А вот сейчас я сама обнимаю его, пусть даже это и не слишком прилично делать на улице. Это отличное решение! Их пребывание в поместье моего супруга уже само по себе будет означать, что они, как и прежде, члены моей семьи. И разумеется, я оставлю им те деньги, что получила и от Армана, и от Амеди — так им будет спокойнее.

— Ты совершенно прав! Именно так нам и следует поступить.

Я возвращаюсь в дом и передаю его приглашение бабушкам. Дезире, конечно, пытается возражать. А вот Клодет сразу ухватывается за эту идею.

— Авиньон совсем рядом, — говорит она. — Так почему бы нам не посмотреть на поместье, которое принадлежит супругу нашей Изабель? А если нам там вдруг не понравится, то добраться до Арля будет не так сложно.

Бабушка качает головой, но я уже вижу, что она тоже согласна. И я обещаю отправить им письмо сразу же после нашей встречи с герцогом Лефевром.

— Дитя мое, но почему же ты сегодня осталась с нами? — вдруг задает мне вопрос Клодет. — Разве эту ночь ты не должна была провести со своим мужем?

Она вгоняет меня в краску, а потом мы смеемся все втроем. И отправляемся спать.

А с самого утра к нам начинают стекаться посетители. Сначала приходят супруги Турнье, и Шанталь еще раз извиняется, что не сказала мне правду раньше. Я заверяю ее, что совсем на нее не сержусь. Как не сержусь и на Моник.

Потом меня вызывает на улицу Камиль. Он взволнованно мнет шляпу в руках и говорит, не решаясь поднять на меня глаза:

— Прости меня, Изабель, за то, что я осмелился когда-то сделать тебе предложение! Если бы я тогда знал… Ох, и мне же следует называть тебя теперь «ваше сиятельство»!

— Да что за глупости ты говоришь? — сержусь я. — Мы друзья с тобой, как и раньше. И не перестанем ими быть.

Но он, кажется, сильно в этом сомневается.

Как сомневается и Лулу, которая приходит ко мне спустя полчаса.

— Какой же я была дурой, что не верила Клодет! И мне так стыдно, что я иногда подшучивала на этим. Я была уверена, что все эти рассказы про то, что ты однажды станешь герцогиней, не стоят и выеденного яйца.

Я обнимаю ее и говорю, что когда мы с Арманом вернемся из Парижа в Прованс, то я приглашу ее в гости в наше поместье. И буду рада, если они с Камилем к тому времени тоже поженятся.

— Ох, представляю, как позеленеют от злости мадам и мадемуазель Марбо, когда узнают, что ты дочь настоящего герцога! — улыбается она.

Днём Арман, как и обещал, нанимает две кареты — на одной из них бабушки уезжают в сторону Авиньона, а на другой мы с ним отправляемся в Париж.

Граф де Сорель

Путь до Парижа занимает у нас неделю. Стоит сухая погода, и дорога довольно неплоха, но ехать без отдыха больше двенадцати часов в день всё-таки непросто. И потому мы останавливаемся на ночлег почти в каждом крупном городе, через который проезжаем — в Валансе, в Лионе, в Аваллоне.

В гостинице я неизменно снимаю два номера, и размещаемся мы с Изабель отдельно. И каждый раз я вижу ее удивленный и даже обиженный взгляд. Но она не спрашивает меня ни о чём, и сам я разговор на эту тему тоже не завожу.

И нет, я вовсе не пренебрегаю ею. Больше всего на свете мне хотелось бы сделать ее своей женой не только формально, но и фактически. Но я сдерживаюсь, хоть и из последних сил.

Сейчас я не могу позволить себе совершить эту ошибку. Я и так уже слишком много их совершил.

Я не могу исключать того, что когда герцог Лефевр узнает правду о моем участие в этом деле, то он потребует от меня немедленно оставить его дочь. И я готов на это пойти ради того, чтобы Изабель, наконец, обрела свою семью. Если платой за это будет мое изгнание, значит, так тому и быть. Я это заслужил.

Это я впутал ее в это гнусное дело, и кому, как не мне, нести за это ответственность. Конечно, расторгнуть наш брак будет непросто, для этого потребуется убедительная причина. И отсутствие консумации брака как раз может быть таковой.

Я усмехаюсь, подумав о том, что мой дядюшка, узнав о том, что я делаю, наверняка сочтет меня сумасшедшим. Ведь его план, по сути, реализовался полностью. Я стал мужем дочери герцога Лефевра и имею право претендовать на ее приданое. А значит, добился именно того, чего хотел. Но почему-то это совсем не приносит мне радости.

Напротив, куда счастливее я чувствовал себя в Арле тогда, когда еще не знал о втором медальоне. Сейчас я почти жалел о том, что Изабель и в самом деле оказалась благородной дамой. Тогда, когда я думал, что она дочь обувщика и вязальщицы, я чувствовал себя почти героем, сумевшим ради своей любви преодолеть ту пропасть, что разделяла нас. Теперь же эта жертва казалась почти смешной.

Я надеялся лишь, что Изабель не подумает о том, что я каким-то образом ухитрился узнать правду раньше, чем ее узнала она сама. Потому что это было не так. И слова хозяйки дома, в котором они проживали, стали для меня таким же громом посреди ясного неба, как и для нее самой.

Чем ближе мы подъезжаем к Парижу, тем больше волнуемся оба. И хотя мы не делимся своей тревогой, я вижу, как нервно комкает Изабель платок, что держит в руках. И как она старается смотреть в окно, лишь бы не встречаться со мной взглядом.

— Мы сразу же отправимся в дом Лефевров, ваше сиятельство? — спрашивает она.

Она снова не называет меня по имени, хотя в Арле она уже начала было это делать. Но теперь так даже лучше. Если нам суждено расстаться, то чем меньше она привыкнет ко мне, тем проще будет ей меня забыть.

— Нет! В дом Лефевров я отправлюсь один. А вы будете ждать меня в гостинице.

Теперь я тоже обращаюсь к ней на «вы», хотя и по имени. Назвать ее «мадемуазель Камю» или «мадемуазель Лефевр» у меня не поворачивается язык. Я думаю, она и сама еще не осознает, кто она на самом деле. И захочет ли семья ее признать.

Меня тревожит еще и состояние здоровья герцога. Что, если за то время, что мы отсутствовали в Париже, оно ухудшилось, и его светлость не сможет даже понять, что именно я буду ему говорить? И даже если захочет, он не сможет обнять свою дочь, которую так долго искал.

— Возможно, ваша семья не поверит нам, — продолжаю я. — И мне не хотелось бы, чтобы вы слышали то, что они, быть может, изволят нам сказать. Вас уже довольно оскорбляли в этом доме — на сей раз пусть эти оскорбления будут адресованы только мне. Но если всё обернется благополучно, я немедленно приду за вам и приведу вас в дом вашего отца.

Париж встречает нас дождем. И по-хорошему нужно бы переждать непогоду, но мы оба испытываем такое нетерпение, что откладывать визит к Лефеврам хоть на полчаса уже невозможно. Я предлагаю Изабель хотя бы пообедать, но она лишь отрицательно мотает головой.

Мы снова снимаем два номера, и я, оставив ее в гостинице, отправляюсь в дом его светлости. При хорошей погоде я проделал бы этот путь пешком — Лефевры живут буквально в паре кварталов отсюда. Но дождь делает такую прогулку невозможной, и я пользуюсь гостиничным экипажем.

— Добрый день, ваше сиятельство! — почтительно приветствует меня Дюпон. — Я немедленно доложу о вас ее светлости!

Ее светлости? Мое сердце начинает биться чаще. Неужели с герцогом что-то случилось? Возможно, прежде чем приезжать сюда, следовало навести какие-то справки?

— Я предпочел бы поговорить с самим господином герцогом, — твердо говорю я. — Этот разговор очень важен, в противном случае я не стал бы тревожить его светлость.

— Боюсь, что это невозможно, ваше сиятельство, — дворецкий кажется заметно смущенным. — Его светлость никого не принимает с тех пор, как…

Он не продолжает, но я понимаю, что он имеет в виду. Его хозяин не принимает никого с тех пор, как из этого дома прогнали Изабель.

— Простите, но я вынужден настаивать на этом! По крайней мере, вам стоит доложить о моем визите его светлости, и он примет решение сам.

Дюпон приглашает меня войти, и когда я располагаюсь в гостиной, всё-таки отправляется к хозяину.