Мы зажигаем свечи, молимся. А потом выходим на улицу, и мои плечи начинают дрожать — то ли от вечернего холода, то ли от страха.

Эта церковь находится недалеко от дома Лефевров, и мы пришли сюда пешком, но сейчас я почти жалею об этом. Парижские улицы и днем полны неожиданностей, а в опустившихся на город густых сумерках и вовсе кажутся пугающе-опасными.

На улице Оруженосцев, по которой мы идем, нет ни единого фонаря. И даже окна многих домов уже закрыты на ночь ставнями, и только из щелей едва пробиваются тусклые лучи.

Я слышу, как за моей спиной Луиза испуганно ахает, когда со стороны переулка, мимо которого мы проходим, слышится шум. Еще надеюсь, что к нам это не имеет отношения. Что просто какой-то горожанин, возвращаясь пьяным из кабака, сейчас пытается найти дорогу домой и ругается, оступившись на булыжной мостовой.

Но нет, не один, а сразу пятеро мужчин выступают из переулка. И они отнюдь не пьяны. В руках каждого — шпага. Их социальную принадлежность определить в темноте довольно трудно. Они не похожи на дворян, но вполне возможно, что они лишь притворяются простолюдинами.

— Что вам угодно, господа? — спрашивает де Сорель, и я вижу, как он кладет руку на эфес своей шпаги.

До этого момента привычка носить с собой оружие повсюду казалась мне довольно странной, но сейчас я понимаю, что это не странность, а насущная необходимость. Правда, в той ситуации, в которой мы сейчас оказались, одна шпага против пяти стоила немногого.

— Ваши деньги, месье! — отвечает мужчина в широкополой шляпе, который стоит чуть впереди.

Я боюсь, что из-за желания не показать свою слабость перед нами граф начнет геройствовать, но нет, он послушно достает из кармана бархатный кошель и бросает его в сторону незнакомца. Тот ловко ловит его на лету, и улица оглашается звоном монет.

Но мужчины вовсе не торопятся отойти в сторону и пропустить нас. Напротив, двое из них по знаку своего предводителя обходят нас и встают нам за спины. Луиза всхлипывает, а я прижимаюсь к стене каменного дома, возле которого мы стоим. Так я хотя бы могу видеть всю картину целиком.

Мне вдруг приходит в голову мысль, что это нападение может быть отнюдь не случайным. Что, если их наняла герцогиня Лефевр? От этого предположения я холодею. Если это действительно так, то они нас не отпустят. Ни меня, ни графа, ни бедняжку Луизу.

А ведь ее светлость и в самом деле могла на это пойти. Когда еще, как не сейчас? Завтра — день нашей с Арманом свадьбы, и предпринимать что-либо после этого будет уже поздно. А сейчас она может избавиться от самозванки и сохранить для любимого внука огромную сумму денег.

— Вы получили то, что хотели, сударь, — напоминает граф. — Что вам угодно еще?

— Оставьте нам ваших дам, месье, и сможете продолжить свой путь! — насмешливо говорит всё тот же мужчина.

Он изначально понимает, что это требование не выполнимо и просто провоцирует де Сореля на схватку. Но драться одному против пятерых — чистое безумие!

Граф обнажает шпагу.

— Надеюсь, сударь, вы не настолько низко пали, чтобы нападать на меня впятером, — должно быть, по манере разговора он тоже почувствовал в своем противнике аристократа. — Но я готов сразиться с каждым из вас по отдельности.

— И не надейтесь, месье! — отвечает тот. — Если вы окажетесь искусным фехтовальщиком, то наши поединки затянутся надолго, а у нас нет столько времени. Поэтому простите, но именно сегодня я напрочь лишен благородства.

Он тоже выставляет шпагу вперед, и то же самое делают и его приспешники.

— Помогите! — громко кричу я.

Но в ответ ни раздается ни звука, и ни одно из окон не открывается. Похоже, парижане предпочитают не соваться в те дела, которые не касаются их напрямую.

— Не будем тратить время, месье! — говорит мужчина в шляпе и подает знак своим товарищам.

Впрочем, нападают они втроем, а не впятером. Те двое, что подошли к нам с Луизой, остаются на месте, чтобы не позволить нам убежать. Теперь я еще больше убеждаюсь в том, что их цель — именно я.

Узость улицы играет графу на руку, окружить его они не могут, и он довольно ловко в первую же минуту рассекает куртку на рукаве одного из мужчин. И похоже, еще и царапает ему руку, потому что тот взвизгивает и разражается ругательствами.

— Здесь дамы, сударь! — напоминает де Сорель.

Граф двигается легко и изящно. Похоже, он и в самом деле отменно владеет клинком. Но я понимаю, что чем дольше будет длиться поединок, тем меньше сил у него останется. А еще он вынужден волноваться за меня, и время от времени он оглядывается назад, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке.

Я удивляюсь тому, что те бандиты, что стоят с нами рядом, просто не приставят нож к моему горлу и не потребуют, чтобы его сиятельство сложил оружие. Но, должно быть, они все пятеро дворяне и хотят создать хотя бы видимость справедливой борьбы.

Но что они сделают со мной потом? Убьют прямо здесь, на улице Оружейников, оставив лежать на булыжной мостовой? Вряд ли герцогиня захочет разделаться со мной своими руками.

Я перевожу взгляд на Луизу и вижу, что она закрыла глаза. И только губы ее шепчут молитву.

Я и сама ежесекундно вздрагиваю — при каждом ударе, направленном в сторону графа, при каждом его тяжелом вздохе, при каждом неуверенном шаге.

И я кричу снова и снова — до тех пор, пока хватает сил и мое горло не сводит в кашле.

Из-за слёз я не замечаю того, что на улице появляется еще один человек. И только прохожий, что невовремя оказался на этой улице, испуганно вскрикивает: «Осторожнее, господа!», я поворачиваюсь в его сторону.

— Проваливай отсюда, пока цел! — советует ему мужчина в берете с пером, что стоит подле нас с Луизой. — А не то тоже окажешься насаженным на вертел.

И он угрожающе взмахивает шпагой.

Прохожий отодвигается к стене, но уйти не торопится. Одет он как типичный горожанин — в простую, неброского цвета одежду, и лицо его было почти полностью скрыто шляпой. Он был высок и худ, вот и всё, что можно было разглядеть. Однако он явно не из робкого десятка. И шпага при нем тоже, кажется, есть.

— Пятеро на одного? — удивляется он. — Разве это будет не бесславная победа, господа?

Я благодарна ему за то, что он хотя бы не прошел мимо, но понимаю, сколь малое влияние это окажет на соотношение сил. И мне искренне жаль его — ни в чем не повинного прохожего, который просто не оказался равнодушным.

— Ну, что же, ты сам этого захотел! — бросается к нему мужчина в берете.

— Прошу прощения, мадемуазель! — чуть кланяется мне прохожий, занимая удобную для себя позицию и тоже почти прижимаясь спиной к стене. — Господа, прошу вас, осторожней! Тут дамы! Надеюсь, хотя бы с ними вы не сражаетесь?

К мужчине в берете присоединяется его товарищ, и теперь они атакую нашего неожиданного помощника вдвоем. И поскольку нападающие явно люди в таких схватках бывалые, я ожидаю, что они легко расправятся с ним. Но нет, он стоит как скала. Вернее, он чуть сдвигается в сторону таким образом, чтобы отвести этих двоих как можно дальше от нас с Луизой.

При этом и тело его, и ноги почти неподвижны, и только кисть правой руки, которой он держит шпагу, вращается почти вкруговую. А вот его противники всё время перемещаются — прыгают то вправо, то влево, приседают и выпрямляются снова. А он словно бы этого не замечает вовсе и лишь невозмутимо парирует их удары.

— Быть может, уже довольно, господа? — насмешливо интересуется он. — Вы же видите, что я фехтую куда лучше, чем вы. Право же, мне даже неловко будет вас ранить — всё равно, что ранить ребенка.

Мужчина в берете рычит и еще яростнее делает шаг вперед.

— А вы, сударь, не только грубиян, но и глупец, — комментирует он. — Ваш рост и длина руки не позволят вам до меня дотянуться, как бы вы ни старались. А вот я до вас дотянусь легко.

И он делает выпад и поражает противника в плечо. Тот вскрикивает, роняет шпагу и отскакивает уже назад. А его товарищ, оставшись с этим отменным фехтовальщиком один на один сразу теряет свою храбрость, и даже я понимаю, что его поражение — дело нескольких минут. Но нашему защитнику хватает всего пары секунд. Еще один выпад, и еще один противник выведен из боя.