— Я вовсе не хотела вас обидеть, сударь, — вздыхаю я, уже не зная, с какого бока к нему подойти. — Но, может быть, всё-таки есть что-то, за что эти уважаемые люди просто не хотят браться?

А вот тут он вдруг кивает.

— Да! Такое дело есть!

Я замираю, боясь поверить в то, что он сказал. Неужели, он в самом деле даст мне работу? Интересно, что я должна буду связать? Что-то дамское?

Но он вдруг спрашивает меня совсем о другом.

— Вы умеете писать, мадемуазель?

Я растерянно киваю. Мне не понятно, как это связано с основной темой беседы.

— А рисовать?

Я снова киваю.

— Дело в том, мадемуазель, что у нас в гильдии собрано большое количество узоров для вязания, и мы задумались о том, чтобы сделать из этого что-то вроде книги, которой могли бы пользоваться все члены гильдии. Но поскольку каждый мастер в этих узорах использовал свои обозначения петель, нужно привести всё это к чему-то единому.

Это не совсем то, на что я рассчитывала, но это тоже работа. Правда, я не спешу соглашаться.

— Это сложная работа, месье, — осторожно говорю я. — И какую же цену вы готовы за нее заплатить?

— Разумеется, сложная, мадемуазель, — важно соглашается он. — А цена будет зависеть от того, как вы себя покажете. Для начала можете взять всего несколько узоров и перенести их на хорошую бумагу. И если мне понравится, как вы это сделаете, я назначу хорошую цену.

— А бумага, чернила и перья, месье? — сразу уточняю я.

Всё это стоит тут безумно дорого, и тратить на это собственные деньги мне совсем не хочется. Да и времени на то, чтобы нарисовать нужные месье Мерлену картинки, мне придется потратить немало — рисовать чернилами я еще не пробовала. А ведь такие рисунки требуют серьезной детализации.

— Это мы купим, мадемуазель, — говорит мастер. — Но использовать их вы должны будете весьма экономно.

Я сразу думаю о кляксах, которые наверняка посажу на бумагу. Но если я откажусь сейчас от этой работы, то путь в гильдию будет для меня закрыт. А так месье Мерлен, возможно, привыкнет ко мне и впоследствии окажется сговорчивей.

— Я тоже знаю много узоров для вязки и спицами, и крючком, — замечаю я.

— Вот как? — не слишком заинтересованно откликается гость. — Ну, что же, если вы покажете мне их, я решу, можно ли будет включить их в книгу.

Но совсем не то, что мне нужно. С какой стати я буду отдавать им свои узоры, если они воротят от меня нос?

— Может быть, сначала я покажу вам их в каких-нибудь вещах? — спрашиваю я. — Хотите, я свяжу красивую теплую кофту для дамы? Или красивую одежду для малыша?

На последнее предложение он всё-таки не говорит «нет».

— Да, — признает он, — иногда заказчики спрашивают у нас о детской одежде. Но у моих мастеров слишком крупные руки для таких вещиц.

Я едва не хлопаю в ладоши. Это уже кое-что!

— Буду ждать вас послезавтра утром, мадемуазель, в нашей мастерской, — он разворачивается к выходу. — Вы же понимаете, что дать вам наши рисунки для работы дома я не могу.

— А почему не завтра? — удивляюсь я.

— Завтра — воскресенье, мадемуазель, — теперь он снова смотрит на меня — уже с подозрением. — Разве вы не пойдете на мессу? Надеюсь, вы не гугеноты?

Я отрицательно мотаю головой. Правда, я и не католичка, но об этом он меня не спрашивает.

Закрываю за ним дверь, и только тогда понимаю, что на самом деле его предложение не такое уж и заманчивое.

Если работать мне придется прямо в мастерской, то вероятность клякс и прочих ляпов резко возрастает. Я еще не очень лажу со здешними писчими принадлежностями. И писать, и рисовать я привыкла совсем другими предметами. Наверно, придется потратить несколько су на бумагу и чернила, чтобы попрактиковаться с ними дома.

Есть и еще одна проблема — те шерстяные нитки, что я использовала для вязания платка, решительно не подходят для детской одежды. Для нее нужна более мягкая шерсть. А эта будет немилосердно щекотать и вызовет раздражение на нежной коже.

А если купить на рынке что-то вроде кашемира, то одежда окажется слишком дорогой, и от ее продажи я не получу никакой прибыли.

От размышлений меня отвлекает голос бабушки:

— Мы и в самом деле должны пойти завтра на мессу. Не хватало еще, чтобы нас и в самом деле приняли за гугенотов!

Все мои знания о католиках и гугенотах того времени основаны исключительно на книгах Дюма. О, как я зачитывалась когда-то «Королевой Марго» и «Графиней де Монсоро»! Но если бы я знала тогда, что эти знания могут мне пригодиться, я постаралась бы проштудировать и более достоверные источники.

Варфоломеевская ночь уже прошла, и на большей части территории Франции права гугенотов были ограничены. А ревностные католики так люто ненавидели своих противников, что лучше было и в самом деле не давать им поводов для подозрений.

Поэтому на следующее утро мы отправляемся в собор Святого Трофима на мессу вместе с Лулу и семейством Турнье. Во время службы я стараюсь быть очень внимательной и делать всё то же, что делает Лулу. Слушаю священника, пытаюсь запомнить тексты молитв, что прихожане знают наизусть. И всё равно иногда отвлекаюсь и читаю молитвы на своем привычном языке — русском. И осенять себя крестным знамением мне хочется именно по православному. Поэтому приходится контролировать каждый жест.

И расслабляюсь я, только когда выхожу на улицу. И тут же слышу:

— Сегодня прекрасный день! Не правда ли, мадемуазель?

Граф де Сорель! Ну, почему ему вздумалось прийти именно в этот храм?

Я вздрагиваю, но нахожу в себе силы посмотреть на его сиятельство. И даже пытаюсь улыбнуться.

— Вам очень идет ваш новый камзол, сударь!

Не знаю, как он сумел так быстро им обзавестись. Быть может, у портного нашелся готовый, который пришелся графу впору. Или второй камзол был среди вещей, которые он взял в дорогу. Но и в том, и в другом случае план мадам Марбо явно провалился.

— Благодарю вас, мадемуазель, но старый нравился мне куда больше.

Я чувствую, что краснею, но надеюсь, что прямо здесь, перед храмом, он не станет требовать компенсации. Здесь слишком много народа.

— Кто этот блестящий молодой человек, дорогая? — возникает рядом со мной Клодет.

Она прищуривается, стараясь разглядеть его лицо во всех мелочах. Она прекрасная физиономистка, в ее профессии это важно.

— Это тот самый граф, что останавливался в старом замке в нашем Лардане, — поясняю я.

Теперь старая гадалка заинтересована еще больше. И де Сорель заметно смущается под ее взглядом. Этот взгляд способен выдержать не каждый.

— Вот как? — хмыкает она. — Местные говорили, что вы искали там клад.

Клад? Значит, я тогда не ошиблась?

— Но ведь этот замок принадлежит не вам, сударь! — продолжает Клодет. — По какому праву вы там находились?

Она чересчур прямолинейна, и в ответном взгляде его сиятельства вспыхивает негодование. Должно быть, еще никто и никогда не устраивал ему таких допросов.

— Это замок моего дяди герцога Альвена, — в голосе графа звучит металл.

— Так вы племянник его светлости? — сразу меняет тон Клодет.

Теперь она смотрит на собеседника с еще большей заинтересованностью. А потом косится еще и на меня. Я знаю, о чём она думает, и в этот момент я мечтаю только о том, чтобы она не спросила, не станет ли однажды граф де Сорель наследником своего дяди. А в том, что она может это спросить, я ничуть не сомневаюсь.

Но наш разговор прерывает появление еще одной особы.

— Ваше сиятельство! Я потеряла вас в толпе!

Лицо Барбары Марбо — сначала такое милое и улыбающееся — меняется в то же мгновение, как она видит меня.

— Надеюсь, мадемуазель, вы пришли, чтобы еще раз извиниться перед его сиятельством? — требовательно спрашивает она.

— Именно это она и сделала, дорогая Барбара, — отвечает за меня граф и предлагает мадемуазель Марбо опереться на свою руку.