Через четверть часа его сиятельство легким покашливанием напоминает мне о том, что пора возвращаться. Я обнимаю бабушек, и мы опять расстаемся. Их отвезет назад в город экипаж герцога Альвена, на котором они и приехали.

Когда мы возвращаемся к Луизе, она окидывает меня любопытным взглядом. Наверно, пытается увидеть следы поцелуев на моих губах или складки на платье. Но я лишь невозмутимо улыбаюсь. И почти всю обратную дорогу мы проделываем молча.

Когда мы возвращаемся в дом Лефевров, граф уединяется с герцогом и разговаривает с ним не меньше часа. А за ужином, на который де Сорель всё-таки не остался, его светлость объявляет о том, что тот попросил моей руки.

— Я не стал отвечать ему, не поговорив с тобой, моя дорогая! — ласково обращается он ко мне. — Но как я понял, его сиятельство уже заручился твоим согласием.

— Да, ваша светлость, — киваю я. — Раз вы считаете этот брак разумным, я готова довериться вашему мнению.

Он этому так явно рад, что ни Амеди, ни старая герцогиня не осмеливаются ему возразить и только сдержанно поздравляют меня с этой помолвкой.

А когда дело доходит до обсуждения деталей предстоящей свадьбы, я говорю, что хотела бы, чтобы это было тихое и скромное семейное торжество. И хотя ее светлость морщится, когда я называю торжество семейным, в этом вопросе она всецело поддерживает меня. Она уже смирилась с тем, что ее герцог признал меня своей дочерью, и теперь пытается не допустить хотя бы того, чтобы этот факт испортил репутацию Лефевров в парижском высшем свете.

Мы сходимся на том, что на венчании будут присутствовать только члены наших семей.

— Но ты должна быть на венчании в платье, которое будет достойно твоего статуса, — не терпящим возражений тоном говорит его светлость. — И разумеется, в тех украшениях, которые носила когда-то твоя матушка.

Как раз из-за платья церемония откладывается на пару недель. Большую часть этого времени я провожу в доме Лефевров, лишь изредка выезжая на прогулку то с Амеди, то со своим женихом.

От графа Клари я каждый день узнаю о Париже что-то новое. Что его население составляет более четырех сотен тысяч человек, что в городе насчитывается почти шестьсот улиц и около восьмидесяти гостиниц, трактиров и монастырских приютов. И он показывает мне самые известные площади столицы — площадь перед Собором Парижской Богоматери и площадь Мобер, образовавшуюся на перекрестке старой римской дороги и дороги паломников в Сантьяго-де-Компостела.

К сожалению, поездки по Парижу были сопряжены с таким понятным мне явлением, как транспортные пробки. Да-да, оказывается, они существуют и в шестнадцатом веке! И без того узкие здешние улицы часто перегораживаются то строительными лесами, то передвижными палатками каких-нибудь торговцев.

По утрам Париж оглашают звуки колоколов сотни церквей, шпили которых видны издалека.

Но еще одной особенностью города становится для меня металлические звуки, издаваемые при малейшем дуновении ветерка многочисленными вывесками, которыми украшены самые разнообразные заведения. На одной только улице Сен-Дени я насчитываю более двухсот таких вывесок.

Повар Лефевров с дотошностью обсуждает со мной меню праздничного обеда. И хотя я готова полностью положиться на его вкус, он настаивает, чтобы я непременно одобрила каждое блюдо — и несколько видов паштетов, и запеченное мясо кабана, и трюфели в сметане, и сладкие десерты, и разумеется, кларет с парижских виноградников.

Примерки свадебного платья тоже занимают немало времени. Признаться, я предпочла бы куда менее вычурный и более удобный фасон. Но мода есть мода, и я послушно позволяю надеть на себя тяжелый наряд с огромным воротником из накрахмаленных кружев, корсажем из тафты с многочисленными слоями и фижмами, которые в два с половиной раза увеличивают объем бедер.

Мысли мои вырываются из этой предсвадебной суеты лишь однажды — когда за ужином герцог Лефевр спрашивает:

— Вы слышали, матушка, что прошлой ночью был убит барон де Бюсси?

— Что? — охаю я. — Не может быть!

Я изначально понимала, что однажды это должно было случиться, но еще надеюсь, что это неправда.

— Да-да, — подтверждает его светлость. — Говорят, на его теле было множество ран и от кинжала, и от острия шпаги.

— Его убил граф де Монсоро? — дрогнувшим голосом спрашиваю я.

— Именно так!

Почему я не предупредила его тогда, в Лувре? Ведь он же сам к нам подошел! Я должна была сказать ему, чтобы он держался подальше от графини де Монсоро!

Слезы текут по щекам, капают на широкий воротник платья.

— Какое доброе у вас сердце, Изабель! — вздыхает герцог. — Вы не были знакомы с бароном, но так прониклись его судьбой.

Разве я могла объяснить ему, что как раз была знакома с де Бюсси — по книгам и фильмам, над которыми я плакала ночами?

Мне уже не хочется есть, и я готова попросить позволения выйти из-за стола и отправиться к себе в комнату, чтобы разрыдаться там без лишних вопросов.

— Вы не должны жалеть его, мадемуазель! — вдруг слышу я голос герцогини. — Он был дурным человеком, и граф де Монсоро всего лишь сделал то, на что его милость барон де Бюсси д’Амбуаз давно нарывался. Конечно, он был любимцем дам и отчаянным дуэлянтом, но знали бы вы, сколько ужасных дел он совершил.

— Стоит ли говорить об этом сейчас? — возражает герцог.

Но поскольку я смотрю на нее в изумлении, она считает нужным пояснить:

— Во время Варфоломеевской ночи он убил двоюродного брата своего отца, вследствие чего его папенька серьезно поправил свое положение. И говорили, что его едва не растерзали в Польше, где он был вместе с его величеством, и где он насильно овладел хозяйкой какой-то гостиницы. А скольких дам он скомпрометировал уже в Париже? И он не стеснялся хвастаться своими победами. О том, что ему уступила и Франсуаза де Меридор, рассказал он сам, за что и поплатился. Что, по-вашему, должен был сделать ее муж? Он всего лишь вступился за честь своей супруги.

Значит, ее зовут не Диана, а Франсуаза? А настоящий Бюсси не только не граф, но и не слишком порядочный человек. Ох, как же непросто это осознать!

Но этим вечером в своей комнате я всё равно лью по нему слёзы — не потому человеку, которого я не знала совсем, а потому, которого знала с детства по романам Дюма.

А еще я надеюсь, что граф де Сорель не таков. И что он благороден и смел. Потому что выходить замуж за подлеца, пусть даже и не совсем по-настоящему, мне совсем не хочется.

Вечером накануне нашей свадьбы я прошу Армана (да-да, я, наконец, начинаю привыкать и к его имени!) сопроводить меня в церковь, в которой состоится венчание. Я называю это таинство венчанием, хотя, как я слышала, в католической церкви на головы брачующихся не накладывают венцов.

Я переступаю порог храма со смешанным чувством любопытства и тревоги. Я здесь впервые, но мне кажется, что я бывала здесь уже много раз. Потому что это та же самая церковь, которая так часто мне снилась. Разноцветные витражи в высоких окнах, статуи святых на колоннах и большой орган, который сейчас молчит.

Широкий проход между рядами скамей, а сбоку у стены небольшая, наглухо закрытая кабинка — исповедальня. Исповедующиеся тут только слышат голос священника, но не видят его самого. Равно как и он не видит их.

Но сейчас священник стоит перед входом в алтарь и о чём-то разговаривает со служкой. И он тоже именно такой, как во сне — старенький и седой.

И от осознания того, что мой сон повторяется уже наяву, мне становится не по себе. Я слишком хорошо помню, чем каждый раз это заканчивалось там, в моем прошлом. Не хочу, чтобы так же случилось и здесь.

Да и с какой стати мне говорить «нет» человеку, с которым мы уже столь прочно связаны? Мы слишком многое знаем друг о друге и должны быть союзниками, а не врагами. Отступать уже поздно. Да и стать женой невероятно привлекательного, а при этом еще и знатного мужчины — не самый плохой вариант для девицы без рода и племени.