— Ну, этот дар — дар и для тебя самого, — коварно улыбнулась она. — А еще?

— Я сделаю тебе "тысячу ладоней"! — предложил я и увидел, как ее лицо смягчилось. — И еще покажу тебе кое-что новое, я это сам придумал. Я назвал это "тростник на ветру".

Она скрестила руки на груди и отвернулась, старательно делая вид, что ей это безразлично.

— Ну, небось это ново только для тебя. А я-то уж наверное это знаю, только под другим названием.

— Быть может, — сказал я. — Но если ты не расскажешь мне эту историю, ты никогда не узнаешь, так это или нет.

— Ну что ж, ладно, — со вздохом снизошла она. — Но только потому, что "тысяча ладоней" у тебя очень хорошо получается!

Фелуриан на миг подняла глаза к серпику луны, потом сказала:

— Задолго до людских городов. До людей. До фейе. Были те, кто ходил с открытыми глазами. Они знали сокровенные имена всего на свете.

Она умолкла и посмотрела на меня.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Когда знаешь имя вещи, ты имеешь власть над ней, — ответил я.

— Нет! — возразила она. Меня поразило то, с каким упреком она это произнесла. — Власть не была дана! Они ведали сокровенную суть вещей. Но не власть. Когда плаваешь, ты не властвуешь над водой. Когда ешь яблоко, ты не властвуешь над яблоком.

Она пронзительно взглянула на меня.

— Понимаешь?

Я не понял. Но все равно кивнул, не желая ее раздражать и отвлекать от рассказа.

— Эти древние знатоки имен ходили по миру мягко. Они знали лису и знали зайца, знали и расстояние между ними.

Она глубоко и тяжко вздохнула.

— Потом явились те, что видели вещь и думали о том, как ее изменить. Вот они-то мыслили о власти. То были изменяющие мир, гордые мечтатели.

Она сделала примиряющий жест.

— И поначалу это были неплохо. Они творили чудеса…

Ее лицо озарилось воспоминаниями, пальцы восторженно стиснули мою руку.

— Некогда я сидела на стенах муреллы и ела плод с серебряного дерева. Плод сиял, и губы и глаза того, кто его отведал, становились видны в темноте!

— А Мурелла находилась в Фейе?

Фелуриан нахмурилась.

— Нет. Я же сказала. Это было прежде. Тогда небо было одно. Луна одна. Мир один, и в мире была мурелла. И плод. И я, я ела его, и глаза у меня сияли во тьме.

— Когда же это было?

Она слегка пожала плечами.

— Очень давно.

Очень давно. Так давно, что ни в одной из исторических книг, которые я видел или о которых хотя бы слышал, об этом не говорилось. В архивах хранились списки калуптенских хроник, которые восходили ко временам двухтысячелетней давности, но ни в одной из них не было и намека на то, о чем говорила Фелуриан.

— Извини, что перебил, — сказал я как можно вежливее и поклонился ей так низко, как только мог, чтобы не уйти под воду.

Она, смягчившись, продолжала:

— Тот плод был лишь началом. Первыми неуклюжими шагами младенца. Потом они зашагали все уверенней, все храбрей, все безоглядней. Древние мудрецы говорили: "Стойте!", однако творцы их не послушались. Тогда они повздорили, сразились, и творцов запретили. Они были против подобной власти.

Глаза у нее просияли.

— Но ах! — вздохнула она. — Чего они только не делали!

И это говорит мне женщина, ткущая плащ из тени. Я даже представить не мог, что же было способно ее так восхитить.

— И что же они делали?

Она развела руками, указывая на все вокруг.

— Деревья? — с восхищением переспросил я.

Она рассмеялась тому, как я это сказал.

— Да нет, Фейенское королевство, — она снова взмахнула руками. — Оно создано по их воле. Величайшие из них сшили его из цельного куска ткани. Место, где они могли делать все как захотят. И под конец трудов каждый из творцов создал по звезде, чтобы заполнить свое новое пустынное небо.

Фелуриан улыбнулась мне.

— Тогда-то и появились два мира. Два неба. Разные звезды.

Она показала мне гладкий камушек.

— Но луна по-прежнему была одна, гладкая и уютная на небосводе смертных.

Ее улыбка исчезла.

— Но один из творцов был могущественней остальных. Ему мало было создать звезду. Он направил свою волю за пределы мира и вырвал луну из ее дома.

Фелуриан подняла гладкий камушек к небу и старательно зажмурила один глаз. Она склонила голову набок, точно пыталась совместить очертания камушка с рогами растущей луны над нами.

— После этого пути назад не было. Древние мудрецы поняли, что никакими уговорами творцов уже не остановишь.

Ее рука упала обратно в воду.

— Он украл луну, и так началась война.

— А кто это был? — спросил я.

Ее губы сложились в лукавую улыбочку. "Кто? Кто?" — проквакала она.

— Он принадлежал к одному из фейенских дворов? — мягко, но настойчиво переспросил я.

Фелуриан с усмешкой покачала головой.

— Нет. Я же сказала, это было до фейе. Первый и величайший из всех творцов.

— Но кто он был?

Она покачала головой.

— Не стоит называть имен. И я не стану говорить о нем, хотя он заперт за дверьми из камня.

И прежде, чем я успел еще что-нибудь спросить, Фелуриан взяла меня за руку и снова вложила камень между нашими ладонями.

— Творец, создатель тьмы, изменчивое око, простер он длань, воздев ее высоко, луну, украв, не смог он удержать, и вечно ей меж двух миров блуждать.

Она взглянула на меня торжественно и серьезно — нечасто мне доводилось видеть такое выражение на ее милом лице.

— Вот на твои вопросы мой ответ, теперь же главный выслушай секрет. Он — всех важней, со всем вниманьем слушай.

Она опустила наши сомкнутые руки на поверхность воды.

— Раскрой пошире, лягушонок, уши!

Глаза Фелуриан казались черными в тусклом свете.

— Два мира те луну к себе манят, как мать с отцом дитя за ручки тянут: вперед, назад, оставить не хотят и отнимать не перестанут.

Она снова отступила на шаг, и мы разошлись так далеко, как только могли, не отпуская камня.

— Когда в небесах половинка луны, смотри, как далеко мы разведены.

Фелуриан потянулась ко мне свободной рукой, тщетно пытаясь ухватить меня через пустую воду.

— И как бы к телу ни стремилось тело, увы, для встречи время не приспело.

Фелуриан шагнула вперед и прижала камень к моей груди.

— Когда ж у вас луна бока нальет, всех фейе к миру вашему влечет. Ее сиянье фей и смертных сводит, и время для свидания приходит, и миновать границу не труднее, чем в дом войти сквозь отпертые двери.

Она улыбнулась мне.

— Вот так и ты, в лесной глуши блуждая, обрел Фелуриан, того не ожидая.

Мысль о том, что полнолуние влечет в наш мир множество волшебных созданий, встревожила меня.

— Другие фейе тоже так приходят?

Она пожала плечами и кивнула.

— Когда хотят и если путь находят. Дверей есть сотни — надо только знать, где можно в мир из мира проникать.

— Но как я мог об этом не слыхать? Такого трудно было бы не знать: о фейе, что танцуют и поют…

Она рассмеялась.

— Но ты ведь знал! И песню ты мою знал до того, как встретился со мной, когда я танцевала под луной.

Я нахмурился.

— И все же — мало видел я следов существ, что странствуют меж двух миров.

Фелуриан пожала плечами.

— О, фейе часто хитры и лукавы, их легкий шаг не приминает травы. Иные шаэдом себя скрывают, иные чуждый облик принимают: то мула вьючного, то девы молодой.

Она посмотрела мне в глаза.

— Глаз отвести умеет здесь любой!

И снова взяла меня за руку.

— А те из фей, что духом потемней, игрушку любят делать из людей. Что защитит тебя от зла? Огонь, железо, зеркала, вяз и ясень, ножик медный и ведовство крестьянки бедной, что правила игры блюдет и хлеб за дверь для нас кладет. Но более всего страшится мой народ той части силы, что он оставляет, когда на земли смертные вступает.

— Ох, сколько же вам всем от нас хлопот! — усмехнулся я.

Фелуриан протянула руку, прижала палец к моим губам.