чертежом занимает у меня два дня — я несколько раз перерисовываю его, стараясь как можно точнее показать устройство машины. Некоторые детали увеличиваю на отдельных рисунках. И результат мне нравится самой — на картинках всё кажется весьма понятным. Надеюсь, это понравится и руководителю гильдии вязальщиков.

Я заворачиваю все рисунки в ткань и отправляюсь по уже знакомому адресу. И когда захожу в большой зал и вижу месье Мерлена, то приветствую его с улыбкой.

— Мадемуазель Камю? — удивляется он. — А я слышал, что вы уехали из Арля.

— Мы уже вернулись, месье. И я хотела бы поговорить с вами по весьма важному делу.

И я показываю ему свои рисунки. И поясняю то, что требуется пояснить.

Нет, я не надеюсь, что это растопит его сердце и он примет меня в гильдию. Да я и сама уже не уверена, что хочу зарабатывать именно этим. Это тяжелый труд, а денег он приносит не так много. Тем более, что все мастера в гильдии подчиняются ее руководителю и в своем ремесле не могут проявлять самостоятельность.

Просто раз уж я оказалась именно здесь, мне хочется поделиться теми знаниями, что у меня есть, с людьми, которым эти знания могут оказаться полезными.

Вязальная машина в этом времени еще не изобретена. А ведь она может облегчить труд мастеров и позволить им заработать больше денег. Именно это я и говорю месье Мерлену.

— Значит, вы полагаете, мадемуазель, что это устройство будет способно вязать быстрее, чем самый умелый мастер? — он смотрит на меня недоверчиво.

— Именно так, месье! — подтверждаю я. — В десять раз быстрее!

К нашему разговору уже прислушиваются и другие мастера и подмастерья. Мне кажется, что думать тут совершенно не о чем. Гильдия вполне способна найти умельца, который изготовит такую машину.

— Но ведь это будет означать, мадемуазель, что вязаных вещей на рынке станет гораздо больше. А это плохо отразится на их цене.

Он совершенно правильно понимал основы ценообразования. И я кивнула, соглашаясь с ним.

— Да, всё правильно, месье! Но более низкая цена сделает их доступными для тех людей, который пока не могут позволить себе их покупать. И ваши доходы вырастут за счет того, что и производить, и продавать вы станете куда больше товара.

— Вы совершенно не разбираетесь в этом, мадемуазель! — сердито прервал меня он. — Это устройство отнимет работу у десятка простых мастеров! И хотя я совершенно уверен, что на самом деле оно вовсе не станет работать и не сможет связать даже самую простую вещь, я всё равно предпочел бы, чтобы ни вы, ни кто-либо другой не вздумали его сделать! Да-да, так и знайте! Не знаю, кто нарисовал вам это, но передайте ему, что он попусту потратил время. Я во всеуслышание запрещаю вам показывать эти рисунки кому-либо еще! Изготавливать вязаные вещи на продажу имеют право только члены нашей гильдии! А если вы решите нарушить этот запрет, я привлеку вас к ответу!

— Нужно просто сжечь эти бумаги! — неожиданно говорит один из мастеров, что толпой подошли к столу. — Дабы они не попали в руки какого-нибудь безумца!

Сначала я думаю, что он просто шутит. Или пытается меня испугать. Но когда я начинаю собирать разложенные на столе листы, месье Мерлен вдруг выхватывает их у меня из рук.

— Ты прав, Карл! Мы должны поступить именно так!

В печи, что стоит в дальней части комнаты, горит огонь. И месье Мерлен устремляется туда и бросает мои рисунки в печь. И когда он делает это, члены гильдии одобрительно шумят. А потом смотрят на меня с торжеством.

— Прогресс не остановить, господа! — говорю я. Мне ужасно обидно, что они столь превратно истолковывают мое желание им помочь. — И сколько бы вы ни запрещали новые способы вязания, они всё равно будут появляться. А эта машина непременно появится — не в Арле, так в другом городе, не во Франции, так в Англии. И если вы не захотите принять это и приспособиться к новым обстоятельствам, вы действительно останетесь без работы.

Я торопливо выхожу на улицу, боясь, что они поступят со мной так же, как поступили с моими рисунками. Оставаться в Арле и дальше нет смысла. Нам нужно ехать в Марсель.

Граф де Сорель

Я провожу в гостинице неделю. Первые три дня я еще отчаянно пытаюсь найти Изабель — расспрашиваю торговцев на улицах того района, где находится дом Лефевров и сам езжу верхом, вглядываясь в лица в толпе. А потом понимаю — ее уже нет в городе.

Она наверняка покинула Париж в тот же день — хотя бы только для того, чтобы случайно не встретиться со мной. Если она слышала всё то, что говорил дядя Жаку, то, должно быть, считает меня чудовищем. Потому что уверена, что с герцогом Альвеном я заодно.

А учитывая, что она не выполнила то обещание, что на себя взяла, она, конечно, думает, что я потребую назад свои деньги. Глупышка.

Я и самому себе не могу объяснить, зачем я ее ищу. Нет, те деньги, что я отдал ей Арле, принадлежат ей. Это не такая уж большая сумма за то, что она сделала для нас с дядей, когда не рассказала правду Лефеврам и предпочла всю вину взять на себя.

Наверно, я просто хочу объяснить ей, что я не знал о дядином замысле. Она должна знать, что я никогда не причинил бы вреда графу Клари. Что я не нападаю на тех, кто слаб и не может ответить. И что я на нее не сержусь.

Мне совсем не хочется, чтобы она чувствовала себя ланью, за которой мчатся охотники. Я всего лишь хочу ей сказать, что она не должна меня бояться.

Я получаю приглашение на прием в Лувре и вдруг понимаю, что мне впервые не хочется туда идти. Прежде я всегда гордился тем, что вхож в королевский дворец. Что меня знают его величество и королева-мать. Что многие дворяне ищут моей дружбы, а дамы — моего внимания.

На этом приеме я и встречаюсь с дядей — впервые с того дня, как покинул его дом. Разумеется, в присутствии других гостей он не может откровенно со мной разговаривать, но как только я выхожу на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, он устремляется за мной с неожиданной для его возраста прытью.

— Всё обошлось, Арман! Лефевры ничего не знают! Эта девица им ничего про нас не рассказала! Сегодня я разговаривал с Ренардом, и он был вполне доброжелателен.

Только уважение к нашему родству и его старости удерживает меня от того, чтобы повернуться к нему спиной. Но всё, что я думаю о нём, он читает в моем взгляде.

— Ты должен понять меня, Арман! Всё, что я делаю, я делаю только для тебя! Я хочу, чтобы наш славный род обрел прежнее могущество. А для этого мало одного только титула! Нам нужны деньги! Чтобы стряхнуть пыль с нашего герба и привести в порядок наш дворец в Арле. Ты должен жениться, мальчик мой!

— Благодарю вас за совет, ваша светлость, но женитьба пока не входит в мои планы.

Я разворачиваюсь, чтобы вернуться в зал, но дядя хватает меня за руку.

— Не принимай решение сгоряча, мой мальчик! Через два дня в Лувре состоится бал в честь герцога Анжуйского — тебе надлежит на нём быть!

Пожимаю плечами и оставляю его на балконе одного. В том настроении, в котором я пребываю сейчас, появляться на балу совсем ни к чему.

Но избежать посещения бала мне всё-таки не удается. Потому что устное приглашение на бал я получаю непосредственно из уст герцога Анжуйского — младшего брата короля. И мне не остается ничего другого, кроме как заверить его, что я там буду.

И я через два дня я снова приезжаю в Лувр. Несмотря на позднее время, улицы вблизи королевского дворца многолюдны. Вдоль мостовых стоят экипажи, украшенные гербами самых знаменитых дворянских родов. А у ворот толпятся спешащие на бал гости, а обычно темные окна королевской резиденции, ярко освещены.

Я раскланиваюсь со знакомыми, отвешивая дамам положенные комплименты. А через четверть часа оказываюсь внутри.

В галереях Лувра шумно, а в тронном зале, где собралась основная часть приглашенных, еще и душно, и мне, едва я вхожу туда, уже хочется вернуться на улицу. Ароматические масла, которыми щедро смазаны надетые на руки дам и кавалеров перчатки, не в силах перебить запах пота, и даже настежь распахнутые окна положение не спасают.