Он усмехается:

— Разумеется, нет, мадемуазель. Хотя я вас прекрасно понимаю.

— А бани? — спрашиваю я. — В Париже есть общественные бани?

А вот теперь он уже смеется.

— Вы задаете странные вопросы, мадемуазель! Неужели жители Арля не знают, что водные процедуры ослабляют организм и расширяют поры, в которые может проникнуть зараженный инфекцией воздух? Общественные бани были упразднены в столице еще в прошлом веке. А частое мытье лица может ухудшить зрение.

Я смотрю на него с изумлением. Он что, издевается? Хотя что-то подобное я однажды читала в интернете. Но неужели он действительно думает именно то, что говорит? Теперь мне вполне понятна реакция горничной.

Но это же ужасно! Хотя еще в Арле в бедных кварталах я видела множество грязных людей в давным-давно не стиранной одежде. Но я была уверена, что это объясняется отсутствием у них средств для нормальной гигиены. А вот то, что точно так же ведут себя и аристократы, для меня становится неприятным сюрпризом.

— Нам следует заняться вашим гардеробом, — отвлекает меня от невеселых мыслей граф. — И вашими манерами.

Я обиженно фыркаю, а он снова смеется.

— Простите, Изабель, но мой дядя прав — если вы появитесь перед герцогом Лефевром в таком виде, то он сразу сочтет вас самозванкой.

А я боюсь, что он сочтет меня самозванкой в любом случае — даже если я появлюсь перед ним в самом роскошном платье.

— Вы совершенно напрасно относитесь к этому столь легкомысленно, Изабель, — к моему обучению граф де Сорель неожиданно относится весьма серьезно. — Хорошие манеры — отличительная черта всякого благородного человека, а уж дамы — тем более.

Но мне такие рассуждения кажутся странными, и я говорю об этом вслух.

— Но, сударь, герцог Лефевр не может не понимать, что его дочь всё это время воспитывалась в простой и бедной семье. Откуда там было взяться хорошим манерам? Не ожидает же он, что девочка, которая почти двадцать лет считала себя дочерью обувщика, будет изъясняться так же, как те, кто вырос во дворцах? Если бы его настоящая дочь всё это время провела в маленькой деревушке на юге и общалась только с местными рыбаками, то откуда бы ей набраться всех этих премудростей?

Мне кажется это абсолютно естественным — говорить именно так, как всегда говорила Изабель. А уж обучать меня всему тому, что надлежит знать благородной девушке, должны именно в моей новой семье.

— С одной стороны, вы совершенно правы, мадемуазель, — признает его сиятельство. — Но, с другой стороны, мать герцога Лефевра, вдовствующая герцогиня Шарлотта Лефевр полагает, что те, в ком течет благородная кровь, где бы они ни выросли, всегда будут отличаться от простолюдинов.

— Мать герцога Лефевра? — изумленно переспрашиваю я. — Но вы говорили, что сам герцог уже стар.

— Ей уже восемьдесят лет, — сообщает граф. — Но ее ум всё еще остер, и обмануть его будет куда сложнее, чем самого герцога. В этом-то и заключается основная сложность, мадемуазель. В отличие от своего сына, она не верит в то, что ребенок Эстель остался жив, и наверняка будет всячески убеждать его светлость в том, что вы мошенница. Она обожает своего внука и не захочет, чтобы деньги, которые могли бы достаться ему, отошли к кому-то другому.

— Но вы не говорили мне об этом! — возмущаюсь я. — Знай я о том, что у этой девушки есть не только старый и больной отец, но еще и враждебно настроенная бабушка, я ни за что не ввязалась бы в это.

— Ах, перестаньте, мадемуазель! Это ничего не меняет. Вам просто нужно будет очаровать не только герцога Лефевра, но и его мать. Да, сделать это будет труднее, но результат оправдает эти усилия. И подумайте сами о том, какой путь вы проделали из Арля до Парижа. И о тех деньгах, которые вы можете получить.

В принципе в тех манерах, которым он пытается меня научить, нет ничего сложного. Реверансы, которые я часто видела в фильмах, я осваиваю за несколько минут. А большинство правил, которые он мне рассказывают, касаются лишь светского этикета, связанного с нахождением в обществе самого короля. Но эту часть нравоучений я выслушиваю не слишком внимательно. Вряд ли я когда-нибудь буду представлена ко двору, а значит, и забивать себе голову бесполезной информацией совсем ни к чему.

А вот когда его сиятельство доходит до правил поведения за столом, я не выдерживаю и смеюсь.

— Разве я сказал что-то забавное, мадемуазель? — он смотрит на меня с укоризной. — Я всего лишь пытался объяснить вам, как пользоваться вилкой, ибо именно ее наличие на столе отличает трапезу благородного человека от трапезы простолюдина.

Если бы на моем месте была настоящая Изабель Камю, эти объяснения бы ей вполне пригодились, потому что она-то наверняка никогда прежде не видела такой столовый прибор.

Но я сама о вилках знала куда больше, чем де Сорель. Правда, здесь вилки были другими — у них были только два зубца, притом не изогнутых, а абсолютно прямых — и есть ею на самом деле было не слишком удобно.

На следующий день после моего прибытия в Париж я обзавожусь новым платьем — оно вовсе не роскошное и призвано аттестовать меня как скромную барышню, еще не осознавшую свою принадлежность к столь знатной семье.

Я уже знаю, как мне надлежит обращаться к членам своей семьи и как к другим аристократам, которые могут оказаться в доме Лефевров. Я уже много раз рассказала свою легенду и де Сорелю, и его дядюшке и отвечала на их многочисленные и очень каверзные вопросы.

Но потом его светлость решает, что будет лучше, если мои слова подтвердит кто-то еще, и требует, чтобы это сделала моя бабушка.

— Пусть она скажет, что ее невестка перед смертью призналась во всём своему мужу и ее сыну. И именно когда тот узнал, что вы ему не родная дочь, он и отправил вас в деревню.

Герцог Альвен говорит мне это за обедом, на котором я (к его немалому изумлению) выказываю отличное владение столовой вилкой.

— Но это невозможно, ваша светлость! — хмурюсь я. — Моя бабушка ни за что не станет лгать. Так что вам придется удовольствоваться лишь моим участием в этом деле.

Я не собираюсь убеждать Дезире идти против ее убеждений. Она и так уже жалеет, что мы приехали сюда.

— Роль вашей бабушки может сыграть мадемуазель Бертран, — вдруг предлагает граф. — Она, как мне показалось, не столь щепетильна.

И Клодет действительно не отказывается появиться перед герцогом Лефевром. И теперь де Сорель экзаменует и ее.

А через три дня после нашего прибытия в Париж герцог Альвен объявляет нам, что откладывать и дольше визит к Лефеврам уже нельзя.

— Если кто-то узнает, что вы пробыли в моем доме несколько дней, это может вызвать подозрения. Поэтому вам следует сказать, что вы лишь переночевали у меня. И я надеюсь вы понимаете, мадемуазель, что после того, как Лефевр признает вас (а я надеюсь, что это всё-таки случится) вы не должны будете общаться с теми женщинами, с которыми вы прибыли в Париж.

Он не утруждает себя тем, чтобы запомнить их имена, ему это ни к чему. Он полагает, что я буду рада разорвать всякие связи с ними и перейти из одного сословия в другое. А они должны быть рады тому, что вернуться в Арль с мешочком монет в кармане.

Но я уже взяла с графа слово, что он разместит моих бабушек в Париже и найдет возможность обеспечить наши с ними встречи.

В этот вечер я отправляюсь спать с особым волнением. Уже утром мы поедем в дом Лефевров, и встреча с герцогом и его семьей меня пугает.

Завтрак мне приносят в постель. Мягкие и еще теплые булочки и свежайший сыр выглядят очень аппетитно, но я не могу заставить себя проглотить ни кусочка.

И ночью я почти не спала. Я ужасно боюсь. Кажется, я только этим утром по-настоящему осознала, во что мы ввязались. И как права была бабушка, когда пыталась меня от этого отговорить!

Но отступать уже поздно. Герцогу Лефевру уже сообщили, что мы прибыли в Париж, и он уже ждет нашей встречи. Придумать другую историю и привезти к его светлости другую дочь у графа де Сорель уже не получится.