Не замечал такого за собой, но:
— Вам лучше знать.
— Любишь мою девочку, мою Хулиту обожаешь? Чахнешь, да? Скажи «да», порадуй пьяного отца. А знаешь, как она за тобой убивалась, когда ты подыхал? Награди, уродец без роду и племени, своим вниманием мою Юлу. Она красавица, золотко мое. Она… Ты хоть, сволочь, вкуриваешь, какая она? Что ты, мудрот, мог разобрать в той спешке, когда вы с ней втихаря встречались? У нее такие тонкие черты лица, а вот эта родиночка… Солнышко мое! Она родилась, а я чуть не отбыл в мир иной, когда мне сказали, что девчонка глотку режет, что жена в палате спит, что она отмучилась, когда… Что вытаращился, служивый хрен? Хочешь Хулию членом, мозгами, сердцем, а она уже с другим, — зло хохочет, — и тебе, родимый солдафон, ни х. я не светит. Святик-молодец! Любишь Юлю? Я жду… О-о-ох, какой, бля, замечательный трындец.
Что ж за день-то такой?
— Нет, — все по отдельности и большим пакетом благополучно отрицаю, при этом дополнительно мотаю головой.
— Порадовал. К тому же ты брехло, списанный в утиль боец! — тычет мне в рожу палец.
— К тому же? — прищуриваюсь, присаживаюсь, подаюсь телом на него.
— Трусливое брехло. Желаешь опротестовать, товарищ майор?
Вот и договорились наконец.
— Пора домой, Сергей Максимович. Тетя Женя…
— Стерва, сжуренная, очень скучная девица! — каркает, вращая бедрами. — Хочешь открою охерительную тайну, Свят?
Не хочу, конечно, но он ведь брякать все равно не перестанет.
— С удовольствием послушаю, Сергей, — тяну улыбку, скашивая взгляд, намеренно ищу пульт от стереосистемы, чтобы вырубить чертову лесопилку, от которой у меня в башке нерастасканное Лесенькой дерьмо со здравым смыслом медленно мешается.
— Я та-а-а-а-к ее задрал, — пританцовывая, просвещает. — Разводились, бегали, скрывались. А я ей, кстати, изменял. Прикинь?
— Не верю, — а я, похоже, вздрагиваю при каждом неуверенном качке в стельку пьяного мужика.
— И правильно делаешь, а она верила. Ей звонили, сообщали, что я тут шпилю шлюшек, что я задерживаюсь, потому что мне вот, — поворачивается и рукой указывает на барное ограждение, — за тем забором пышногрудые блондинки в количестве двух, нет — сука, трех, погоди-погоди, пяти девиц поочередно делали минет. Тебе подсасывали три бабы одновременно?
— Нет.
— Неинтересно, да? — корчит рожу нервной судорогой.
— Нет.
— Что ж тебе рассказать-то? — разговаривает вроде бы со мной, но при этом не забывает иностранке подвывать на особенно высоких нотах. — Жалко девочку, — скулит и как будто всхлипывает, пальцами снимая невидимую для меня, как для очень близко расположенного собеседника, огромную слезу. — Быстро ушла. Рано. Несвоевременно. Ей было, если я не ошибаюсь, — а я уверен, что с его памятью нет проблем, — сорок пять лет.
Не отводя свои глаза от меня, он тянется рукой в задний карман своих джинсов и достает оттуда то, что я безнадежно здесь ищу.
— У? — направляет пульт за свое плечо.
— Если не затруднит, Сергей Максимович.
— О-к-е-й! — он клацает по кнопке, и девица тут же замолкает вместе с децибелами, которыми я, к сожалению, успел насладиться почти до еле сдерживаемой рвоты. — Ключи от машины там, Мудрый, — кивает на стол, расположенный у самого входа в заведение. — Поработаешь персональным таксистом, парень. Без обид?
Я к этому уже привык…
Смирнов на пассажирском кресле что-то всю дорогу непрерывно себе под нос тоскливо напевает, рисует пальцем на темно-синем хлопковом колене, двигает ногами — сводит и разводит, сжимает бедра, распускает, дает себе свободу, и от всей своей души использует мои труды.
Первый железнодорожный переезд…
Второй…
Последний…
Он же третий!
Машина через рельсы ковыляет, я сверяюсь с зеркалами, поворачиваю на проселочную, но асфальтированную дорогу и качусь неспешным ходом мимо двухметровых заборов, за которыми играет чья-то жизнь. А у отца при виде приближающихся родных пенатов срабатывает датчик или он с бухты-барахты желает память чем-то освежить?
— Что случилось у Суворовых? — спрашивает, словно протрезвев.
— Ничего.
— Я общаюсь со старшим братом, Святик. Мы обожаем друг друга, если ты понимаешь своими отбитыми мозгами такой сарказм. Шутки, сука извини, закончились.
А вот и пьяный выхлоп наконец!
Мой родной папа никогда не употреблял в таких количествах алкогольную продукцию: два-три бокала пива, иногда по «красным праздникам» такое же вино и никогда чего-нибудь покрепче упомянутого только что. А я вообще не пью… Как стало модно говорить:
«От шестибуквенного русского „совсем“»!
— Игорь знает, что я его отец.
— Молодец! — Смирнов резко бьет ладонью по торпеде.
Это радость, похвала или… Он больно щелкает меня по уху, затем вцепляется мне в волосы, сильно тянет и, наклонив к себе, в голову, в мозги, прямиком в рассудок орет очередную глупость:
— Я, твою мать, сглупил, Мудрый! С тобою, козел, — просто херову кучу раз. Впервые, когда открыл входную дверь, потом — когда занес тебя к себе в квартиру и выслушивал нытье рыжей сиськи о том, что негоже быть таким бездушным зверем, что эта детка с никак не опускающейся шишкой между судьбою искривленных ног хочет очень-очень кушать, ему бы потеребить девочки сосочек и нажраться от пуза, естественно рыгнуть от удовольствия, конечно, бзднуть и откинуться в манеже, растопырив ручки. А дальше я стал лажать с Женькой… Из-за тебя, урод! Из-за твоих этих диких глаз я тронул женщину без ее согласия, потому что тебя забрали, подыскивая очередную семью. А всего-то надо было тебя прибить. Но ты, блядь, обязательно бы выжил! С детства олух не терялся. Ниг-де. Ты хитро влез в мою семью, сосал и щупал ХельСми, пукал вместе с Ксюхой, а сам посматривал, письку теребя, на мою Юлу. У-у-у-у…
— Отпустите! — бью по тормозам, естественно влипая виском ему в плечо.
— А потом… М-м-м! Снежный ком, лавина, неконтролируемый процесс. Ты спишь с моей деткой, ты делаешь ей ребенка…
— Я ничего не делал, — упираюсь кулаками в каменное тело обозленного на все и вся Сергея. — Мы любили друг друга, я не пользовался Юлей, я… Мы занимались любовью, но я не…
— А ну-ка, рот закрой. Посвяти еще меня в подробности интимной жизни дочери, скотина. Гнида! — бьет ногами по полу, выдирает мои волосы и не по-человечески орет. — Мальчишка тут при чем? Что хотел доказать дебильным, а главное, своевременным признанием? В армии мозги на хрен отбивают, да? Превращают вас в машины…
— Я хочу их! — рычу и наконец-таки вцепляюсь пальцами, как кошками, в пояс его брюк. — Хочу ее, сына хочу. Я имею на это право. Она соврала, скрыла, выставила меня бездушной скотиной, сволочью представила. Я даже не знал о том, что она ждала ребенка. Я обманщик, а она… Ш-ш-ш-ш…
— Рот закрой и выбирай выражения, когда говоришь о моем солнышке. Я мужик, если ты успел заметить. Могу от всей души втащить и в твою харю, и чуток пониже — в селезенку или печень. А сейчас я аплодирую скулящей суке стоя: «Крутое оправдание, товарищ майор!». За то, как собирался назвать Юлу, ответишь перед собственным ребенком. Слыхал о том, что детишки способны на многое, когда задевают их мамулю? Я отец двух дочерей. Поверь, сильно аттестованный урод, в семейной жизни много видел. Тосик могла в часы своего плохого настроения и моего неадекватного поведения мне в сердечко острый ножик засадить. Твой сын отомстит тебе за свою мать. Взвоешь, да только поздно будет! Сейчас визжишь, как девка, которую дерут на все стволы, изо всех сил и во все щели. Хочу, хочу, хочу… Хотелка не выросла, мерзавец. Смир-р-р-р-но! — пьяно подает команду Сергей. — Руки от меня убери! Ты, — отпускает мою голову и отпихивает от себя, — на четыре года опоздал! На мальчишку имеешь право — я не спорю. А Юльку не смей трогать. Не порть ей жизнь.
— Она будет моей! — скриплю зубами. — Моей, моей…
— О-х-р-е-н-е-л, — окатывает меня пренебрежительным взглядом. — Давай домой, задротыш. Жрать хочу. С утра ни черта не ел. Женька воду мутит, а потом на этой мути варит мне супец. Вот же… Выгнать кандидатшу, что ли? Пусть плывет через Атлантику к себе на Кубу за обещанной Фиделем гребаной свободой, если Гибралтар, конечно, способна вплавь преодолеть. Топор без топорища. Ссыкуха, прыгающая на волнах. У нее так смешно грудь подскакивает. Знаешь, как бакены третьего, — он выставляет руки, изображая женские полушария, — наверное, размера. Короче, ни черта не может без меня, а туда же — строит буку! Чего выставился? Домой, говорю.
