«Солдафон с отбитыми мозгами. Я поняла. Господи!» — запускает руки себе в волосы, что-то там перебирает, расчесывает пальцами, и наконец-то с корнем вырывает густой и черный-черный клок.

«Что ты поняла? Что? Чего заткнулась? Юля!» — она, похоже испарилась, а я как будто все сказал…

«Куда ты? Детка?» — откуда-то доносится громкий, но спокойный женский голос. — «Там живут люди. Туда нельзя. Лошадки там. Беги! Тихо-тихо, сынок. Сладкий, береги коленки и носик».

— Леся? — двигаю рукой, перебрасываю через себя, прощупываю место за своей спиной, встречаюсь с комфортной прохладой простыни, но живого человека за собой не нахожу. — Где ты?

Обиделась? Сбежала? От меня ушла?

«Доброе утро!» — все тот же голос за окном, похоже, к кому-то обращается.

«Здравствуйте. Это Ваш малыш?» — а мне уже не кажется и определенно это отвечает Шепелева.

«Да» — с ней кто-то продолжает диалог вести.

«Как тебя зовут?» — так и вижу, как Лена присаживается и тянет руки к ребенку, который, видимо, забрел случайно на нашу территорию, под порог.

«Иголь»…

«Охренеть. Твою мать!» — распахиваю глаза и упираюсь взглядом в стену, на которой развешены африканские маски, огромные веера из пальмовых ветвей и диковинные письмена на папирусных пожелтевших от старости, почти мумифицированных листах.

Это был не сон, не сумасшествие или помешательство, не галлюцинация, не мираж, не голограмма, не «каменная гостья» из поэмы классика. Юла вполне реальна, и она здесь. Не одна, а вместе с сыном. Видимо, приехала окончательно меня достать?

Мы договорились о встрече только через долгую неделю и бесконечные два дня, о которых я мечтал, как о стратегическом запасе, неприкосновенном и непоколебимом. Не могу вспомнить, откровенно говоря, чтобы сообщал ей о своих планах или посвящал в свой распорядок, но то, что Юля приехала сюда, по-видимому, со всей семьей, говорит мне лишь о том, что она задалась конкретной целью со свету изжить того, кто заявляет на мальчика законные права. Я не погиб там, значит здесь меня добьет Юла.

«Где я так сильно нагрешил?» — смешно до колик. Грехов, что кусачих блох на дворняге, а риторические вопросы:

«За что? В чем моя вина? И почему ты так?»

в ее присутствии лучше ни в каком контексте не упоминать.

Опускаю ноги на пол и резко принимаю вертикальное положение. Растираю заспанные глаза, прокручиваю прилипшую ко всем местам футболку, расчесываю растертую за ночь брючной резинкой кожу на животе, боках, спине.

«А сколько тебе лет?» — продолжает воркование Леся.

«Вот!» — наверное, сын прижимает пальцы и выставляет мелкий хронометраж под женский любопытный нос.

«Приятно познакомиться. Я Юля. Сладкий, не мешай тёте» — представляется Смирнова.

«Я Лена, но можно Леся. Все нормально, все хорошо. Очень подвижный парень».

«Да уж. Леся?» — еще раз спрашивает Юла.

«Угу» — подтверждает, а затем вдруг добавляет. — «Ты куда, детка?».

«Игорь, стоп! А ну-ка, быстренько вернись сюда» — повысив голос, вторит ей та, с которой именно сейчас я не хотел бы видеться и ничего конкретного насчет того, кто бузотёрит безнаказанно, обсуждать.

Подрываюсь с места, оглядываюсь по сторонам, сканирую окружение на запрещенные предметы. Но — сильно отлегло — ни черта противоправного как будто нет, а в комнате еще царит рассветный полумрак.

— Хочешь молочка? Юль, проходите сюда, — хозяйничает на кухне Леся, а я не совсем хорошо, порядочно и по-мужски прислушиваюсь к ее словам.

Переодеваюсь, соблюдая старый норматив, затем присев перед вытянутым по горизонтали зеркалом, пальцами прочесываю ставшие дыбом давно не стриженные под уставный ноль волосы, втягиваю щеки, потираю скулы, скребу щетину, выставив подбородок:

«Сойдет! Я в мирной жизни, на гражданке обживаюсь, а здесь соревнований для поднятия солдатского духа не предусмотрено правилами людского общежития».

Добавить бы, что:

«Я красавчик»

или все же нет?

— Привет, — вываливаюсь в смежное помещение.

Такое даже литературным классикам не снилось. У сидящей возле стола Юлы распахивается рваной раной рот, а Игорек, напротив, сохраняет личико, но все же истошно орет:

— Мама-мама-мама, Свят десь!

Да, сынок!

«Привет, малыш»…

— Зачем это, Юля? — она идет со мною рядом, не убыстряя и не замедляя шаг, зато под мелкий ход старательно подстраиваюсь я.

— Мы часто здесь бываем, — отвернувшись, отвечает. — Что не так? И что «это»?

— Я не верю.

— А я не собираюсь оправдываться и в чем-то убеждать. Сладкий? — зовет ребенка.

Отбежавший далеко малыш поворачивается и кивком спрашивает у беспокойной матери:

«Ну что еще? Ты мне мешаешь жить!».

— Кто она? — машет сыну, куда-то показывает рукой, а затем словами направляет. — Там уже Барбариску запрягли.

— Он ездит на лошади? — не скрываю удивления и не реагирую на ее вопрос.

— Он ездит верхом на пони. Детский вариант.

— Пони?

— Ему нравится подобное общение и это под присмотром, со страховкой и живым инструктором. Лешка занимается с ним.

— Суворов?

— Ему нравится работать с детками, а Игорь любит лошадей. Костя не возражал, а дядя поспособствовал. К тому же мы давно знакомы с Лешенькой.

— Лешенькой?

Что, пиздец, со мной?

— Да-да, туда можно, — меня не слышит, зато миролюбиво, сладко, с медком и патокой, щебечет с мальчуганом. — Что тебя еще интересует?

Костя здесь, с тобой?

— Давай оговорим дни наших встреч, — и тут же вежливость включаю, — пожалуйста.

— Встреч не будет. По крайней мере, регулярных. Так совпало, что мы пересеклись здесь. Мне все равно, что ты думаешь, как ты это видишь, о чем мечтаешь, но…

— Как мы ему скажем?

— Мы ничего говорить не будем! — резко обрывает. — Ни-че-го! Никаких реплик о восставшем из небытия отце, воскресшем папе, который вернулся с наградами и при полном параде…

— Я не об этом прошу, — стараюсь не смотреть на нее, но все же отмечаю биение тонкой голубоватой жилки на виске, колыхание выбившегося локона, размеренно двигающиеся ноздри и дрожащие коленки, когда Юла упирается миниатюрной ступней в траву.

— Кто такая Леся, Святослав?

Отличный ход, но жалкая попытка.

— Его ведь нужно подготовить. Давай за ужином. Согласна?

— Кто она?

— Я приму любой вариант. Что прикажешь, то и…

— Эта женщина на пушечный выстрел не подойдет к моему ребенку, — Юля останавливается, поворачивается ко мне лицом, но смотрит не в глаза, а через мое плечо. — Ни-ког-да!

— Она не подойдет. Я обещаю…

— Ты прикусишь язык и будешь смотреть на Игоря издалека, — перебив меня, выплевывает гадость. — Костя…

— Ты уже беременна, Смирнова? Задержка есть?

— Ты очень жалок, Святослав.

Я знаю… Знаю… Херово, что это знает, понимает, видит и она! Вдобавок…

— Это временно, — зачем-то заверяю.

— Ну да, ну да, — хмыкнув, снова отворачивается. — Ему почти четыре, он не поймет такой комбинации. Костя — хороший человек, прекрасный семьянин и он не обижает сына.

— Он не отец! — отрезаю.

— Ошибаешься, — выступает вперед, ускоряется, а я за ней тащусь, глаз не спуская с маячащей передо мной спины. — Туда-туда! Да, зайка. Вот так. Лешенька, привет! — кричит Суворову, коленями встречающемуся с подбежавшим пацаном. — Не тот отец, кто оплодотворил и сделал дело. Кстати, теперь гуляй смело.

— Зачем ты…

— Не тот, не тот, Святослав.

— Что ты хочешь? — останавливаюсь. — Поговори со мной. Не убегай.

Сейчас не надо. На моей памяти это первый разговор, когда мы демонстрируем вполне цивилизованное общение, а не тренируем блядский ор.

— Я? — Юла указывает на себя. — Ничего не путаешь? Я ведь правильно поняла, что ты пытаешься добиться понимания моих желаний? Это восхитительно! И в то же время весьма отстойно. Если растолковать каждое словечко, то я, сука, блядь, шлюха, предательница, писюха, смею что-то требовать от ветерана боевых действий. Ты… Охренел?