Если для того, чтобы обеспечить им безбедную старость, я должна рискнуть, то почему бы мне этого не сделать?

Я перевожу взгляд на Клодет. Она улыбается и чуть заметно кивает. Она хочет, чтобы я согласилась?

В итоге я не отвечаю ни «да», ни «нет». Я беру паузу до завтрашнего утра.

Хотя его сиятельство пытался нас поторопить — его беспокоит состояние здоровья герцога Лефевра, и он хочет вернуться в Париж как можно скорее.

Когда граф де Сорель всё-таки оставляет нас, мы втроем держим совет за ужином. Бабушка против того, чтобы принимать предложение его сиятельства, Клодет за. А я колеблюсь.

— Подумайте о старом и больном герцоге, — говорит Клодет. — Единственная радость для него — это его потерянная дочь.

— Этой дочери никогда не было, — возражает бабушка.

— Да, не было, — соглашается гадалка. — Но он-то этого не знает. Он ждет ее. А если ему сообщат правду, то эта правда его убьет.

— Не делай вид, что ты встала на сторону графа исключительно из благородных соображений, — ворчит бабушка. — Ты просто услышала звон золотых монет. Но, надеюсь, ты не забыла, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке?

— Да в чём же тут опасность, Дезире? Правду будут знать только господин граф да его дядюшка, а уж им нет никакого резона нас выдавать. Даже если вдруг выяснится, что никакой дочери на самом деле не было, так откуда же Белла могла это знать? Она скажет, что узнала обо всём от господина графа — он разыскал ее и объявил о том, что она — дочь герцога Лефевра, которую похитили во младенчестве.

— Кто похитил? — спрашивает бабушка. — Мой сын? Моя невестка? Ты же знаешь, я не умею врать. И на старости лет не собираюсь этому учиться.

Клодет пожимает плечами:

— Значит, это скажу я. Скажу, что твоя невестка Моник призналась мне однажды, что Изабель вовсе не ее дочь.

Фантазии старой гадалки может позавидовать любой писатель. Она уже придумала целую историю для того, чтобы нас оправдать. Хотя ее идея свалить всё на графа де Сорель мне нравится.

Действительно, откуда я могу знать, чья я дочь на самом деле. Граф приехал к нам с этой новостью и был в своем рассказе достаточно убедителен. Так почему бы мне было ему не поверить?

Но помимо боязни разоблачения, меня волнует еще и этическая сторона дела. Как бы мы ни пытались себя оправдать, обман есть обман. И если мы примем предложение графа, то сразу станем такими же мошенниками, как и он сам.

Об этом же говорит и бабушка.

— Если мы ввяжемся в эту историю, то станем ворами. Мы, по сути, украдем деньги у того, кто должен был бы их получить.

— Про кого это ты говоришь? — удивляется Клодет. — Про сына господина герцога от первой жены? Так он получит титул и поместье. Уж его-то точно не стоит жалеть. Все, что принадлежит роду Лефевров, перейдет именно к нему. А дочери достанется только то, что составляло приданое второй жены. Не удивлюсь, если пасынок ее не любил, и если так, то уж она наверняка бы не хотела, чтобы именно он завладел ее деньгами.

Это звучит логично, и я киваю. А гадалка, воодушевившись моим одобрением, продолжает:

— Но если ты всё еще сомневаешься, Дезире, то большую часть денег, которые получить Белла, мы можем пустить на благие цели — уж этого-то сын герцога не сделает точно. Ты только подумай, скольким людям мы сможем помочь? Сколько голодных накормить, скольким обездоленным дать кров.

Первый раз за всё время нашего разговора бабушка кажется не слишком уверенной в своей правоте.

И наконец, мы решаем еще раз выслушать графа. Всего лишь выслушать и задать ему дополнительные вопросы.

Когда вечером я отправляюсь во двор снимать развешенное там постиранное белье, я сталкиваюсь с Камилем. Он, всегда такой вежливый и обходительный, на сей раз проходит мимо меня, словно со мной не знаком. Я понимаю — его гложет обида. Но я не могу нести ответственность за то, что он сам себе придумал.

Конечно, я могу перед ним извиниться. Но за что? За то, что считала его своим другом? За то, что не видела в нём любимого мужчины?

Впрочем, он не оставляет мне возможности с ним поговорить. Когда я останавливаюсь, он уходит к себе. И я слышу, как громко хлопает дверь за его спиной.

И почему-то именно эта встреча становится еще одним доводом в пользу того, чтобы принять предложение де Сореля. Здесь, в Арле, мы чужие для всех. Но и возвращаться в Лардан было бы глупо. Тем более, что до осени нам нужно расплатиться с отцом Патриса.

Я раздумываю об этом почти до самого утра и засыпаю уже на рассвете. А потому когда приходит де Сорель, бабушке приходится меня будить.

Торопливо вскакиваю, одеваюсь и причесываю волосы.

Когда я выхожу на кухню, его сиятельство приподнимается из-за стола и кланяется мне. Мы с бабушками размещаемся на лавках, а он снова опускается на единственный табурет.

— Как дочь повитухи объяснила в письме то, что настоящий ребенок герцога пропал? И откуда взялся тот мальчик, которого посчитали его сыном?

Это первые два вопроса из тех, что я придумала сегодняшней ночью.

— Она написала, что в ту ночь к услугам ее матери прибегли две женщины, и вторая разродилась мертвым ребенком. А герцогиня родила крепенькую девочку, но сама не смогла оправиться от родов. И пока повитуха хлопотала возле нее, другая роженица поменяла детей и была такова. А вот о причинах такого поступка мы можем только догадываться. И если вы, мадемуазель, согласитесь играть роль этой девочки, мы придумаем эти причины. Скажем, роды у вашей матери были тяжелые, и повитуха сказала ей, что она больше не сможет иметь детей. И у нее от этого помутился рассудок, вот она и совершился столь странный поступок.

— Но почему же повитуха сразу не сказала правду? — снова спрашиваю я. — Ведь ее светлость сопровождали кучер и наверняка горничная. Если бы они сразу бросились на поиски, ребенка наверняка удалось бы найти.

— Она просто перепугалась, — пожимает плечами граф. — Подумала, что ее могут обвинить в сговоре с той женщиной. К тому же она понятия не имела, что речь идет о герцогине — ее светлость, опасаясь нападения разбойников, путешествовала инкогнито и в очень простой карете. Ну, а когда повитуха узнала ее титул и имя, менять свои слова было уже поздно.

Всё то, что он говорит, звучит вполне правдиво. Так вполне могло быть и на самом деле. И всё равно я понимаю, что это ложь. И что-то внутри меня протестует против этого.

— Герцог захочет узнать, как вы сумели разыскать его дочь, — говорит Клодет. — Если та женщина сбежала с ребенком, а никто не знал ее имени, как вы смогли бы найти ее спустя столько лет?

Но де Сореля этот вопрос ничуть не смущает:

— Допустим, повитуха знала ее имя. Только не знала, где она живет. А поскольку, кроме повитухи, все эти годы правду не знал никто, то эту женщину никто и не искал. А я обошел половину Арля и вышел на ее след.

— Хорошо, — кивает Клодет. — Но что будет, если герцог Лефевр вам не поверит? Вряд ли в столь серьезном деле ему будет достаточно только ваших слов. Ведь и его сын, и другие родственники наверняка станут внушать ему, что девушка, которую вы привезете — самозванка.

— Не беспокойтесь, сударыня, — усмехается он, — у меня есть доказательство, которое убедит его светлость в моей правоте.

И он выкладывает на стол золотой медальон в виде сердца. Кулон не новый, на его чуть потемневшей поверхности заметны царапины и потертости.

— Откройте его, — говорит граф и протягивает его мне.

Я открываю. Внутри портрет светловолосой девочки. Миниатюра очень красивая и явно написана кистью настоящего мастера.

— Это кулон герцогини Лефевр? — спрашиваю я. — Но если так, то откуда он у вас?

— Чтобы ответить на ваш вопрос, мадемуазель, мне придется снова вернуться на несколько лет назад. У барона Клода Бертье были две дочери-погодки, очень похожие друг на друга. И благодаря своей исключительной красоте и богатству своего отца, они обе сделали блестящие партии. Старшая, Анаис, стала женой герцога Альвен, моего дяди. А младшая — Эстель — женой герцога Лефевра. Тот медальон, который вы, мадемуазель, сейчас держите в руках, был подарком барона своей старшей дочери в день ее первого причастия. На самом деле таких медальонов было два — потому что младшей дочери он подарил точно такой же и в тот же самый день. Разумеется, портреты немного различались, как различались и сами девочки. Но спустя столько лет этой разницы никто не заметит.