В рекламе он явно не силен. Но спорить с ним бесполезно, и я возвращаюсь к рисункам.

А на следующий день эта покупательница приносит за товар деньги. И говорит, что особенно хозяйке понравился именно комбинезон.

В конце рабочего дня месье Мерлен передает мне вырученные за детские вещи деньги, оставив себе положенный процент. При этом он хмур и не слишком доволен. Мне кажется, куда больше он обрадовался бы, если бы связанные мною вещи так никто бы и не купил.

Понять это мне сложно. Он привык к традиционному ведению дела, и любое отклонение воспринимает как личное оскорбление. И при этом он не понимает или не хочет понимать того, что дело, которое он возглавляет, совсем не развивается. Они давно могли бы расширить гильдию и зарабатывать куда больше. Но они боятся что-то менять.

К концу недели я доделываю порученную мне работу — переношу на хорошую бумагу все старые рисунки и добавляю к ним несколько своих. Составляю отдельный список с расшифровкой использованных в схемах символов. Просушиваю все листы и аккуратно складываю их в кожаную папку.

Я вижу, что месье Мерлен доволен, но всё-таки он скупится на похвалу. Просто кивает и отдает мне деньги. Денег оказывается меньше, чем я ожидала — даже если учесть несколько испорченных листов бумаги. Впрочем, тут я виновата сама — я изначально не оговорила цену. Но я еще надеюсь, что эта неделя работы в мастерской позволит мне сделать шаг в сторону членства в гильдии.

Но я ошибаюсь и в этом.

— Нет, мадемуазель, — качает головой месье Мерлен, когда я спрашиваю его, могу ли я принести на следующей неделе новые детские вещи.

— Но почему? — удивляюсь я. — Вы же видели — их охотно купили!

— Это не имеет никакого значения, мадемуазель, — вздыхает он. — В нашей гильдии всегда работали только мужчины, и мы не намерены нарушать традицию. Вязание — не женское ремесло. И никто из наших мастеров не готов пустить вас на нашу территорию. И я надеюсь, вы понимаете, что продавать связанные вами вещи на рынке, не будучи членом гильдии, вы тоже не можете.

— Но это жестоко, месье! — шепчу я.

— Займитесь чем-то другим, мадемуазель, — он всё-таки отводит взгляд.

Я выхожу из мастерской и медленно иду по улице Вязальщиков, уже не сдерживая слёз.

Мне ужасно обидно. На схемы для вязания я потратила целую неделю. И мало того, что заработок оказался меньше, чем я ожидала, так меня еще и почти вышвырнули из мастерской, как только я завершила работу. А ведь я надеялась, что когда месье Мерлен увидит, какая я старательная и как хорошо я вяжу, он оттает и согласится пусть не принять меня в члены гильдии, но хотя бы продавать мой товар.

Да если бы я могла продавать вязаные вещи сама, я бы прекрасно обошлась без гильдии. Но эти драконовские правила, запрещающие заниматься определенным ремеслом всем тем, кто не входил в соответствующий профессиональный союз, напрочь рушили основы конкуренции.

А ведь я, по сути, не умела ничего другого. И в роли горничной, которую тоже попробовала недавно, я себя уже не представляла. Чтобы идти в служанки, нужно было четко понимать, что общество делится на дворян и простолюдинов, и признавать, что дворяне стоят на ступеньку выше. А мне, родившейся совсем в другое время, сделать это было слишком трудно.

— Что, так и не взяли? — Лулу встречается мне по пути и сразу понимает, что месье Мерлен своего решения так и не переменил.

Я качаю головой.

— Ох! — подруга берет меня под руку. — Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем. Я поспрашиваю, не требуется ли кому-то горничная. Ты же прекрасно справлялась с этой работой, пока мадам Марбо не вздумалось испортить одежду его сиятельства. Кстати, как ни странно, но граф и в самом деле задержался в Арле, так что усилия моей хозяйки не пропали втуне.

— Что? — не сразу понимаю я. — Де Сорель не уехал в Париж?

— Ага, — подтверждает Лулу. — Он получил какое-то письмо от своего дяди и передумал ехать. Мадемуазель Барбара просто светится от радости, хотя по моему разумению, останься он тут хоть на целый месяц, ничего не изменится, и он всё равно не проникнется к ней нежными чувствами.

Ей кажется это просто забавным, а вот меня заставляет задуматься. Но и сидеть дома безвылазно из-за того, что граф остался в Арле, я тоже не могу. И потому когда Лулу и Камиль приглашают меня побывать на ярмарке, что открылась в Амфитеатре, я охотно соглашаюсь. Уж там-то я вряд ли встречу его сиятельство — такие простые и шумные развлечения явно не по вкусу благородным господам.

А вот мы с удовольствием смотрим кукольный спектакль, который разыгрывают бродячие артисты и лакомимся фруктами и леденцами.

Потом Камиль предлагает покататься на карусели.

— Вот уж нет! — хохочет Лулу. — У меня сразу начнет кружиться голова. Я лучше посмотрю на фокусника.

И мы идем к карусели вдвоем. Это удовольствие стоит несколько денье, но мой спутник не позволяет мне заплатить за себя самой. Я сажусь на оленя, а Камиль – на лошадь. Неподалеку играет шарманка, а день светлый, солнечный, каким и должен быть в праздник урожая.

Я думаю о том, как будет здорово, когда вечером мы втроем – я, Камиль и Лулу – пойдем смотреть на фейерверки. Здесь я еще не видела ничего подобного (впрочем, как и мои друзья) — только Матис Турнье рассказывал, как он наблюдал за таким во время своей единственной поездки в столицу. По его словам, ночь расцвечивается тысячами огней — словно на небе появляется множество разноцветных солнц.

Мы как раз проплываем мимо шарманщика, когда Камиль вдруг спрашивает:

– Белла, ты выйдешь за меня замуж?

Он бросает на меня взгляд преданной собаки, а я впервые в жизни не знаю, что сказать.

Карусель перестает крутиться, и мы спускаемся на землю и пробираемся сквозь толпу. Я спотыкаюсь, и Камиль заботливо подхватывает меня под локоть.

– Тебя укачало, да? Мы катались слишком долго.

Он не понимает, что дело совсем не в этом. Наш маленький мир на улице Вязальщиков — прежний, к которому я уже успела привыкнуть, – рухнул пять минут назад. Мир, в котором он, Камиль, был товарищем, другом, да почти братом!

Я осознала, что нравлюсь ему с нашей самой первой встречи. Вернее, ему всегда нравилась настоящая Изабель Камю — наверно, с самого детства. И я боялась, что однажды случится именно то, что случилось сегодня. И даже пыталась это предотвратить. Мне казалось, я ясно давала ему понять, что между нами не может быть ничего большего. Что в мире вообще нет ничего большего и лучшего, чем настоящая дружба. Такая дружба, какая была у нас.

Он выводит меня к лавке со сладкими пирогами, где нас уже дожидается Лулу. Подруга облизывает испачканные вишневым вареньем губы и ухитряется при этом широко улыбаться.

— Знали бы вы, какие фокусы я сейчас видела! Говорят, вечером будет еще одно представление. Вам непременно нужно на нём побывать!

Она замечает наши напряженные лица, и улыбка сбегает с ее ярких пухлых губ.

— Что-то случилось?

Камиль, как обычно, не считает нужным что-либо скрывать:

— Я сделал Изабель предложение.

Лулу охает и застывает — только взгляд ее перескакивает с Камиля на меня и обратно. Лишь через пару минут она снова обретает дар речи:

— И что ты ответила, Белла?

Я теряюсь, и за меня всё говорит Камиль:

— Ничего. Она не ответила ничего, Лулу!

В голосе его звучит горечь.

Конечно, он всё понимает — милый, добрый, благородный Камиль. И мне жаль, что своим безмолвным отказом я причинила ему боль. Но было бы гораздо хуже, если бы я приняла его предложение из жалости или благодарности за то, что он для нас с бабушкой делал.

— Ох, Ками! — Лулу берет его за руку, заглядывает в глаза. — Но зачем? Зачем ты сделал это? Ты же знал! Ты знал, что она откажет тебе!

В мою сторону она теперь и не смотрит. Ее заботит только он, Камиль. И это тоже не становится для меня сюрпризом. Что он ей дорог по-особому, я тоже уже догадалась. Она много лет любит его безответно — так же, как он Изабель.