Я же, оправившись от озноба, чувствовал себя превосходно. Я видел, что товарищи мои изумлены этим внезапным возвращением из самых врат смерти, и решил их не разочаровывать. Немного таинственности моей репутации не повредит.
Я перевязал рваную рану, оставленную стрелой, которая задела мне плечо, и обработал несколько ссадин и царапин, которые даже не помнил, как и где заработал. Кроме того, был еще длинный неглубокий порез на запястье, который я сам же и сделал, но с ним и возиться не стоило.
Темпи был невредим, невозмутим, непроницаем.
Управившись с ранами, мы занялись покойниками. Пока я валялся без сознания, остальные сволокли большую часть обгорелых, безжизненных тел на край поляны. На круг получилось так:
Один часовой, убитый Деданом.
Двое — те, что напали на Темпи в лесу.
Трое, которые выжили после удара молнии и попытались бежать. Одного застрелил Мартен, еще двое были на счету Темпи.
Семнадцать обугленных, изломанных или как-либо еще поврежденных тел — последствия удара молнии. Из этих семнадцати восемь еще до молнии были мертвы либо смертельно ранены.
Нашлись следы еще одного часового, который наблюдал за происходящим с северо-восточного края холма. К тому времени, как мы их обнаружили, следы были уже суточной давности, и никто не испытывал ни малейшего желания за ним гоняться. Дедан заметил, что так оно, может, и лучше: пусть разнесет слухи об этом впечатляющем разгроме, чтобы те, кто подумывает зарабатывать на жизнь разбоем, передумали. В кои-то веки мы с ним были одного мнения.
Трупа главаря среди убитых не нашлось. Большую палатку, куда он шмыгнул, раздавило обломками ствола огромного дуба. Мы пока решили оставить его останки в покое — нам и без того было чем заняться.
Вместо того чтобы рыть двадцать три отдельные могилы или братскую могилу на двадцать три тела, мы сложили погребальный костер и подожгли его, хотя лес был еще сырой. Я пустил в ход свое искусство, чтобы костер горел долго и жарко.
Оставался еще один труп: тот часовой, которого убил Мартен и которым потом воспользовался я. Пока мои товарищи собирали дрова для погребального костра, я отправился на южный гребень холма и нашел его там: Темпи спрятал его под большой еловой лапой.
Я долго смотрел на тело, потом оттащил его на юг. Я отыскал укромное местечко под ивой и сложил над ним курган из камней. А потом забрался в кусты и как следует проблевался.
* * *
Молния? Ну да, молнию объяснить непросто. Гроза прямо над головой. Фульманическое связывание между двумя одинаковыми стрелами. Попытка заземлить дерево сильнее, чем любой громоотвод. Честно говоря, не знаю, моя ли заслуга в том, что молния ударила именно там и тогда. Но, если верить историям, я призвал молнию, и молния ударила.
Судя по тому, что рассказывали остальные, молния была не одна, а несколько, одна за другой. Дедан описывал это как "столп белого огня" и говорил, что земля содрогнулась так сильно, что он не устоял на ногах.
Как бы то ни было, от могучего дуба остался только горелый пень высотой примерно с серовик. Вокруг валялись громадные обломки. Деревья поменьше и кустарники тоже занялись, но их потушило дождем. Большая часть дощатых щитов, которые разбойники использовали в качестве укрепления, разлетелась в щепки размером не больше фаланги пальца либо сгорели до углей. От ствола разбегались полосы развороченной земли, и поляна выглядела так, словно ее перепахал какой-то сумасшедший пахарь или разодрал когтями некий гигантский зверь.
Несмотря на все это, мы в течение трех дней после победы оставались в разбойничьем лагере. Рядом был ручей с чистой водой, а то, что оставалось от разбойничьей провизии, было куда лучше нашей. Более того: после того как мы спасли некоторое количество досок и парусины, все мы смогли позволить себе роскошь разместиться в палатках или под навесами.
Теперь, когда работа была выполнена, напряжение в отряде спало. Дождь перестал, а нам больше не требовалось прятать свой костер, так что Мартен быстро пошел на поправку. Дедан и Геспе разговаривали друг с другом вежливо, и Дедан теперь нес в мой адрес вчетверо меньше глупостей, чем прежде.
Но, невзирая на облегчение, которое мы испытывали, выполнив работу, сказать, что теперь все было в порядке, было никак нельзя. Историй по вечерам больше никто не рассказывал, и Мартен старался держаться от меня как можно дальше. И я его не винил, принимая во внимание, чего он насмотрелся.
Поэтому я при первой же возможности тайком уничтожил изготовленные мной восковые куклы. Теперь они мне были ни к чему, и неизвестно, что могло произойти, если бы кто-то из моих спутников случайно обнаружил их у меня в сумке.
Темпи ни словом не обмолвился о том, что я сотворил с трупом разбойника, и по тому, как он себя вел, я сделал вывод, что он не ставит мне это в вину. Оглядываясь назад, я сознаю, как мало я тогда понимал адемов. Но в то время я заметил лишь, что Темпи теперь меньше времени проводит, помогая мне обучаться кетану, и больше времени посвящает обучению нашему языку и обсуждению запутанного понятия "летани".
На второй день мы сходили на прежнюю стоянку за своими вещами. Я испытал большое облегчение, получив назад свою лютню, и особенно обрадовался, увидев, что чудесный футляр, подарок Денны, остался сухим внутри, невзирая на бесконечный дождь.
И, поскольку прятаться было больше не от кого, я принялся играть. Целый день напролет я почти ничего не делал, только играл. Я почти месяц провел без музыки, и мне ее так не хватало — вы себе и представить не можете.
Поначалу я думал, что Темпи моя игра не нравится. Кроме того, что я прежде каким-то образом задел его своим пением, я видел, что он всегда уходит из лагеря, как только я берусь за лютню. Потом я начал замечать, что он наблюдает за мной, но всегда издали и стараясь не попадаться на глаза. И как только мне пришло в голову обратить на это внимание, я обнаружил, что он всегда слушает, как я играю, выпучив глаза, как сова, и замерев, как камень.
На третий день Геспе решила, что ее нога, пожалуй, способна выдержать небольшой переход. Пришлось решать, что мы берем с собой, а что оставляем.
Это оказалось не так сложно, как могло бы быть. Большая часть разбойничьего добра была уничтожена молнией, падающим деревом или просто размокла под дождем. Однако в разоренном лагере все-таки осталось чем поживиться.
Обыскать как следует палатку главаря нам прежде не удалось: ее придавило огромным суком упавшего дуба. Упавший сук был крупнее иных деревьев, почти метровой толщины. Однако же на третий день мы наконец сумели перерубить его в нескольких местах и стащить его с останков палатки.
Мне не терпелось поближе взглянуть на труп главаря: было в этом человеке нечто смутно знакомое, что не давало мне покоя с тех самых пор, как он показался из палатки. Ну и, помимо всего прочего, я знал, что его кольчуга стоит никак не меньше дюжины талантов.
Однако главаря и след простыл. Над этим нам пришлось немало поломать голову. Мартен нашел только один след, ведущий прочь от лагеря, — след сбежавшего часового. Никто из нас не представлял, куда же делся главарь.
Для меня это была досадная загадка — очень мне хотелось взглянуть на него поближе. Дедан с Геспе полагали, что он просто-напросто сумел сбежать среди смятения, которое последовало за ударом молнии, — может быть, ушел по ручью, чтобы замести следы.
А вот Мартену, когда мы не нашли тела главаря, явно сделалось не по себе. Он бормотал что-то насчет демонов и наотрез отказывался приближаться к останкам палатки. Я лично думал, что он суеверный глупец, хотя, не стану отрицать, исчезновение тела и самого меня изрядно нервировало.
Внутри палатки обнаружился обеденный стол, койка, письменный стол и пара стульев, все разбитое в щепки и бесполезное. В обломках стола имелись какие-то бумаги — дорого бы я дал, чтобы их прочесть, но они слишком много времени пролежали в сырости, и чернила все растеклись. Кроме того, там нашлась тяжелая шкатулка из твердого дерева, величиной чуть поменьше буханки. На крышке красовался эмалевый герб Алверонов, и сама шкатулка была крепко заперта на замок.
