— Да, это так, — признает он. — Но мой отец болен, и он не всегда понимает, что делает.

— Вот как? — удивляюсь я. — Простите, ваше сиятельство, но мне так не показалось. Герцог Лефевр произвел на меня впечатление вполне здравомыслящего человека.

Мне кажется, что он хочет сказать что-то еще, но сдерживает себя. Он слишком хорошо понимает, что я могу передать наш разговор его отцу.

— Мой отец просто не понимает, какой урон репутации нашей семьи наносит ваше появление в этом доме. Дочерью герцога просто не может быть такая простушка, как вы, — он скользит по мне презрительным взглядом. — Даже если герцог Лефевр и признает вас своей дочерью, столичное общество всё равно вас не примет. Вы станете изгоем в свете. На вас станут смотреть свысока и обсуждать и осуждать каждое ваше слово. Хотите ли вы этого, мадемуазель?

Я понимаю, что он прав. Но, каким бы странным это ему ни показалось, я и сама отнюдь не жажду быть принятой в том самом обществе, о котором он говорит. Я не хочу ни появляться в королевском дворце, ни знакомиться со здешними дворянами.

Кажется, граф де Сорель говорил, что у его светлости есть поместье в Пикардии. Было бы замечательно, если бы мы отправились туда. Провинциальные дворяне наверняка окажутся куда менее взыскательными.

Но вслух я говорю другое:

— Ничего, ваше сиятельство, с этим я как-нибудь смирюсь. Я полагаю, что принадлежность к вашей семье имеет куда больше преимуществ, чем недостатков.

Мне жаль этого молодого человека, но я вовсе не собираюсь позволять ему диктовать мне свои желания.

И моя невозмутимость явно выводит его из себя.

— Вы наглая самозванка, мадемуазель! — вскрикивает он и снова морщится, но на сей раз, кажется, от боли.

— Ваше сиятельство, с вами всё в порядке? — торопливо спрашиваю я. — Я сейчас позову горничную?

— Со мной всё хорошо! — резко отвечает он. — И я полагаю, что продолжать наш разговор нет никакого смысла. Я уже понял, что вы из себя представляете.

Он фактически указал мне на дверь. И я не собиралась с ним спорить. Я уже тоже поняла, кто он такой — изнеженный, избалованный мальчик, который привык к тому, что все стараются ему угодить.

Я решила, что нет никакого смысла снова расшаркиваться перед ним в реверансе. Моя вежливость всё равно не переменит его мнения обо мне. И я лишь сухо киваю и выхожу в коридор.

Горничная уже ушла, и мне приходится самой искать обратную дорогу. Сейчас я иду медленнее и уже могу позволить себе изучить окружающую обстановку.

На стенах висят красивые гобелены, на которых изображены сцены рыцарских турниров и охоты. Но они отнюдь не новы, и некоторые из них изрядно запылились. Возможно, из-за плохого зрения его светлость не замечает этого, а слуги пользуются немилосердно пользуются этим.

Герцог и герцогиня уже не молоды, а граф Клари болен. Откуда же в доме взяться порядку?

— Мадемуазель Камю, стойте!

Я слышу скрипучий голос за моей спиной и вздрагиваю. Даже не оборачиваясь, я знаю, кто меня окликнул — старая герцогиня.

— Вы что-то хотите, ваша светлость? — я нацепляю на лицо дежурную улыбку.

Герцогиня смотрит на меня, и взгляд ее полон ненависти.

— Да, я хочу, чтобы вы убрались из дома Лефевров! Надеюсь, я выразилась достаточно ясно? Вам удалось обмануть моего сына, но вы не сможете обмануть меня. Я никогда не поверю, что в вас течет наша кровь. Я не знаю, где вы взяли этот медальон. Возможно, повитуха украла его у моей невестки, а теперь вы решили им воспользоваться. Но всё это совсем не важно. Важно лишь то, что вы вовсе не похожи на Эстель! У нее была стать и изысканная красота, в ней чувствовалась порода!

Я выслушиваю ее без возражений. Я и сама прекрасно знаю то, что она говорит. Она ошибается только в одном — она думает, что это повитуха или ее дочь придумали этот план. Подозревать герцога Альвена и его племянника ей в голову не приходит.

— Я понимаю, ваша светлость, что вам трудно принять меня, но…

Она не дает мне договорить:

— Вы должны сегодня же сказать моему сыну правду и уехать отсюда. А иначе вы пожалеете об этом.

Ее тон не оставляет сомнений в том, что если я не послушаюсь ее, то она станет моим врагом. И это была та угроза, о которой граф де Сорель меня не предупредил. На что герцогиня будет готова пойти, чтобы защитить интересы своего внука?

И в моем сердце появляется еще больший страх, чем прежде.

Остаток дня я провожу в той комнате, которую мне выделили. Горничная говорит, что его светлость не очень хорошо себя чувствует, поэтому стол к обеду в столовой не накрывают, а еду разносят по комнатам.

Приносят поднос и мне. На первое — суп, который очень похож на тот, что я неоднократно пробовала и в Лардане, и в Арле. Там его называют «супом рыбака», потому что это уха из нескольких видов рыб, приправленная чесноком, оливковым маслом и шафраном. А на второе — весьма аппетитная томленая говядина с грибами. Мясо оказывается таким нежным, что просто тает во рту. И яблочный пирог на десерт.

Что же, пусть герцог Лефевр не слишком заботится об обновлении интерьеров своего дома, зато явно ценит хорошую кухню.

В моей комнате нет книг, а поискать в доме библиотеку я не решаюсь. А потому единственным развлечением для меня в этот день становится наблюдение за прохожими, благо, что окно выходит на многолюдную улицу.

Прежде всего, меня интересуют туалеты дам. И после получаса сидения на стуле возле окна я делаю вывод, что наряды парижанок сильно отличаются от платьев жительниц Арля.

Его сиятельство говорил мне, что каждая уважающая себя благородная дама должна иметь не менее тридцати туалетов и менять их каждый день. Конечно, я сильно сомневаюсь, что старая герцогиня захочет потратить на меня хотя бы несколько су, но на случай, если это всё-таки произойдет, я хотела иметь представление о здешней моде.

Мы находимся в той части Парижа, где живут аристократы, и мимо этого дома проезжают красивые и дорогие экипажи, запряженные породистыми лошадьми. Но знатные люди есть и среди спешащих по своим делам пешеходов. Их можно отличить по сшитым из дорогих тканей нарядам. Когда дамы чуть приподнимают подолы своих платьев, чтобы подняться по ступеням крыльца или забраться в экипаж, я замечаю, что туфли у большинства из них не кожаные, а шелковы или бархатные. Такая обувь не выдержит даже самого легкого дождя.

Ужин мне тоже приносят в комнату. Он куда скромнее, чем обед — отварное куриное мясо да белый хлеб. А на ночь горничная предлагает мне кружку молока, от которой я тоже не отказываюсь.

Девушка приносит мне и ночную сорочку — тонкую и украшенную кружевами. Я переодеваюсь и забираюсь в постель. Кровать встречает меня громким скрипом. А постельное белье, хоть и чистое, пахнет затхлостью. Да это и не удивительно. Кажется, в этих комнатах редко бывают гости.

Но я отнюдь не принцесса и засыпаю достаточно быстро, а просыпаюсь только к утру. И пока горничная укладывает мои волосы, я осмеливаюсь спросить, давно ли болен граф Клари.

— Сама я не так давно работаю в этом доме, мадемуазель, — девушка оказывается весьма словоохотлива, — но слышала, что его сиятельство был слаб с самого рождения. Его матушка, первая жена его светлости, скончалась, когда мальчику было всего два года. И он уже тогда часто болел, и доктора запрещали ему бывать на улице. Поэтому он до сих пор почти не выезжает из дома.

— Он вовсе не встает с постели? — уточняю я.

— Нет-нет, мадемуазель, он вовсе не калека. Он может перемещаться по дому без посторонней помощи и много времени проводит в библиотеке. Но вот визитов никому не наносит и сам редко выходит к гостям. Не правда ли, это очень жаль, мадемуазель? Такому знатному господину куда больше пристало бывать на балах, чем сидеть за скучными книгами. Ох, простите, мадемуазель, я едва не забыла сказать вам, что после завтрака его светлость будет ждать вас в голубой зале!