Но что если… что, если связь работает в обе стороны? Я мельком взглянула на свои запястья, представляя острое лезвие, скользящее по коже. Ощутит ли он мою боль? Станет ли это моим оружием? Мысль была такой чуждой, такой не свойственной мне, что я содрогнулась. Нет. Я не стану такой, как он. Я не буду причинять боль, даже если жизнь связала меня с тем, кто упивается страданиями.

Мы сидели в тишине. Я — на жёсткой скамье, он — где-то в тенях, невидимый, но ощутимый каждой клеточкой моего тела. Никто не произносил ни слова. Я не хотела слышать его голос, не хотела, чтобы звуки прорывались сквозь эту спасительную тишину, нарушая хрупкое равновесие.

Минуты растягивались в часы. Лунный свет медленно скользил по каменным плитам пола, меняя положение теней. Истощение, эмоциональное и физическое, накатывало волнами, и я чувствовала, как веки тяжелеют. Я не спала нормально уже несколько дней, и сейчас мой организм требовал своё, несмотря на обстоятельства.

Я боролась со сном, цепляясь за сознание из последних сил. Засыпать рядом с ним, с моим личным кошмаром, казалось безумием. Но усталость брала своё, и я несколько раз почти проваливалась в дремоту, вздрагивая и выныривая обратно в реальность.

Когда первый луч солнца прорезал витражное окно, окрашивая пыльный воздух в рубиновые тона, я вздрогнула и открыла глаза. Церковь была пуста. Он ушел, растворился с первыми лучами рассвета, как и полагается созданиям тьмы.

Когда я наконец добралась до своей комнаты, солнце уже полностью взошло, заливая мир золотистым светом, который казался неуместно ярким после ночи в сумрачной церкви. Я не стала раздеваться, не стала умываться — просто упала на постель, позволяя мягкости подушки принять мою гудящую голову.

Последняя мысль перед тем, как сознание милосердно отключилось, была о нем. О его крови, о его боли, о нашей связи. О том, что, возможно, я приговорена испытывать каждую его рану, каждую каплю его боли. И о том, что где-то глубоко внутри, в самом темном уголке души, эта мысль вызывала не только страх, но и странное, непонятное волнение.

Мне казалось, что неважно, сколько я буду спать, этого всё равно будет мало. Бессонные ночи стали моим верным спутником, а усталость — неизменным состоянием. Организм, истощенный тревогами и тайнами, молил о покое, которого я не могла ему дать. А метка, пульсирующая на коже, словно живое существо, не позволяла забыться даже в редкие моменты сна, покалывая и обжигая.

Сквозь дымку полудрёмы я уловила знакомые мягкие шаги матери и почувствовала, как прогнулся край кровати под её весом.

— Лира, милая, — её голос, наполненный одновременно нежностью и настойчивостью, вырвал меня из объятий сна. — Уже почти полдень. С таким режимом ты совсем потеряешь связь с реальностью.

Я с трудом разлепила тяжелые веки и встретилась с обеспокоенным взглядом мамы. В уголках её глаз залегли морщинки беспокойства, которых, казалось, становилось всё больше с каждым днём. Укол вины пронзил сердце — это я была причиной её волнений.

— Прости, мам, — хрипло отозвалась я, пытаясь стряхнуть с себя остатки сонливости. — Просто никак не могу выспаться в последнее время.

— У тебя есть что-то, что не даёт тебе покоя? — спросила она с той пронзительной проницательностью, на которую способны только матери.

Если бы ты только знала, мама. Если бы я могла рассказать тебе о тенях, преследующих меня, о чужих глазах, наблюдающих из темноты, о том, что мой истинный — существо из мира, который ты учила меня бояться и презирать.

Но вместо правды с моих губ сорвалась привычная ложь:

— Просто переживаю из-за Нолана и всего, что случилось.

Мама понимающе кивнула, поверив в моё объяснение, и я почувствовала, как предательство горьким комком встало в горле.

— Что ж, тебе придётся отложить свои переживания на некоторое время, — сказала она, поднимаясь на ноги и расправляя невидимые складки на своём идеально выглаженном платье. — У нас гости.

Моё сердце пропустило удар.

— Кто? — спросила я, внутренне готовясь к худшему.

— Ванда зашла проведать тебя, — в глазах матери промелькнула искорка надежды. — Она сейчас на кухне пьёт чай. Будет здорово, если ты выйдешь и поздороваешься с ней, но только после того, как приведёшь себя в порядок.

Ванда. Моя единственная настоящая подруга. Мысль о том, что она здесь, принесла странное облегчение, смешанное с тревогой — у меня было слишком много секретов даже от неё.

— Хорошо, — кивнула я, собирая остатки сил. — Дай мне десять минут.

Мама улыбнулась с явным облегчением, будто мое согласие принять посетителя было первой победой в долгой битве за возвращение прежней Лиры, той беззаботной девушки, которая исчезла в тот момент, когда на моей коже проступила роковая метка.

Как только за ней закрылась дверь, я позволила себе тихий стон. Пульсирующая боль раскаленной иглой пронзала виски, а каждое движение отдавалось тупой болью во всём теле. Но я всё же заставила себя подняться. Ванда заслуживала моего внимания, даже если каждый шаг давался мне через силу.

Холодная вода, плеснувшая в лицо, немного прояснила сознание. Я поспешно переоделась в простое домашнее платье, стараясь не смотреть на метку, пульсирующую на коже запястья причудливым узором древних рун.

Когда я наконец вышла на кухню, то застала идиллическую картину: мама и Ванда, склонившись друг к другу, вели оживленную беседу, прерываясь лишь на смех. Они были настолько поглощены разговором, что не заметили моего появления.

— …так я ему и сказала, — говорила Ванда с лукавой улыбкой. — Если твои намерения серьезны, то придется встретиться с моим отцом. Надо было видеть его лицо!

Мама рассмеялась, и в её глазах мелькнуло то выражение искреннего интереса, с которым она всегда относилась к романтическим историям.

— И что же он ответил? У вас всё серьезно? — спросила она с заговорщической ноткой в голосе.

Ванда заметила меня первой. Её глаза, яркие, как летнее небо, расширились, и она тут же вскочила на ноги, опрокинув чашку с чаем. Но даже не обратила на это внимания, бросившись ко мне с распростертыми объятиями.

— Лира! — воскликнула она, сжимая меня в крепких объятиях.

— Привет, Ванда, — улыбнулась я, чувствуя, как что-то тёплое расцветает в груди, пробиваясь сквозь лёд, сковавший моё сердце.

Мама деликатно поднялась из-за стола, промокнув разлитый чай салфеткой.

— Я оставлю вас поговорить, девочки, — сказала она с понимающей улыбкой. — Мне нужно сходить на рынок за свежими фруктами.

Я молча кивнула, благодарная за её такт. Как только за мамой закрылась дверь, Ванда схватила меня за руки и внимательно всмотрелась в моё лицо.

— Ты ужасно выглядишь, — заявила она с прямотой, которую могла позволить себе только лучшая подруга. — Что происходит, Лира? Это из-за Нолана? Ты виделась с ним? Что он сказал?

Я вздохнула и опустилась на стул. Ванда села напротив, не сводя с меня пытливого взгляда.

— Да, виделась, — призналась я, чувствуя, как горечь поднимается к горлу. — Но хороших новостей у меня нет. Он считает, что я его опозорила. Сказал, что не ожидал от меня такого предательства.

Ванда поморщилась, и в её глазах промелькнула тень гнева.

— Он винит тебя в том, что не в твоей власти? — возмутилась она. — Какое высокомерие!

Её праведный гнев был как бальзам на мою израненную душу, но я не могла позволить себе раствориться в этом утешении.

— Я не виню его, — тихо сказала я, инстинктивно прикрывая запястье ладонью, хотя метка сейчас была скрыта под рукавом.

Глаза Ванды загорелись любопытством, и я поняла, что сама привела разговор к теме, которую надеялась избежать.

— Кстати о метке, — начала она, подавшись вперёд. — Уже есть какие-нибудь новости? Ты узнала, кто твой истинный?

Я напряглась, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Даже сейчас, в собственном доме, мне казалось, что тени в углах сгущаются, прислушиваясь к нашему разговору.

— По всему городу ходят слухи, что никак не могут найти твоего суженого, — продолжила Ванда, не замечая, как я побледнела.