Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Конечно, я уже много знал, но все это лежало в моей голове беспорядочной грудой обрывков. Теперь отец методично показывал мне истинную механику актерского ремесла: как легкое смещение акцента или смена позы заставляет человека выглядеть неуклюжим, коварным или глупым.

И наконец, мать начала учить меня поведению в приличном обществе. Я получил некоторое представление об этом во время наших нечастых посещений барона Грейфеллоу и считал себя достаточно воспитанным и без заучивания форм вежливого обращения, застольных манер и сложных, запутанных титулов знати. Так я и сказал матери.

— Какая разница, превосходит по рангу модеганский виконт винтийского спаратана или нет? — возмущался я. — И кому важно, что один из них «ваша светлость», а другой — «мой лорд»?

— Им важно, — твердо ответила мать. — А если ты будешь выступать для них, тебе придется научиться вести себя с достоинством и не лезть локтями в суп.

— Отец никогда не беспокоится, какой вилкой есть и кто кому выше рангом, — проворчал я.

Мать нахмурилась, сощурив глаза.

— Кто кого выше, — неохотно поправился я.

— Твой отец знает больше, чем показывает, — сказала мать. — Но не знает, что во многих случаях он выезжает только благодаря своему могучему обаянию. Пока ему удается выкручиваться. — Она взяла меня за подбородок и повернула лицом к себе. Ее глаза, зеленые с золотым ободком вокруг зрачка, заглянули в мои. — Ты предпочитаешь просто выкручиваться или хочешь, чтобы я тобой гордилась?

На это мог быть только один ответ. И как только я сосредоточился на этикете, он стал для меня просто еще одним видом актерства. Очередной пьесой. Мать складывала стишки, чтобы помочь мне запомнить самые бессмысленные формальности. Вместе мы сочинили непристойную песенку под названием «Понтифику место под королевой». Мы смеялись над этой песенкой целый месяц, и мать строго-настрого запретила мне петь ее отцу — он бы мог сыграть ее не тем людям и навлечь на нас серьезные неприятности.

— Дерево! — послышался далекий крик от начала каравана. — Трехвесный дуб!

Отец остановился посреди монолога, который читал мне, и вздохнул.

— Похоже, сегодня мы приехали, — сердито проворчал он, взглянув на небо.

— Мы останавливаемся? — спросила мать из фургона.

— Еще одно дерево поперек дороги, — объяснил я.

— Проклятье, — буркнул отец, направляя фургон к просвету на обочине. — Королевская это дорога или нет? Можно подумать, мы единственные, кто по ней ездит. Когда случилась буря? Два оборота назад?

— Нет, — ответил я. — Шестнадцать дней.

— А деревья все еще перегораживают дорогу! У меня есть мысль послать консульству счет за каждое дерево, которое нам пришлось распилить и оттащить с дороги. Задержка еще на три часа. — Фургон остановился, и отец спрыгнул с козел.

— Думаю, это даже неплохо, — сказала мать, выходя из-за фургона. — Позволяет надеяться на что-нибудь горяченькое… — Она бросила на отца многозначительный взгляд. — Поесть. Надоело обходиться тем, что остается к вечеру. Тело просит большего.

Настроение отца моментально улучшилось.

— Что да, то да, — согласился он.

— Дорогой, — позвала меня мать. — Поищешь дикого шалфея?

— Не знаю, растет ли он здесь, — отозвался я с тщательно выверенным сомнением.

— Ну, поискать-то не вредно, — резонно заметила она, искоса взглянув на отца. — Если найдешь много, неси целую охапку. Мы его засушим про запас.

Обычно не имело значения, находил я то, о чем меня просили, или нет.

Я частенько бродил в стороне от труппы по вечерам. Как правило, мне давали какое-нибудь поручение на то время, пока родители готовят ужин. Всего лишь предлог, чтобы не мешать друг другу. Не так уж легко найти уединение на дороге, и родители нуждались в нем не меньше, чем я. Когда я целый час собирал охапку хвороста, их это не слишком заботило. А если они еще даже не приступали к ужину, когда я возвращался — ну так и это было справедливо, правда?

Надеюсь, они хорошо провели те последние часы. Надеюсь, они не теряли времени на бессмысленные дела: разжигание огня и нарезание овощей для ужина. Надеюсь, они пели вдвоем, как обычно. Надеюсь, они ушли в фургон и занялись друг другом, а после этого лежали, обнявшись, и болтали о пустяках. Надеюсь, они были вместе в любви до самого конца.

Слабая надежда и довольно пустая: они все равно мертвы.

И все же я надеюсь…

Пропустим время, которое я провел в одиночестве в лесу тем вечером — за обычными детскими играми, выдуманными, чтобы занять время. Последние беззаботные часы моей жизни. Последние мгновения моего детства.

Пропустим мое возвращение в лагерь, когда солнце только начинало садиться. Тела, разбросанные повсюду, будто сломанные куклы. Запах крови и паленого волоса. Мои бесцельные блуждания — ничего не понимающий, отупевший от ужаса, я не мог даже паниковать.

Пожалуй, я пропустил бы весь тот вечер. Я избавил бы вас от этого ужасного груза, если бы один момент не был важен для всей истории — прямо-таки жизненно необходим. Это своего рода дверная петля, на которой поворачивается история, — можно сказать, здесь она и начинается.

Так давайте покончим с этим.

Редкие клочья дыма плавали в спокойном вечернем воздухе. Было тихо, как будто все в труппе к чему-то прислушивались, стараясь не дышать. Ленивый ветерок пошевелил листья в кронах деревьев и принес мне, словно облачко, клочок дыма. Я вышел из леса и направился в лагерь.

Пройдя через завесу дыма, щипавшего глаза, я протер их и огляделся. Палатка Трипа почти лежала в его же костре. Пропитанный холст горел неровно, и едкий серый дым стелился над землей в вечерней тиши.

Мне попалось на глаза тело Терена со сломанным мечом в руке, лежавшее возле его фургона. Одежда на нем — привычное серое и зеленое — стала мокрой от крови. Одна нога загибалась под неестественным углом, и сломанная кость, выпиравшая из кожи, была очень, очень белой.

Я стоял, не в силах отвести взгляд от Терена: от серой рубашки, красной крови, белой кости. Глазел, словно это была схема из книжки, в которой я пытался разобраться. Мое тело онемело, мысли ползли, как сквозь патоку.

Какая-то маленькая рациональная часть меня понимала, что я в глубоком шоке. Она повторяла мне это снова и снова; приходилось использовать все уроки Бена, чтобы не слушать ее. Я не хотел думать о том, что вижу. Не хотел знать, что здесь случилось. Не хотел понимать, что все это значит.

Спустя какое-то время мой взгляд снова заволокло облако дыма. Я присел в оцепенении у ближайшего костерка. Это был костер Шанди, над ним кипел маленький котел с картошкой — странно знакомая вещь посреди всеобщего хаоса.

Я сфокусировал взгляд на котелке. Потыкал палочкой в его содержимое и увидел, что оно готово. Снял котелок с огня и поставил его на землю рядом с телом Шанди. Одежда на ней была изодрана в лохмотья. Я попытался отвести волосы с ее лица, и моя рука стала липкой от крови. Свет костра отразился в ее тусклых, пустых глазах.

Я встал и бесцельно огляделся. Палатка Трипа уже почти вся горела, и фургон Шанди стоял одним колесом в костре Мариона. Пламя отливало синим, превращая всю картину в сюрреалистический сон.

И тут до меня донеслись голоса. Выглянув из-за колеса фургона Шанди, я увидел нескольких незнакомцев, мужчин и женщин, сидящих вокруг костра — костра моих родителей. У меня закружилась голова, и я схватился за колесо фургона, чтобы не упасть. Как только я коснулся его, железные обручи, укрепляющие колесо, рассыпались под моими руками пыльными слоистыми клубами бурой ржавчины. Я отдернул руку, колесо заскрипело и начало трескаться. Я отступил назад, фургон просел и вдруг рассыпался в труху, словно сгнивший пень.

Теперь я стоял прямо напротив костра. Один из сидящих оглянулся и вскочил, вытаскивая меч. Его движение напомнило мне шарик «живого серебра», выкатывающийся из банки на стол: такое же упругое и мягкое, совершенно без усилия. Лицо незнакомца было напряженным, а тело расслабленным, словно он просто встал и потянулся.

30
{"b":"932132","o":1}