Она выходит из комнаты, а я без сил опускаюсь на стул. И почему она вздумала поручить это именно мне? Не подумает ли де Сорель, что я сделала это намеренно? Каждая встреча со мной приносит ему какой-то ущерб.

Но идти на попятную поздно, и через четверть часа, как и было велено, я появляюсь в уютной гостиной. Мадам Марбо сидит в кресле, а ее дочь и граф — на диване. Когда я открываю дверь, я еще слышу их смех, но стоит мне переступить порог, как улыбки сбегают с их губ.

В руках я держу камзол, и де Сорель говорит:

— Если вы привели его в порядок, то отнесите его в мою комнату.

— Простите, ваше сиятельство, — лепечу я, низко наклонив голову, — но я испортила его. Я наливала масло в лампу и пролила его на ваш камзол.

И я разворачиваю камзол, показывая всем большое жирное пятно.

— Да как ты посмела, криворукая дура? — взвизгивает мадемуазель Марбо. — Ты хоть знаешь, сколько стоит такая вещь? Да твоего жалованья за несколько месяцев не хватит, чтобы купить такую одежду!

По моему разумению, ей следовало вести себя совсем не так. Но, кажется, она не нуждается в моих советах.

Я осторожно смотрю на графа — его лицо не выражает никаких эмоций. Я помню указание хозяйки броситься перед ним на колени, но не могу заставить себя сделать это. Только не перед ним!

А мадам Марбо торопливо говорит:

— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, здесь неподалеку есть отличный портной, который за пару-тройку дней сошьет вам превосходный дорожный камзол. И поскольку этот пассаж случился в нашем доме, мы, разумеется, оплатим всё сами. А эта неумеха сегодня же получит расчет! Поди прочь!

Я не заставляю ее повторять дважды и пулей вылетаю из комнаты. Только вернувшись в каморку, перевожу дыхание. Теперь мне нужно дождаться мадам Марбо и получить свои деньги.

Хозяйка приходит через несколько минут. Похоже, ей тоже не терпится выпроводить меня из дома, пока его сиятельство не вздумал со мной поговорить.

— Вот твои деньги, — она кладет на стол с десяток серебряных монет в два су.

— Вы шутите, ваша милость? — изумляюсь я. — Это куда меньше, чем жалованье за неделю!

Она мрачнеет, но достает из мешочка еще пяток монет. Но даже на это я не согласна.

— Вы обещали, что дадите больше, мадам! — напоминаю я.

Я не угрожаю ей, но надеюсь, она понимает, что за мое молчание ей тоже придется заплатить.

— Хорошо, — резко говорит она и вместо горстки двойных су, которые сгребает обратно в кошель, кладет на стол две более крупные по размеру серебряные монеты в четверть экю. — И не смей больше появляться в этом доме!

— Разумеется, мадам! — я опускаю монеты в карман и, дождавшись, когда она выйдет из каморки, раздеваю форменную одежду и надеваю свою.

Хорошей горничной из меня, увы, не получилось.

По дороге домой я покупаю кусок соленой свинины и бобов и готовлю на ужин отличное блюдо. За ужином я рассказываю о том, как заработала сегодня половину экю, и мы с бабушками смеемся над матримониальным планами мадам Марбо. А когда к нам в гости после работы заглядывает Лулу, то мы узнаем и продолжение этой истории.

— Его сиятельство заявил, что обойдется и без нового камзола. Кажется, он готов купить любой готовый, который подойдет ему по размеру, только бы поскорей отправиться в столицу. Но хозяйка и слышать об этом не хочет. Весь ужин она убеждала его, что такому важному господину и в дороге надлежит выглядеть соответственно.

— А что же ее дочка? — улыбается Клодет. — Пришлась ли она по сердцу его сиятельству?

— Вот уж нет! — хмыкает Лулу. — Она, конечно, хорошенькая, но в Париже-то, поди, таких полным-полно. А он мужчина видный, ему и жена нужна под стать. Но мадам Марбо сдаваться не намерена. Она сказала, что если понадобится, то они с Барбарой поедут и в столицу.

А когда я выхожу на улицу ее проводить, она берет меня под руку и тихо говорит:

— А ее сиятельство про тебя спрашивал!

— Что? — меня бросает в дрожь. — У кого спрашивал? У мадам Марбо?

Лулу хохочет:

— Да нет, конечно! У меня спрашивал, когда я развешивала во дворе белье. А он вышел проведать свою лошадь. Он спросил, не знаю ли я, где он может найти ту горничную, что испортила его камзол.

— Ох, Лулу! Но это совсем не смешно! Мадам Марбо заплатила мне за это всего две серебряные монеты. А что, если он вздумает потребовать с меня полную стоимость камзола? Разве я смогу доказать, что сделала это по ее указке?

Мне и в самом деле становится не по себе. В теле Изабель я только несколько месяцев, но за это время прекрасно сумела понять, насколько бесправны здесь простые люди. И мое слово против слова мадам Марбо не будет стоить ничего.

Но Лулу мотает головой:

— Да нет же, Белла, мне вовсе не показалось, что он рассержен и жаждет мести. И мне подумалось, что дело вовсе не в камзоле. Ты ему просто понравилась!

— Вот еще глупости! — возражаю я.

— А хочешь, я скажу ему, где ты живешь, и мы узнаем, что ему нужно? — подтрунивает надо мной подруга.

— Не вздумай! — пугаюсь я.

Еще одна встреча с графом мне совсем ни к чему. Я и так задолжала ему слишком много. И я прошу Лулу сообщить мне, когда его сиятельство уедет из города. А до тех пор я постараюсь вовсе не выходить из дома.

На следующее утро мы с бабушкой снова принимаемся за еще не обработанную шерсть. Я беру в руки щетки-чесалки, а она — веретено. Я даже не знаю, зачем мы это делаем, ведь месье Мерлен мне так и не ответил. Но даже если он не сумеет продать мой платок и не даст мне новых заказов, я не намерена бросать вязание. Нравится ему это или не нравится, но если это ремесло окажется способно принести нам хоть какие-то деньги, то я хочу им заниматься.

И когда раздается стук в дверь, я так и выхожу ее открывать — с чесалками в руках. А когда вижу на пороге месье Мерлена, то едва не роняю их.

— Доброе утро! — хмуро басит глава гильдии.

Выглядит он так, словно его кто-то заставил прийти сюда, и он всем своим видом старается показать, как ему этого не хотелось.

— Доброе утро, месье Мерлен! — сердце мое замирает от предвкушения того, что он может мне сообщить. — Прошу вас, проходите!

Он переступает через порог, но в ответ на приглашение пройти в комнаты мотает головой.

— Некогда мне. Я ведь чего зашел — платок я твой продал. Один наш заказчик пришел к нам в мастерскую вместе с супругой. У него ноги больные, он шерстяные чулки покупал. А она возьми да и заговори про боли в пояснице. Вот я ей платок и предложил. И уж больно он ей приглянулся, — он достает из кармана тряпочный мешочек и протягивает его мне. — Тут два с половиной ливра. Это больше, чем я ожидал получить.

Я расплываюсь в улыбке, а потом спохватываюсь и торопливо говорю:

— Надеюсь, вы взяли часть денег себе, месье? Тот процент, что получает гильдия?

Его густые брови сурово сходятся над переносицей:

— Уж не надеетесь ли вы, мадемуазель, что это дает вам право войти в нашу гильдию? Да ничего подобного! Среди нас женщин не было и не будет!

Мне ужасно обидно это слышать. Быть может, я и уступаю их лучшим мастерам в умении вязать чулки, но в вязании других предметов одежды многим из них наверняка могу дать фору. И то, что они отказывают в возможности работать с ними лишь потому, что я — женщина, кажется мне диким бредом.

Но я понимаю — нравы здесь совсем другие. А в чужой монастырь, как известно, со своим уставом лучше не соваться. Поэтому я сдерживаю свой гнев.

— Простите, сударь, о членстве в гильдии я не смею и помышлять. Но это вовсе не отменяет того, что часть этого дохода должна была остаться у вас — ведь без вас я не сумела бы продать платок. И быть может, вы согласитесь взять на продажу и еще какие-то вещи? Те, которые ваши мастера не умеют вязать?

Но этот ход тоже оказывается ошибкой. Потому что в течение следующей четверти часа он сердито рассказывает мне о том, что его мастера и подмастерья куда опытнее, чем я. А некоторые из них в поисках новых знаний и вовсе прошли пол-Европы и в каждом городе, где останавливались, сумели чему-то научиться.