— Откуда это у тебя? — голос ее звучит как-то глухо.

— Лучше не спрашивайте, Шанталь, — я качаю головой. — Эта вещица оказалась у меня случайно, и мне нужно вернуть ее хозяину.

Сказать ей правду я не могу. Да и здесь, в Арле, эта правда вряд ли кому-то нужна.

— А кто ее хозяин, Изабель? — почему-то продолжает допытываться мадам Турнье.

— Герцог Лефевр.

Это-то я сказать могу. Здесь его светлость не знает никто.

— Герцог? — вздрагивает Шанталь, потом бросает на меня почти безумный взгляд, и вдруг глаза ее закатываются, а сама она падает на пол, за секунду лишившись чувств.

— Да что это с ней такое? — спрашивает Клодет и легонько хлопает ее по щекам. — Дай воды, Изабель!

Я зачерпываю ковшом воды из стоящего у стены бочонка, подаю бабушке, которая уже тоже опустилась на пол и положила голову Шанталь себе на колени. Дезире опускает в ковш руку, а потом брызгает водой в лицо мадам Турнье.

Мне становится страшно, и я тоже дрожу, и его сиятельство обнимает меня за плечи. Каким же странным днем оказывается наша свадьба. Теперь вообще все словно забыли о ней. И даже я сама.

Шанталь открывает глаза, и обводит комнату всё тем же диковатым взглядом. Граф отпускает меня и помогает ей подняться и сесть на табурет.

— Давайте мы проводим вас домой! — предлагаю я. — А если хотите, я позову вашего мужа или сына, и они сами вас отведут.

Но она мотает головой, а глаза ее наполняются слезами.

— Нет-нет, дорогая Изабель, я уже в порядке. Не знаю, что со мной случилось, — она косится на стол, где всё еще лежит медальон. — Но ты, пожалуй, права. Прошу тебя, позови Матиса!

Я выхожу из нашей квартирки и бегу вверх по лестнице.

— Месье Турнье! Месье Турнье! Спуститесь, пожалуйста, к нам.

Я не хочу его пугать, а потом предпочитаю не пояснять, зачем именно он нам нужен. Я ожидаю, что Шанталь просто обопрется о его руку и пойдет домой.

Но нет, когда Матис, кряхтя и ворча, заходит на нашу кухню, мадам Турнье говорит совсем не то, что я думала услышать.

— Матис, ты помнишь шкатулку, которую ты подарил мне на свадьбу? Она стоит на верхней полке буфета. Прошу тебя, принеси ее сюда!

Я ничего не понимаю. Какая шкатулка? Почему она понадобилась ей именно сейчас? И кажется, ее муж понимает не больше моего. Потому что он начинает ворчать еще громче. Но всё-таки топает к себе, а минут через десять возвращается, неся в руках небольшую шкатулку из орехового дерева.

Он отдает ее жене, и та ставит ее на стол и дрожащими руками начинает доставать из нее ленты, бусы, медные и серебряные броши. А потом поднимает деревянное донышко. Шкатулка оказывается с секретом.

Но не шкатулка поражает меня сейчас, а то, что находится в ее потайном отделении.

Там лежит такое же золотое сердце, что и у нас на столе! Только оно без цепочки.

И Шанталь не берет его в руки, она словно боится даже дотронуться до него. И смотрит на меня, словно предлагает сделать это мне.

И я беру кулон и раскрываю его. Да, это тоже медальон с портретом белокурой девочки. Но теперь, когда медальоны лежат рядом, я вижу, что девочки на портретах разные. Они очень похожи, но у них чуть разный наклон голов, и локоны уложены чуть по-другому.

Хотя если бы Шанталь показала мне свой медальон в другом месте, я непременно решила бы, что он тот самый, что мне когда-то дал граф де Сорель. Не удивительно было, что герцог Лефевр тоже ошибся.

— Где вы взяли этот медальон, мадам? — я вздрагиваю от звука голоса Армана. — Как он к вам попал?

Мадам Турнье молчит. Слёзы катятся по ее щекам, падают на белоснежную рубашку.

— Что ты молчишь, Шанталь? Ты разве не слышала вопрос его сиятельства?

Я никогда не видела бабушку в таком состоянии. И никогда не слышала, чтобы она хоть на кого-то повышала голос.

— Я не знаю, с чего начать, мадам! — тихо говорит она. — Я так и знала, что не должна была его брать!

— А я говорил тебе, что это до добра не доведет, — сердито прибавляет ее муж. А потом смотрит на графа. — Вы здесь из-за этого, господин? Вы прибыли за медальоном? Прошу поверьте, мы тут совершенно ни при чем! Мы его не украли! Моя жена всего лишь хотела сделать доброе дело!

А бабушка уже совсем выходит из себя и уже трясет Шанталь за плечи.

— Да говори же ты, как он к тебе попал?

Мне кажется, она вот-вот начнет хлестать ее по щекам. Дезире словно поняла то, что еще не в силах понять остальные. И всё-таки одна догадка пронзает мой мозг.

— Так это вы, мадам, украли ребенка у жены герцога Лефевра? Неужели Камиль — герцогский сын?

Шанталь вздрагивает, а Клодет резко говорит:

— Дочь повитухи написала его светлости, что это была девочка, а не мальчик!

Но я уже не знаю, можно ли верить той женщине. И самой повитухе, и ее дочери. Возможно, какие-то факты забылись за давностью лет.

— Нет! Конечно, нет! — рыдает мадам Турнье. — Я не имею к этом медальону никакого отношения! Мне отдала его Моник!

Что? Моник? Мать Изабель?

Бабушка отпускает Шанталь и без сил опускается на свой табурет. Ее лицо такое белое, что мне кажется, она сама вот-вот упадет в обморок.

В комнате повисает молчание. Каждый из нас сейчас пытается осознать то, что сказала мадам Турнье.

— Будет лучше, мадам, если вы расскажете нам, как всё было, — обращается к ней Арман. — Если вы тут ни при чем, то вам нечего бояться.

— Да-да, расскажи им всё, Шанти! — требует и ее муж. — Ты не должна отвечать за то, в чём ты не виновата! И я говорил тебе, чтобы ты выкинула этот медальон! Но ведь ты всегда со мной споришь!

Он стоит у стены — покрасневший, взволнованный. И я понимаю, что если Шанталь сейчас не заговорит, то он расскажет нам всё сам.

— Это случилось шесть лет назад, — всхлипнув, приступает к рассказу мадам Турнье. — Должно быть, ты помнишь, Изабель, что вы с родителями тогда жили как раз в этой квартире. Моник тогда тяжело заболела и перед смертью позвала меня к себе. Ей было очень плохо, и она едва могла говорить. Когда я пришла к ней, то побоялась, что из-за разговора ей может стать еще хуже. Тем более, что незадолго до этого к ней уже приходил священник. Но она настаивала, чтобы я выслушала ее, и я не могла ей отказать. Мы были подругами, да, и всегда старались помогать друг другу. Поэтому я села рядом с ее кроватью и стала слушать.

Она замолкает и просит воды. Я подаю ей кружку, и она жадно пьет, а потом облизывает губы.

— Тогда она рассказала мне нечто немыслимое, и я ни за что не поверила бы ей, если бы не этот медальон.

— Она сказала вам, что Изабель — не ее дочь? — спрашивает Арман.

Шанталь кивает.

— Да, именно так она и сказала!

— А прежде вы не догадывались об этом?

— Как я могла об этом догадаться, ваше сиятельство? Да, Изабель была не сильно похожа на Моник и Джереми, но ведь такое бывает, правда? И Моник была беременна и родила в положенный срок. В тот день она отправилась на рынок, и схватки начались у нее по дороге, неподалеку от дома повитухи. В доме мадам Лизетты она и родила. И когда она вернулась домой с малюткой на руках, то разве могли мы что-то заподозрить?

— А мой сын? — тихо спрашивает бабушка. — Он знал, что Белла не их дочь?

— Нет! Она побоялась ему в этом признаться! У них же долго не было детей. Моник всё никак не могла выносить ребенка. А она так хотела стать матерью! А когда и этот ее ребенок родился мертвым, то она обезумела от горя. А в тот же день у мадам Лизетты была еще одна роженица. И там всё оказалось наоборот — во время родов умерла мать, а ребенок остался жив. Моник сказала мне, что тогда это показалось ей знаком судьбы. Она сказала, что пожалела крошку, которой не суждено было познать материнскую любовь, и решила заменить ей мать. Я понимаю, что она поступила очень дурно, но сделала она это не по злобе. У нее просто помутился рассудок.

Как странно! Ведь именно эту версию предложил де Сорель, когда пытался объяснить поведение той женщины, что по словам дочери мадам Лизетты, украла ребенка.