Мы сошлись на том, что будет лучше всего, если на время путешествия в Хаэрт я полностью предам себя в руки Темпи. У меня было примерно пятнадцать дней, чтобы довести до совершенства то, что я уже знал. Вся надежда была на то, чтобы произвести хорошее впечатление, когда я встречусь с начальством Темпи.

Перед началом похода Темпи велел мне снять шаэд. Я нехотя повиновался. Свернутый шаэд оказался на удивление компактным, он легко поместился в моей дорожной сумке.

Темп, который задал мой командир, оказался изматывающим. Начали мы оба с танцевальной разминки, которую я прежде наблюдал неоднократно. Затем, вместо быстрого шага, каким мы ходили обычно, мы в течение часа бежали бегом. Потом выполнили кетан, причем Темпи то и дело поправлял мои бесчисленные ошибки. Потом прошли шагом еще полтора километра.

Наконец мы сели и принялись беседовать о летани. Тот факт, что говорили мы по-адемски, дела отнюдь не упрощал, но мы договорились, что мне требуется полное погружение в язык, чтобы к тому времени, как мы придем в Хаэрт, я мог говорить как культурный человек.

— В чем цель летани? — спрашивал Темпи.

— Указать путь, которым надлежит следовать? — отвечал я.

— Нет, — сурово возразил Темпи. — Летани — не путь.

— Так в чем же цель летани, Темпи?

— Направлять нас в наших поступках. Следуя летани, ты поступаешь верно.

— Но разве это не путь?

— Нет. Летани — то, что помогает выбрать путь.

А потом мы начали все сначала. Час бега, потом кетан, пройти еще полтора километра, побеседовать о летани. На весь цикл уходило примерно два часа, и после того, как короткая беседа завершалась, мы начинали снова.

В какой-то момент в беседе о летани я принялся делать жест "преуменьшение". Но Темпи остановил мою руку.

— Когда говоришь о летани, не надо так делать.

Он стремительно показал левой рукой возбуждение, отрицание и еще несколько жестов, которых я не узнал.

— Почему?

Темпи немного поразмыслил.

— Когда говоришь о летани, это должно идти не отсюда, — он коснулся моей головы. — И не отсюда, — он коснулся моей груди напротив сердца и провел пальцами до левой руки. — Подлинное знание летани живет глубже. Вот тут, — он ткнул меня в живот, пониже пупка. — Говорить надо отсюда, не думая.

Я мало-помалу начал понимать неписаные правила наших бесед. Они были предназначены не только для того, чтобы обучить меня летани, — предполагалось, что они должны показать, насколько глубоко укоренилось во мне понимание летани.

А это означало, что на вопросы следует отвечать быстро, без тех размеренных пауз, которые обычно свойственны беседе эдемов. Ответ должен быть не продуманным, а искренним. И если ты действительно постиг летани, по твоим ответам это станет очевидно.

Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Мы повторили этот цикл трижды, прежде чем устроили перерыв на обед. Шесть часов. Я был весь мокрый и думал, что сейчас умру. Поев и отдохнув в течение часа, мы снова отправились в путь и повторили цикл еще трижды, прежде чем остановились на ночлег.

Мы разбили лагерь у дороги. Я в полусне сжевал свой ужин, расстелил одеяло и закутался в шаэд. В этом изнеможении он показался мне мягким и теплым, как пуховое покрывало.

Посреди ночи Темпи меня растряс. Какая-то глубинная животная часть моего сознания его возненавидела, однако, едва пробудившись, я понял, что это было необходимо. Тело затекло и болело, однако медленные, привычные движения кетана помогли расслабить напряженные мускулы. Он заставил меня сделать растяжку, напиться воды, и остаток ночи я проспал как камень.

На второй день было хуже. Лютня, даже плотно привязанная к моей спине, превратилась в тяжкий груз. Меч, которым я даже не владел, бил меня по бедру. Дорожная сумка сделалась тяжелой как жернов, и я пожалел, что не отдал Дедану маэрову шкатулку. Мышцы были застывшие и непослушные, на бегу дыхание жгло мне горло.

Те моменты, когда мы с Темпи беседовали о летани, были единственным подлинным отдыхом, но они были ужасно коротки. Голова шла кругом от усталости, приходилось сосредотачиваться изо всех сил, чтобы привести мысли в порядок и попытаться дать нужный ответ. И все равно мои ответы его только раздражали. Время от времени он качал головой, объясняя, как я не прав.

Наконец я сдался и перестал пытаться отвечать правильно. Я так устал, что мне уже было все равно, я прекратил приводить в порядок свои непослушные мысли и просто наслаждался возможностью несколько минут посидеть неподвижно. По большей части, я был слишком утомлен, чтобы запомнить, что я там говорил, но, как ни странно, эти ответы Темпи понравились больше. Это было счастье. Когда мои ответы его устраивали, беседы длились дольше, и я мог подольше отдохнуть.

На третий день я почувствовал себя значительно лучше. Мышцы уже не болели так сильно. Дышать стало легче. Голова сделалась прозрачной и невесомой, как листок, гонимый ветром. В этом состоянии ума ответы на вопросы Темпи слетали с языка легко и непринужденно, как песня.

Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Три цикла. А потом я рухнул, выполняя кетан на обочине дороги.

Темпи пристально наблюдал за мной и подхватил меня прежде, чем я коснулся земли. Несколько минут мир кружился и плыл, а потом я осознал, что лежу под деревом у дороги. Должно быть, это Темпи меня туда отнес.

Он подал мне мех с водой.

— Пей.

О воде даже думать не хотелось, однако я все же отпил глоток.

— Извини, Темпи.

Он покачал головой.

— Ты далеко зашел, прежде чем свалился. Ты не жаловался. Ты доказал, что твой дух сильнее твоего тела. Это хорошо. Когда дух управляет телом, это летани. Но и знать пределы собственных возможностей — это тоже летани. Лучше остановиться, когда нужно, чем бежать, пока не упадешь.

— Если только летани не требует упасть, — сказал я, не задумываясь. Голова по-прежнему казалась невесомой, как листок на ветру.

Он улыбнулся, что бывало редко.

— Да. Ты начинаешь понимать.

Я улыбнулся в ответ.

— Как ты хорошо говоришь по-атурански!

Темпи поморгал. Озабоченность.

— Мы говорим не на твоем языке, а на моем.

— Но я же не умею… — начал было я, но тут услышал себя со стороны. "Сцеопа тейас…" Голова у меня на миг пошла кругом.

— Выпей еще, — сказал Темпи, и, хотя он полностью контролировал свое лицо и голос, я все же видел, что он встревожен.

Я отхлебнул еще, чтобы его успокоить. А потом мое тело вдруг как будто поняло, что нуждается в воде: мне ужасно захотелось пить, и я сделал несколько больших глотков, но остановился, чтобы не выпить слишком много и не довести дело до спазмов в желудке. Темпи кивнул, одобрение.

— Так что, я хорошо говорю? — спросил я, чтобы отвлечься от жажды.

— Для ребенка — хорошо. Для варвара — очень хорошо.

— И только-то? Я что, слова путаю?

— Ты слишком много соприкасаешься глазами.

Он расширил глаза и уставился ими в мои, не мигая.

— Кроме того, слова у тебя правильные, но простые.

— Ну, так научи меня другим.

Он покачал головой. Серьезно.

— Ты и так уже знаешь слишком много слов.

— Слишком много? Темпи, да я же очень мало слов знаю.

— Дело не в словах, а в их употреблении. У адемов говорить — это целое искусство. Есть люди, способные сказать многое одной фразой. Вот Шехин как раз из таких. Они что-то скажут на одном дыхании, а другие поймут только через год.

Мягкий упрек.

— А ты слишком часто говоришь больше, чем нужно. Не следует говорить по-адемски так, как ты поешь по-атурански. Сотня слов только затем, чтобы восхвалить женщину. Это слишком много. Мы говорим короче.

— То есть, если я встретил женщину, мне следует просто сказать "Как ты прекрасна!", и все?

Темпи покачал головой.

— Нет. Скажи просто: "Прекрасная", и пусть уж женщина сама решает, что ты имел в виду.