— Простите нас, ваша светлость! — я прошу прощения именно у него.

— Подите прочь, мадемуазель! — требует ее светлость. — Только прежде снимите этот наряд, вы не имеете право его носить. Я велю Дюпону выдать вам платье одной из служанок.

Я обвожу взглядом всех собравшихся. Марбо смотрят на меня с возмущением. А вот герцог отводит взгляд. Он разочарован, и если бы мы были одни, то я сказала бы ему, как сильно я сожалею. Амеди тоже смотрит в окно.

Ну, что же, надеюсь, после нашего отъезда они вернутся к прежнему укладу и постараются забыть о том, что случилось, как о страшном сне.

Мы с Клодет поднимаемся в мою комнату и ждем, пока Луиза принесет мне то платье, в которое я смогу переодеться.

— Прости меня, деточка, — мадемуазель Бертран смахивает слезинку со щеки.

— За что? — удивляюсь я. — Нам давно следовало сказать правду. И это же я втянула нас в эту историю.

— Нет, дорогая, — она устало садится на кровать и вздыхает. — Это я задурила тебе голову своими предсказаниями о том, что однажды ты станешь герцогиней. Как бы ни было горько, но нужно признать, что я ошиблась.

Она плачет, и я сажусь рядом и обнимаю ее. Ее слёзы рвут мое сердце на части.

Я хочу еще раз попросить прощения у герцога Лефевра, но дворецкий не дает нам такой возможности — он сопровождает нас до самых дверей. И когда мы переступаем через порог, он не считает нужным сказать нам ни слова.

— Где нам теперь искать бабушку? — спрашиваю я.

Мне становится страшно, когда я думаю о том, что она сейчас где-то одна.

— Мы условились с ней, что она будет ждать меня у той же церкви, где ты должна была выйти замуж за этого прохвоста, — отвечает Клодет.

Теперь на мне простое платье, и какой-то мастеровой, что идет нам навстречу, улыбаясь, делает мне комплимент. Наверно, принимает меня за горничную.

— Нам нужно где-то переночевать. Но у меня совсем нет денег.

Те монеты, что я получила от графа де Сорель, я отдала бабушке.

— Они есть у Дезире, — говорит Клодет. — Она всегда носит их при себе. Кто знает, можно ли положиться на порядочность столичных слуг? Да и хорошо, что мы не оставили их в доме герцога Альвена — туда нам теперь не попасть.

Я грустно усмехаюсь:

— Мы всё равно не заработали этих денег. Если граф разыщет нас, то потребует их вернуть.

— Вот еще! — фыркает мадемуазель Бертран. — Пусть только попробует это сделать! Мы заработали их уже хотя бы тем, что не рассказали Лефеврам об его участии в этом обмане. Хотя я так и порывалась об этом рассказать. Так хотелось посмотреть, как вытянулись бы от изумления их лица, узнай они, что их благородный граф оказался таким же мошенником, как и мы.

— Они всё равно не поверили бы нам.

В их системе координат мошенничать могут только такие простолюдины, как мы. Дворяне же на это не способны.

Я поддерживаю Клодет под руку и почти не смотрю по сторонам. А потому, когда рядом с нами останавливается карета, я даже не поворачиваю голову. И вздрагиваю, когда слышу знакомый голос:

— Мадемуазель Изабель!

На дверце кареты герб Лефевров, а через открытую дверь я вижу Амеди.

— Нам нужно поговорить, мадемуазель.

Я смотрю на Клодет, и она кивает:

— Поговорите! А я пока отыщу Дезире. Мы будем ждать тебя там, где я и сказала.

Она идет в сторону церкви, а я забираюсь в карету.

Некоторое время мы сидим с графом Клари друг против друга и молчим. Зачем он вообще окликнул меня? Возможно, он ждет, что я стану просить у него прощения. Но волнения этого дня так измучили меня, что я уже не хочу оправдываться. Разве он захочет меня понять?

Хотя перед ним я тоже виновата. Ведь это из-за того, что я появилась в жизни Лефевров, сам Амеди едва не пострадал. Меня может оправдать лишь то, что я не знала о подлинном замысле Альвена и де Сореля. А что касается самого обмана, то его граф Клари наверняка перенесет куда легче, чем его отец. Ведь он изначально отнесся ко мне безо всякой приязни и теперь лишь порадуется, что я покинула их дом.

— Вы сделали это из-за меня, мадемуазель? — вдруг спрашивает он.

— Что? — не понимаю я.

— Вы отказались выходить замуж за графа де Сорель потому, что тоже слышали накануне разговор его дяди с нашим лакеем? Мне показалось, что я слышал в коридоре чьи-то шаги. А потом, когда я сам шел по коридору, я почувствовал ароматы розы и ванили, которыми всегда пахнут ваши перчатки.

Впервые за время нашего разговора я осмеливаюсь посмотреть ему в глаза.

— Тогда вы еще не знали о том, что эти женщины из Арля приедут в наш дом и расскажут о вас правду. И тем не менее, на вопрос священника вы ответили «нет». Почему?

— Вы сами знаете ответ, — тихо говорю я. — Потому что я не хотела, чтобы с вами что-то случилось.

— Неужели вам действительно стало меня жаль? Ведь я не сделал вам ничего хорошего. И вы имели право думать о себе, а не о каком-то калеке, который дурно вас принял, — в его словах звучит горечь. — К тому же я слишком немощен для того, чтобы быть наследником славного имени герцога Лефевра. Графу де Сорель этот титул подошел бы куда больше.

— Не говорите так, ваше сиятельство! — возмущенно обрываю его я. — Теперь, когда ваш отец узнал, что никакой дочери у него нет, он будет особенно в вас нуждаться. Поддержите его в этот трудный для него момент, и я уверена, что ваши отношения станут совсем другими. Что же касается вашего здоровья, то вам следует как можно чаще бывать на свежем воздухе, особенно в солнечные дни. Постарайтесь гулять так долго, как только можете — и по парижским улицам, и по лесу. И каждый день пытайтесь сделать хотя бы на один шаг больше, чем в предыдущий. И вам надлежит хорошо питаться. И если вы не будете манкировать этим, вы непременно заметите результат.

Я понимаю, что это против всяких правил, но всё равно касаюсь его затянутой в перчатку руки. Мне хочется верить, что у него всё будет хорошо. И когда я берусь за ручку двери, то подбадривающе ему улыбаюсь.

— Подождите, мадемуазель! — останавливает он. А потом достает из кармана мешочек, в котором, когда он кладет мне его в руку, побрякивают монеты. — Возьмите это, они вам пригодятся. Может быть, на них вы сможете сделать то устройство для вязания, про которое рассказывали мне.

— Благодарю вас, ваше сиятельство! — я сглатываю подступивший к горлу комок.

А потом я отбрасываю в сторону всякие светские условности и просто обнимаю Амеди. И наконец выскакиваю из кареты.

А вслед мне несется:

— Никогда не думал, что это скажу, мадемуазель, но я мне очень жаль, что вы мне не сестра!

Я оборачиваюсь — его глаза, как и мои, полны слёз. И чтобы я не успела этого заметить, он велит кучеру трогать. А я, шмыгая носом, бреду ко крыльцу церкви, на котором дожидаются меня бабушка и Клодет.

Граф де Сорель

— Эта девчонка еще пожалеет о том, что так поступила! — его светлость гневно трясет сжатой в кулак рукой. — Если она думает, что принадлежность к семье Лефевров защитит ее, то она сильно ошибается.

Мы вернулись из церкви вдвоем. Мадам Камю и мадемуазель Бертран благоразумно затерялись в толпе, что собралась поглазеть на свадебную церемонию.

— Ты должен поговорить с ней, Арман! — требует дядюшка. — Завтра же отправляйся в дом его светлости и найди способ остаться с ней наедине и всё обсудить. В церкви не было никого из наших знакомых. К счастью, на вашу свадьбу не приглашали гостей, поэтому если слухи и появятся, мы сможем быстро их пресечь, если вы всё-таки поженитесь. Ты слышишь меня, мой мальчик?

Да, я слушаю его не слишком внимательно. То, что случилось этим днем, привело в недоумение и меня самого. Но, в отличие от дяди, я не готов исправлять это.

Хотя сама попытка была недурна. Наш хитроумный план почти сработал. Но сожалею я сейчас не о том, что лишился невесты с хорошим приданым. Нет, мне жаль лишь того, что я не понимаю, почему Изабель так поступила.